Призрачные города.
Город встаёт из каких-то глубинных слоёв памяти. Гулом и бликами в темноте ночи. Нород, опоясанный заводами. Вечное движение. И вечный гул. В глубине памяти всплывает поле за домами. Сегодня оно застроено. А тогда принадлежало институту. Там было просторно кататься на лыжах. А по осени лущить пшеницу. Если встать посред поля, то со всех сторон слышалася гул. А ночью пылало зарево.
Этот город превратился в призрак. Нет! Он жив. Только в памяти он встаёт призраком. Тёплые окна домов суровой сибирской зимой. И плевать, что теплота окон простиралась до девятого этажа. Он стал призраком. Сегодня я не узнаю город. Он стал чуждым. Не чужим. Отчуждённым. Он сохранился в памяти, приходя во снах. Город-призрак. Он исчез в алкогольно-тренировочных девяностых. Сегодня это простой мегаполис. Один из вымирающих-провинциальных. Вымирает он в сравенении с памятью. Город-миллионер. Промышленный и культурный центр стал торговым. Центром.
Равнодушно смотрю, как в призрак приевращается другой город. Нет, он не вымирает. Более того: он себя прекрасно чувствует. Бывший шахтёрский. Ему уже тысяча лет. За полтора десятка лет он так и не стал родным. Но, и не чужой. Я могу скрыться в его нутре на десятки лет. Он и не заметит. Как не заметит ни один чиновник. Он становится призраком. В сознании. Я иду мимо его аккуратных домов и они сразу превращаются в пыль. Погружаясь в сны. Уходя из реальности. Идут перемены.
Слепая судьба? Отнюдь. Не в этом случае. Судьба не слепая. Мы её делаем сами. Мы можем равнодушно пройти мимо богатого будущего и остановиться в нищете. Потому, что нищета возможно есть комфорт. Для нас.
горрод погружается в бездну памяти. Он остаётся таким, каким я его увидел первый раз. Туго стянутый автобанами. Которые связали свободу его развития так, как отстатки древней стены. Трёхсотлетние дома уходят в память. Где за красивым фасадом скрывается пыль и тлен. Где дворы, воспетые поэтами, стали местом закладок. Пусть что угодно говорят о спокойствии немецких городов. Там, за цветными фасадами, скрывается страшная жизнь. Выплёвывая отряды СС. Извергая из себя гестапо.
Город, так и не ставший родным, стал хорошим знакомым. Я знаю его каждый закоулок. Могу пройти с закрытыми глазами. Но, родным так и не стал. Уютный. Довольно чистый. С ним можно посидеть у фонтана. Можно зайти в магазины, которые, в отличие от магазинов мегаполисов, уютные и чистые. Родным так и не стал, погружаясь в пучину извилин мозга, которые называют памятью. С ним можно пройти по центральной улице, застроенной как домами шестнадцатого века, так и встроенными зданиями последних лет. Пройти молча. Нам не о чём разговаривать. Мы чужие. Мы хорошо знаем друг друга, но мы остались чужими. Улыбнёмся друг другу издалека. И разойдёмся. Нам нечего сказать друг другу. Он принёс в далёкий Сталинград отцов и дедов моих знакомых и получил сотни тонн металла. В основном, на северную окраину. Где был до основания разбомблен химический комбинат. На котором трудились пленные. Их могилы остались на городском кладбище.
Но, где-то в центре городка, взывают непогребённые десятки душ, засыпанных в далёком 45-ом в бомбоубежище. В центре городка. Их так и не нашли. Всё смешала пятитонная бомба, которая предназначалась для химической фабрики смерти. В полукилометре на север и в нескольких сотнях метрах вглубь остались в завалах пара сотет шахтёров. Из 46-го.
Я не слышу их. Я им чужой. А они мне.
Город рассыпается в пыль. Сохраняясь в извилинах головы. Дом, построенный единственным участником битвы при Ватерлоо, сносят. Вернее, сносят тот хлам наслоений гипсокартона и гнилого дерева, связанного ржавыми гвоздями. Памятник не выдержал течение времени.
Скоро этот город уйдёт в прошлое. Как ушёл огромный сибирский мегаполис. Если мы ещё втретимся - это будет другой город. Ибо первые воспомнинания о городе заменяются новыми далями. Горами и древней, исчезнувшей культурой мегалитов. Морем и кораблями, соящими на рейде порта.
Город медленно исчезает в пыли времени. Пыль оседает. Покрывая руины памяти. Церковь, башне которой тысяча лет, а притвору нет и двухсот. Мост, перестроенный уже на моих глазах. Парк, ставший прибежищем барыг вечерами.
Всё это проходит пеленой. Пелена спадает. Жаль? А чёрт его знает!
Этот город превратился в призрак. Нет! Он жив. Только в памяти он встаёт призраком. Тёплые окна домов суровой сибирской зимой. И плевать, что теплота окон простиралась до девятого этажа. Он стал призраком. Сегодня я не узнаю город. Он стал чуждым. Не чужим. Отчуждённым. Он сохранился в памяти, приходя во снах. Город-призрак. Он исчез в алкогольно-тренировочных девяностых. Сегодня это простой мегаполис. Один из вымирающих-провинциальных. Вымирает