Парижские новости (продолжение и окончание) короче - эпилог
предыдущая часть - http://topsika.livejournal.com/250023.html
Хотите знать, что было дальше?
ЭПИЛОГ
На следующее утро после описываемых событий мы с Ланой уехали. Нужно было прийти в себя, нужно было время, чтобы все стало на свои места. Тем более что и жить нам пока все равно было негде.
И мы улетели в Париж. Большой Париж. Город, который я любил больше всех городов на свете.
Мы бродили по городу, ели жареные каштаны, сидели за столиками кафе, бродили по Люксембургскому парку, часто бывали на Монмартре и даже купили там парочку картин. Естественно, все те же виды Парижа. Катались по Сене на маленьких пароходиках, любовались на акробатов и уличных певцов перед центром Бобур.
Вот только типичных туристских радостей себе не позволяли - не лазали на Эйфелеву башню, не ходили в Лувр, хотя Лана пыталась меня туда затащить.
Жили мы в маленьком недорогом отеле возле Нотр Дама. Часто бродили по набережной букинистов. Я рассматривал старинные карты и гравюры, Лана выискивала потрясающие книжки начала века по неприлично низким ценам.
Впрочем, цены нас не слишком смущали. Я оставил Вэлу доверенность. Он распорядился наследством Мак-Магона, купил нашу городскую газету в мою собственность, а банк регулярно переводил мне на счет в Париже довольно крупные суммы.
Именно здесь Лана уговорила меня начать писать роман, в основу которого легло бы все, что мы с ней вместе пережили.
Не припомню ничего спокойнее в моей жизни, чем это время в Париже.
Газет мы, правда, с ней не читали. У нас возникла какая-то идиосинкрозия к ним - после всего происшедшего.
Из того, что я сейчас пишу, может показаться, что Лана была кроткой и нежной спутницей. Я и сам по привычке так думал. Мне казалось, что она смотрит на все моими глазами.
Но когда я как-то утром сидел с ней за столиком кафе и завтракал, я вдруг попробовал посмотреть на нее со стороны. И что же? Рядом со мной сидела очаровательная молодая женщина - одетая с истинно парижским шармом: модная палевая блузка, короткая юбочка... Из девчонки она превратилась в прелестную женщину, обладающую индивидуальностью, и совершенно гармонично связанную с Парижем. За это время она стала болтать по-французски лучше меня.
Я вдруг с изумлением осознал, что в нашем дуэте - она интересней и самобытней меня, и уже я тянусь за нею, а не она за мной. Друзья, которыми мы здесь обзавелись... Пожалуй, их привлекала больше она, чем я...
Что это я уже жду от нее чего-то необыкновенного, а не она от меня...
И что мне приходится постоянно подтягиваться, чтобы соответствовать...
Не могу сказать, чтобы эта мысль так уж порадовала меня - надо скорее дописывать книгу. Есть же у меня, в конце концов, свое дело...
Она, правда, тайком от меня тоже что-то писала, но мне не показывала.
Я подозревал, что она пишет пьесу. Все-таки, недаром они с Корманом тогда что-то вместе затевали для его театра.
Отступление
Как-то на Набережной букинистов я нашел старые газеты, связанные с гибелью
принцессы Дианы. И зашел в ближайшее кафе, чтобы прочитать их
На первой же странице был колоссальный портрет леди Ди и описание трагедии.
Мир был потрясен этой трагедией. Ее похороны, которые мы через несколько дней видели с Ланой по телевизору, по масштабам были не сравнимы ни с чем. Я помню похороны Кеннеди, я помню реакцию на гибель многих знаменитых людей, но здесь скорбью казалось, была охвачена вся планета.
Я пытался разгадать тайну ее невиданной популярности и, действительно, всенародной любви - то есть любви к ней народов разных стран.
В эти дни показывались многочисленные документальные фильмы о ней, интервью близких и далеких людей. Фотографии, фотографии, фотографии...
Она с детьми, она - участница парадных торжеств. Ее присутствие на различных презентациях и вернисажах... Диана с матерью Терезой, Диана в госпитале у тяжелобольных, ее выступления, ее поездки, ее не слишком счастливая жизнь с принцем Чарльзом, ее депрессия, ее романы...
Ничего особенного...
А народ называл ее народной принцессой. Я внимательно вглядывался в ее лицо... Да, одета всегда элегантно... Но ведь не она одна умела одеваться. Да, много выступлений, и казалось бы, не очень уверенное поведение на публике... но это обманчивая неловкость и застенчивость. Какая-то простая милота. Взгляд исподлобья, речь с запинкой, смущенная искренность... Отсутствие внешнего самоутверждения. Не железная леди, выступающая с продуманными речами, и не королева, строго придерживающаяся этикета. А искренняя и застенчивая девочка-принцесса.
Казалось бы, запланированное посещение госпиталя - а ведь тот, на чьей койке она посидела пять минут, держа его за руку, всю жизнь будет вспоминать, как его посетила настоящая принцесса.
Именно она оказалась воплощением монархии, но не реальной, а сказочной. Не в рамках Британии, а в расширившихся границах мира. Оказалось, что потребность в сказке и принцессе - не звездном секс символе, и не символе власти - нужна всем. И за это прощается все - скандальные хроники, неодобрение королевской семьи, эксцентричность. А вспоминаются встречи с матерью Терезой, благотворительные дела и визиты, борьба против пехотных (танковых) мин.
И эта неожиданная грубая смерть, отнявшая ее внезапно, превратившая последнюю, живую сказку в сказку с печальным концом - потрясла. Сказку отняли у всех. И мир стал оглядываться в поисках виновников.
И мгновенно, с маху, нашлись виновники. (Это потом стали выдвигаться многочисленные версии и расследоваться обстоятельства дела). Первые же, на кого пал народный гнев - папарацци. Слово, вошедшее в обиход с легкой руки Феллини. С его фильма "Сладкая жизнь". Фотографы-журналисты, чей профессионализм завел их слишком далеко: вместо оказания первой помощи - первой кадр.
Именно в те дни, когда весь мир был потрясен гибелью принцессы - впервые на моей памяти комиссия по журналистской этике открыла рот, чтобы осудить журналистов и призвать к ответственности,
Сейчас это заставило задуматься и меня.
Ведь и раньше были случаи, когда популярные люди (чаще кинозвезды), не выдержав преследования журналистов и фотографов, пытались покончить жизнь самоубийством. Им сочувствовали, на журналистов (скорее на фотографов) подавали в суд, но мир обычно потрясен не был.
История с принцессой Дианой затронула всех. И меня, конечно, тоже.
Я подумал - а было ли у меня право так решительно вмешаться в жизнь нашего городка. Ведь жил же я много лет в нем, и как-то воспринимал все, как должное. А тут я сыграл какую-то странную роль - опрокинув устоявшееся течение жизни. Хотя, конечно, первые шаги были сделаны бессознательно - явное следствие травмы. Но я не Пигмалион, и не Господь Бог.
Теперь же я чувствую тяжкую личную ответственность за все, что происходит. Трудно быть Богом. Но ведь и ему было нелегко - масштабы не те.
Если быть честным - я ведь просто сбежал. Струсил. Испугался ответственности.
Я, конечно, убеждал себя, что самое важное для меня в том, что сам городок проснулся. Он больше не будет равнодушным. Он перестанет сравнивать себя с тем Парижем, который во Франции на Сене. Сену, в крайнем случае, можно и здесь организовать.
Кстати, надо подкинуть эту идейку нашему архитектору ...
- Стоп, - остановил я себя. - Больше никаких идей...
Осталось последнее и самое главное - подарить людям самостоятельность. Кажется, им это уже необходимо.
И мне мучительно захотелось обратно. Я чувствовал себя невольным дезертиром. Мы посоветовались с Ланой, и я тут же заказал билеты на обратный рейс. И буквально в тот же день мы получили телеграмму от Вэла и Ролла: " ждем вас двадцатого. Непременно приезжайте. Ваше присутствие необходимо".
Мы, конечно, тут же позвонили - нам ничего толком не объяснили, но приезжать велели немедленно. В Париже нас ничего уже не удерживало.
Наши последние дни в Париже
Я был неправ, когда написал, что в Париже нас ничто не удерживало. Удерживал сам Париж. И мы решили напоследок обойти все свои любимые места.
Мы гуляли по Люксембургскому Саду. Знакомые статуи прощально смотрели на нас, но мы не прощались - мы знали, что увидим все это снова. Мы зашли в музей Цадкина, о котором мало кто знает - он спрятался в затененном дворике, и посетили музей Родена - его-то окружает довольно торжественный сад, пообедали в кафе Клюни - на углу бульваров Сен-Жермен и Сен-Мишель, на всякий случай зашли в издательство "Галлимар". Я им неделю назад оставил свою рукопись, но сомневался, что они захотят это напечатать.
Самое неожиданное, что они не только согласились, но наговорили массу лестных слов, заключили договор и предложили дальнейшее отрудничество. Я гордо посмотрел на Лану, но неожиданно сотрудники заторопились и стали собираться.
Поймав наш недоуменный взгляд, один из них сказал: простите, что мы так срываемся, но сегодня вернисаж - выставка Моники Валье!
Мы продолжали пребывать в недоумении.
Черт, они же ничего не знают, - сообразил вдруг мсье Верник, который подписывал мой договор, - Моника Валье одна из самых интересных и таинственных наших художниц - вам непременно нужно поглядеть на ее работы. У меня, кажется, было лишнее приглашение.
Он вручил нам с Ланой приглашение и исчез.
Так мы и оказались на этой выставке. Выставка оказалась удивительной. Там были портреты, пейзажи, жанровые сцены - только это скорее был жанр комедии дель Арте. Пьеро и Коломбина. Арлекин. Чуть-чуть ее картины напоминали работы импрессионистов. Но не как подражание, а как продолжение.
Нас заворожил вид маленького провинциального городка - его мог бы написать, пожалуй, Утрилло.
И вдруг... Мы с Ланой переглянулись. Нет, этого не может быть! Перед нами был наш городок. Площадь. А чуть направо - наш с Ланой дом. О, Господи. Дома-то ведь нет. Его взорвали. Невероятно. Все узнаваемо до мелочей. Как эта картина называется? Париж (провинция).
К нам подошел молодой человек. Небрежно одет, взъерошенные волосы - чувствовалось, что он не случайный посетитель. Наверно, тоже художник.
- Хотите, познакомлю вас с художницей. Вон она там в углу. Разговаривает с подругой.
- А это удобно? Мы и в самом деле хотели кое-что у нее спросить.
Художница оказалась милой, славной, очень женственной... Длинная домотканая юбка, шаль...Волосы уложены в узел. Она нам показалась печально серьезной, но проблеск улыбки постоянно освещал ее лицо.
- Я решил, что вам надо познакомиться, - объявил наш провожатый. - Они полчаса стояли перед твоим провинциальным Парижем, Моника, и не могли оторваться.
- Простите этого разбойника, - сказала, улыбаясь, милая темноволосая женщина, стоящая рядом с Моникой. - Его зовут Люк. Я - Мартина, а это - Симона.
Я опомнился и взял инициативу в свои руки:
- Я - Рик. Журналист. А это моя подруга Лана. Мы приехали как раз из того городка, который вы так удивительно... Вы там были?
Моника с недоумением смотрела на нас.
- Простите, не понимаю...
Я невоспитанно ткнул пальцем в завороживший нас пейзаж.
- Но, мсье, вы ошибаетесь, - возразила она, - Такого города нет. Это моя фантазия. Я редко пишу с натуры. Не любительница этого жанра.
Мы заинтересовались еще больше. Ясно было, что здесь нам поговорить не удастся - к Монике уже начали подходить поклонники, и мы договорились с ней, Мартиной и Люком встретиться попозже в кафе. Кафе выбирал Люк - маленькое кафе-табак возле площади Республики.
Мы провели такой славный и задушевный вечер в этом кафе. Было ощущение, что мы знакомы сто лет. И не было языкового барьера - я-то, слава Богу, несколько лет провел во Франции в свое время, но и Лана вполне оживленно поддерживала разговор.
Она окончательно освоилась и разговорилась с Моникой
- Так почему вы нарисовали это, - допытывалась она.
Я боялся верить, и все же заранее почти угадал ее ответ.
- Я очень люблю Париж, - сказала Моника, - но, зачастую, он меня раздражает, так что большей частью я живу в пригороде. И я себе представила Париж, но другой (провинциальный, что ли).
Я была в одном таком маленьком городке. Там все в единственном числе - одна площадь, один полицейский участок, один кинотеатр - и все это так гармонично компоновалось. Была реальность. Там. А здесь - иллюзия.
- Ну, почему же иллюзия? Чего-то в этом роде я и ждал.
- Не понимаю, - Моника искренне удивилась.
- Вы действительно нарисовали Париж, - продолжал я. - Его провинциальный вариант. Вы его угадали. И именно в этом городке, по насмешливой иронии судьбы, мы с Ланой как раз и живем. Вы должны, нет, просто обязаны, поехать и убедиться в этом.
Люк потирал руки, переглядываясь со своей Мартиной.
- Вот это сюжет!
Я вознегодовал: Это - мой сюжет. И мой город. Кто, в конце концов, писатель?
- Я, - улыбаясь, уверял Люк. - Я гораздо хуже, чем просто писатель - я бывший сыщик.
- А я, кажется, бывший журналист, а нынче почти сыщик!
Пока мы пикировались, Лана пристально смотрела на Монику и явно хотела ее о чем-то попросить. Я даже знал о чем.
- А нельзя было бы купить у вас эту картину?
- Ого! - изумился Люк! - Милая девочка! - обратился он к Лане. - Моника, как правило, своих картин не продает. Она их просто пишет. И не желает с ними расставаться.
- Похоже, - ответила Моника, - что как раз в этом Люк прав. Я не умею расставаться со своими картинами.
- Понимаю, - пробормотала Лана, - но мне так безумно хотелось бы ее иметь. А, может быть, вы могли бы сделать с нее копию. Мы заплатим, конечно.
- Не в этом дело, - отмахнулась Моника. - Я не делаю копий с собственных картин. С чужих, впрочем, тоже.
На наших с Ланой лицах было, вероятно, написано величайшее разочарование. Я вдруг осознал, что для нас это была бы единственная возможность видеть наш старый любимый дом, которого уже нет.
Моника неожиданно рассмеялась.
- Нет, на вас просто невозможно глядеть. Вы когда уезжаете?
- Послезавтра.
- Ну, хорошо. Я попробую. Хотя не уверена, что получится. Заходите ко мне в мастерскую завтра вечерком вместе с Люком и Мартиной. Придешь, Мартинка? Ну, а теперь, мне пора.
Она поднялась и вышла. Люк проводил ее до машины.
Мы прогуляли полночи вместе с Люком и Мартиной. Он, как опытный сыщик, сумел вытащить из меня всяческую информацию, и взял на денек почитать мою рукопись.
-Все начиналось с книги, - торжественно провозгласил он. А на вопрос, действительно ли Моника напишет копию, он таинственно и лаконично высказался: " Копию - нет. Картину - да", чем очень даже заинтриговал нас с Ланой.
Он честно за ночь прочел мою рукопись, сказал, что это многое объясняет, в том числе и нашу встречу с Моникой и с ним, и что сейчас, конечно же, что-нибудь произойдет.
Как в воду глядел.
Когда вечером мы собрались у Моники, выяснилось, что она и в самом деле написала картину. Но не точно ту, не совсем ту, совсем не ту, - как выразилась она в приступе самокритики.
Мы, не отрываясь, смотрели на картину. Она была даже лучше той, первоначальной. Но что-то в ней было другое. Мы с Ланой вгляделись, и поняли что. Была весна, а не осень, та же площадь, но вдалеке не наш с Ланой дом, как на предыдущей картине, а цветущий сквер. Его раньше не было. На его месте был наш дом. И мы хотели... Короче, наша обаятельная Лана заворожила художницу, и та отдала нам старую картину, а новую оставила себе.
- Да, - старик, - сказал мне Люк на прощанье, - честно говоря, вы, ребята, меня заинтриговали. И с книгой тоже. Надо будет обязательно встретиться. На вашей территории. В вашем Париже.
- Ты поедешь со мной в Париж? -- спросил он Мартину?
- А я и так в Париже, - невозмутимо отозвалась она.
- Значит - приедем.
Они проводили нас в аэропорт, задарив всевозможными сувенирами. Книгами Люка, рисунками Мартинки.
Мы покидали Париж, мы покидали Друзей.
Нас чуть не затормозили на таможне, пытаясь отбить национальное достояние, но мы, призвавши свидетелей, объявили, что это авторская копия. Да еще с дарственной надписью, а подлинник спокойно висит на выставке.
Ах, как не хотелось уезжать.
Но билеты, чемоданы, аэропорт, самолет - все это с каждым шагом все больше становилось неизбежной реальностью
Вот уже сидя в самолете, мы машем рукой провожающим, самолет взлетает, несколько часов пути (довольно приличное количество часов)...пересадка на другой вид транспорта - в лице междугороднего автобуса, и вот мы подъезжаем к городу
Когда мы подъезжали на автобусе к своему Парижу, нас поразило обилие флагов и украшений, толпа народу на улицах, масса встречающих...
- Это что нас так встречают? - изумился я.
- Вряд ли, милый, - отозвалась Лана. - Похоже, они ждут во-он тот автобус...
Обгоняя нас, у станции остановился колоссальный разукрашенный автобус-гигант.
- Мать честная! Да никак это сам Давид Коперфильда! Быть того не может!
Может! Это был, действительно, он. И встречали, именно, его.
Мы с Ланой вылезли из автобуса. Нас тоже встречали и довольно внушительно - Дэн и Ролл, Вэл и Сьюзен, и, конечно же, Том.
Цветы, объятья, комплименты, суета - все, как полагается...
Мы разместились в двух машинах и поехали. Наконец-то, нам удалось выяснить, в чем дело - праздновался юбилей города. В честь него и прибыл к нам великий Коперфилд. Заодно должна была состояться премьера местного театра, и, вообще для нас припасена масса новостей - все нам расскажут дома.
Дома... Где же теперь наш дом?
Мы попросили друзей проехать мимо нашего старого (уже несуществующего) дома.
И вдруг Лана вцепилась мне в рукав.
- Смотри! - прошептала она.
На месте нашего бывшего дома был разбит сквер - совершенно такой же, какой мы видели на картине Моники...
Хотите знать, что было дальше?
ЭПИЛОГ
На следующее утро после описываемых событий мы с Ланой уехали. Нужно было прийти в себя, нужно было время, чтобы все стало на свои места. Тем более что и жить нам пока все равно было негде.
И мы улетели в Париж. Большой Париж. Город, который я любил больше всех городов на свете.
Мы бродили по городу, ели жареные каштаны, сидели за столиками кафе, бродили по Люксембургскому парку, часто бывали на Монмартре и даже купили там парочку картин. Естественно, все те же виды Парижа. Катались по Сене на маленьких пароходиках, любовались на акробатов и уличных певцов перед центром Бобур.
Вот только типичных туристских радостей себе не позволяли - не лазали на Эйфелеву башню, не ходили в Лувр, хотя Лана пыталась меня туда затащить.
Жили мы в маленьком недорогом отеле возле Нотр Дама. Часто бродили по набережной букинистов. Я рассматривал старинные карты и гравюры, Лана выискивала потрясающие книжки начала века по неприлично низким ценам.
Впрочем, цены нас не слишком смущали. Я оставил Вэлу доверенность. Он распорядился наследством Мак-Магона, купил нашу городскую газету в мою собственность, а банк регулярно переводил мне на счет в Париже довольно крупные суммы.
Именно здесь Лана уговорила меня начать писать роман, в основу которого легло бы все, что мы с ней вместе пережили.
Не припомню ничего спокойнее в моей жизни, чем это время в Париже.
Газет мы, правда, с ней не читали. У нас возникла какая-то идиосинкрозия к ним - после всего происшедшего.
Из того, что я сейчас пишу, может показаться, что Лана была кроткой и нежной спутницей. Я и сам по привычке так думал. Мне казалось, что она смотрит на все моими глазами.
Но когда я как-то утром сидел с ней за столиком кафе и завтракал, я вдруг попробовал посмотреть на нее со стороны. И что же? Рядом со мной сидела очаровательная молодая женщина - одетая с истинно парижским шармом: модная палевая блузка, короткая юбочка... Из девчонки она превратилась в прелестную женщину, обладающую индивидуальностью, и совершенно гармонично связанную с Парижем. За это время она стала болтать по-французски лучше меня.
Я вдруг с изумлением осознал, что в нашем дуэте - она интересней и самобытней меня, и уже я тянусь за нею, а не она за мной. Друзья, которыми мы здесь обзавелись... Пожалуй, их привлекала больше она, чем я...
Что это я уже жду от нее чего-то необыкновенного, а не она от меня...
И что мне приходится постоянно подтягиваться, чтобы соответствовать...
Не могу сказать, чтобы эта мысль так уж порадовала меня - надо скорее дописывать книгу. Есть же у меня, в конце концов, свое дело...
Она, правда, тайком от меня тоже что-то писала, но мне не показывала.
Я подозревал, что она пишет пьесу. Все-таки, недаром они с Корманом тогда что-то вместе затевали для его театра.
Отступление
Как-то на Набережной букинистов я нашел старые газеты, связанные с гибелью
принцессы Дианы. И зашел в ближайшее кафе, чтобы прочитать их
На первой же странице был колоссальный портрет леди Ди и описание трагедии.
Мир был потрясен этой трагедией. Ее похороны, которые мы через несколько дней видели с Ланой по телевизору, по масштабам были не сравнимы ни с чем. Я помню похороны Кеннеди, я помню реакцию на гибель многих знаменитых людей, но здесь скорбью казалось, была охвачена вся планета.
Я пытался разгадать тайну ее невиданной популярности и, действительно, всенародной любви - то есть любви к ней народов разных стран.
В эти дни показывались многочисленные документальные фильмы о ней, интервью близких и далеких людей. Фотографии, фотографии, фотографии...
Она с детьми, она - участница парадных торжеств. Ее присутствие на различных презентациях и вернисажах... Диана с матерью Терезой, Диана в госпитале у тяжелобольных, ее выступления, ее поездки, ее не слишком счастливая жизнь с принцем Чарльзом, ее депрессия, ее романы...
Ничего особенного...
А народ называл ее народной принцессой. Я внимательно вглядывался в ее лицо... Да, одета всегда элегантно... Но ведь не она одна умела одеваться. Да, много выступлений, и казалось бы, не очень уверенное поведение на публике... но это обманчивая неловкость и застенчивость. Какая-то простая милота. Взгляд исподлобья, речь с запинкой, смущенная искренность... Отсутствие внешнего самоутверждения. Не железная леди, выступающая с продуманными речами, и не королева, строго придерживающаяся этикета. А искренняя и застенчивая девочка-принцесса.
Казалось бы, запланированное посещение госпиталя - а ведь тот, на чьей койке она посидела пять минут, держа его за руку, всю жизнь будет вспоминать, как его посетила настоящая принцесса.
Именно она оказалась воплощением монархии, но не реальной, а сказочной. Не в рамках Британии, а в расширившихся границах мира. Оказалось, что потребность в сказке и принцессе - не звездном секс символе, и не символе власти - нужна всем. И за это прощается все - скандальные хроники, неодобрение королевской семьи, эксцентричность. А вспоминаются встречи с матерью Терезой, благотворительные дела и визиты, борьба против пехотных (танковых) мин.
И эта неожиданная грубая смерть, отнявшая ее внезапно, превратившая последнюю, живую сказку в сказку с печальным концом - потрясла. Сказку отняли у всех. И мир стал оглядываться в поисках виновников.
И мгновенно, с маху, нашлись виновники. (Это потом стали выдвигаться многочисленные версии и расследоваться обстоятельства дела). Первые же, на кого пал народный гнев - папарацци. Слово, вошедшее в обиход с легкой руки Феллини. С его фильма "Сладкая жизнь". Фотографы-журналисты, чей профессионализм завел их слишком далеко: вместо оказания первой помощи - первой кадр.
Именно в те дни, когда весь мир был потрясен гибелью принцессы - впервые на моей памяти комиссия по журналистской этике открыла рот, чтобы осудить журналистов и призвать к ответственности,
Сейчас это заставило задуматься и меня.
Ведь и раньше были случаи, когда популярные люди (чаще кинозвезды), не выдержав преследования журналистов и фотографов, пытались покончить жизнь самоубийством. Им сочувствовали, на журналистов (скорее на фотографов) подавали в суд, но мир обычно потрясен не был.
История с принцессой Дианой затронула всех. И меня, конечно, тоже.
Я подумал - а было ли у меня право так решительно вмешаться в жизнь нашего городка. Ведь жил же я много лет в нем, и как-то воспринимал все, как должное. А тут я сыграл какую-то странную роль - опрокинув устоявшееся течение жизни. Хотя, конечно, первые шаги были сделаны бессознательно - явное следствие травмы. Но я не Пигмалион, и не Господь Бог.
Теперь же я чувствую тяжкую личную ответственность за все, что происходит. Трудно быть Богом. Но ведь и ему было нелегко - масштабы не те.
Если быть честным - я ведь просто сбежал. Струсил. Испугался ответственности.
Я, конечно, убеждал себя, что самое важное для меня в том, что сам городок проснулся. Он больше не будет равнодушным. Он перестанет сравнивать себя с тем Парижем, который во Франции на Сене. Сену, в крайнем случае, можно и здесь организовать.
Кстати, надо подкинуть эту идейку нашему архитектору ...
- Стоп, - остановил я себя. - Больше никаких идей...
Осталось последнее и самое главное - подарить людям самостоятельность. Кажется, им это уже необходимо.
И мне мучительно захотелось обратно. Я чувствовал себя невольным дезертиром. Мы посоветовались с Ланой, и я тут же заказал билеты на обратный рейс. И буквально в тот же день мы получили телеграмму от Вэла и Ролла: " ждем вас двадцатого. Непременно приезжайте. Ваше присутствие необходимо".
Мы, конечно, тут же позвонили - нам ничего толком не объяснили, но приезжать велели немедленно. В Париже нас ничего уже не удерживало.
Наши последние дни в Париже
Я был неправ, когда написал, что в Париже нас ничто не удерживало. Удерживал сам Париж. И мы решили напоследок обойти все свои любимые места.
Мы гуляли по Люксембургскому Саду. Знакомые статуи прощально смотрели на нас, но мы не прощались - мы знали, что увидим все это снова. Мы зашли в музей Цадкина, о котором мало кто знает - он спрятался в затененном дворике, и посетили музей Родена - его-то окружает довольно торжественный сад, пообедали в кафе Клюни - на углу бульваров Сен-Жермен и Сен-Мишель, на всякий случай зашли в издательство "Галлимар". Я им неделю назад оставил свою рукопись, но сомневался, что они захотят это напечатать.
Самое неожиданное, что они не только согласились, но наговорили массу лестных слов, заключили договор и предложили дальнейшее отрудничество. Я гордо посмотрел на Лану, но неожиданно сотрудники заторопились и стали собираться.
Поймав наш недоуменный взгляд, один из них сказал: простите, что мы так срываемся, но сегодня вернисаж - выставка Моники Валье!
Мы продолжали пребывать в недоумении.
Черт, они же ничего не знают, - сообразил вдруг мсье Верник, который подписывал мой договор, - Моника Валье одна из самых интересных и таинственных наших художниц - вам непременно нужно поглядеть на ее работы. У меня, кажется, было лишнее приглашение.
Он вручил нам с Ланой приглашение и исчез.
Так мы и оказались на этой выставке. Выставка оказалась удивительной. Там были портреты, пейзажи, жанровые сцены - только это скорее был жанр комедии дель Арте. Пьеро и Коломбина. Арлекин. Чуть-чуть ее картины напоминали работы импрессионистов. Но не как подражание, а как продолжение.
Нас заворожил вид маленького провинциального городка - его мог бы написать, пожалуй, Утрилло.
И вдруг... Мы с Ланой переглянулись. Нет, этого не может быть! Перед нами был наш городок. Площадь. А чуть направо - наш с Ланой дом. О, Господи. Дома-то ведь нет. Его взорвали. Невероятно. Все узнаваемо до мелочей. Как эта картина называется? Париж (провинция).
К нам подошел молодой человек. Небрежно одет, взъерошенные волосы - чувствовалось, что он не случайный посетитель. Наверно, тоже художник.
- Хотите, познакомлю вас с художницей. Вон она там в углу. Разговаривает с подругой.
- А это удобно? Мы и в самом деле хотели кое-что у нее спросить.
Художница оказалась милой, славной, очень женственной... Длинная домотканая юбка, шаль...Волосы уложены в узел. Она нам показалась печально серьезной, но проблеск улыбки постоянно освещал ее лицо.
- Я решил, что вам надо познакомиться, - объявил наш провожатый. - Они полчаса стояли перед твоим провинциальным Парижем, Моника, и не могли оторваться.
- Простите этого разбойника, - сказала, улыбаясь, милая темноволосая женщина, стоящая рядом с Моникой. - Его зовут Люк. Я - Мартина, а это - Симона.
Я опомнился и взял инициативу в свои руки:
- Я - Рик. Журналист. А это моя подруга Лана. Мы приехали как раз из того городка, который вы так удивительно... Вы там были?
Моника с недоумением смотрела на нас.
- Простите, не понимаю...
Я невоспитанно ткнул пальцем в завороживший нас пейзаж.
- Но, мсье, вы ошибаетесь, - возразила она, - Такого города нет. Это моя фантазия. Я редко пишу с натуры. Не любительница этого жанра.
Мы заинтересовались еще больше. Ясно было, что здесь нам поговорить не удастся - к Монике уже начали подходить поклонники, и мы договорились с ней, Мартиной и Люком встретиться попозже в кафе. Кафе выбирал Люк - маленькое кафе-табак возле площади Республики.
Мы провели такой славный и задушевный вечер в этом кафе. Было ощущение, что мы знакомы сто лет. И не было языкового барьера - я-то, слава Богу, несколько лет провел во Франции в свое время, но и Лана вполне оживленно поддерживала разговор.
Она окончательно освоилась и разговорилась с Моникой
- Так почему вы нарисовали это, - допытывалась она.
Я боялся верить, и все же заранее почти угадал ее ответ.
- Я очень люблю Париж, - сказала Моника, - но, зачастую, он меня раздражает, так что большей частью я живу в пригороде. И я себе представила Париж, но другой (провинциальный, что ли).
Я была в одном таком маленьком городке. Там все в единственном числе - одна площадь, один полицейский участок, один кинотеатр - и все это так гармонично компоновалось. Была реальность. Там. А здесь - иллюзия.
- Ну, почему же иллюзия? Чего-то в этом роде я и ждал.
- Не понимаю, - Моника искренне удивилась.
- Вы действительно нарисовали Париж, - продолжал я. - Его провинциальный вариант. Вы его угадали. И именно в этом городке, по насмешливой иронии судьбы, мы с Ланой как раз и живем. Вы должны, нет, просто обязаны, поехать и убедиться в этом.
Люк потирал руки, переглядываясь со своей Мартиной.
- Вот это сюжет!
Я вознегодовал: Это - мой сюжет. И мой город. Кто, в конце концов, писатель?
- Я, - улыбаясь, уверял Люк. - Я гораздо хуже, чем просто писатель - я бывший сыщик.
- А я, кажется, бывший журналист, а нынче почти сыщик!
Пока мы пикировались, Лана пристально смотрела на Монику и явно хотела ее о чем-то попросить. Я даже знал о чем.
- А нельзя было бы купить у вас эту картину?
- Ого! - изумился Люк! - Милая девочка! - обратился он к Лане. - Моника, как правило, своих картин не продает. Она их просто пишет. И не желает с ними расставаться.
- Похоже, - ответила Моника, - что как раз в этом Люк прав. Я не умею расставаться со своими картинами.
- Понимаю, - пробормотала Лана, - но мне так безумно хотелось бы ее иметь. А, может быть, вы могли бы сделать с нее копию. Мы заплатим, конечно.
- Не в этом дело, - отмахнулась Моника. - Я не делаю копий с собственных картин. С чужих, впрочем, тоже.
На наших с Ланой лицах было, вероятно, написано величайшее разочарование. Я вдруг осознал, что для нас это была бы единственная возможность видеть наш старый любимый дом, которого уже нет.
Моника неожиданно рассмеялась.
- Нет, на вас просто невозможно глядеть. Вы когда уезжаете?
- Послезавтра.
- Ну, хорошо. Я попробую. Хотя не уверена, что получится. Заходите ко мне в мастерскую завтра вечерком вместе с Люком и Мартиной. Придешь, Мартинка? Ну, а теперь, мне пора.
Она поднялась и вышла. Люк проводил ее до машины.
Мы прогуляли полночи вместе с Люком и Мартиной. Он, как опытный сыщик, сумел вытащить из меня всяческую информацию, и взял на денек почитать мою рукопись.
-Все начиналось с книги, - торжественно провозгласил он. А на вопрос, действительно ли Моника напишет копию, он таинственно и лаконично высказался: " Копию - нет. Картину - да", чем очень даже заинтриговал нас с Ланой.
Он честно за ночь прочел мою рукопись, сказал, что это многое объясняет, в том числе и нашу встречу с Моникой и с ним, и что сейчас, конечно же, что-нибудь произойдет.
Как в воду глядел.
Когда вечером мы собрались у Моники, выяснилось, что она и в самом деле написала картину. Но не точно ту, не совсем ту, совсем не ту, - как выразилась она в приступе самокритики.
Мы, не отрываясь, смотрели на картину. Она была даже лучше той, первоначальной. Но что-то в ней было другое. Мы с Ланой вгляделись, и поняли что. Была весна, а не осень, та же площадь, но вдалеке не наш с Ланой дом, как на предыдущей картине, а цветущий сквер. Его раньше не было. На его месте был наш дом. И мы хотели... Короче, наша обаятельная Лана заворожила художницу, и та отдала нам старую картину, а новую оставила себе.
- Да, - старик, - сказал мне Люк на прощанье, - честно говоря, вы, ребята, меня заинтриговали. И с книгой тоже. Надо будет обязательно встретиться. На вашей территории. В вашем Париже.
- Ты поедешь со мной в Париж? -- спросил он Мартину?
- А я и так в Париже, - невозмутимо отозвалась она.
- Значит - приедем.
Они проводили нас в аэропорт, задарив всевозможными сувенирами. Книгами Люка, рисунками Мартинки.
Мы покидали Париж, мы покидали Друзей.
Нас чуть не затормозили на таможне, пытаясь отбить национальное достояние, но мы, призвавши свидетелей, объявили, что это авторская копия. Да еще с дарственной надписью, а подлинник спокойно висит на выставке.
Ах, как не хотелось уезжать.
Но билеты, чемоданы, аэропорт, самолет - все это с каждым шагом все больше становилось неизбежной реальностью
Вот уже сидя в самолете, мы машем рукой провожающим, самолет взлетает, несколько часов пути (довольно приличное количество часов)...пересадка на другой вид транспорта - в лице междугороднего автобуса, и вот мы подъезжаем к городу
Когда мы подъезжали на автобусе к своему Парижу, нас поразило обилие флагов и украшений, толпа народу на улицах, масса встречающих...
- Это что нас так встречают? - изумился я.
- Вряд ли, милый, - отозвалась Лана. - Похоже, они ждут во-он тот автобус...
Обгоняя нас, у станции остановился колоссальный разукрашенный автобус-гигант.
- Мать честная! Да никак это сам Давид Коперфильда! Быть того не может!
Может! Это был, действительно, он. И встречали, именно, его.
Мы с Ланой вылезли из автобуса. Нас тоже встречали и довольно внушительно - Дэн и Ролл, Вэл и Сьюзен, и, конечно же, Том.
Цветы, объятья, комплименты, суета - все, как полагается...
Мы разместились в двух машинах и поехали. Наконец-то, нам удалось выяснить, в чем дело - праздновался юбилей города. В честь него и прибыл к нам великий Коперфилд. Заодно должна была состояться премьера местного театра, и, вообще для нас припасена масса новостей - все нам расскажут дома.
Дома... Где же теперь наш дом?
Мы попросили друзей проехать мимо нашего старого (уже несуществующего) дома.
И вдруг Лана вцепилась мне в рукав.
- Смотри! - прошептала она.
На месте нашего бывшего дома был разбит сквер - совершенно такой же, какой мы видели на картине Моники...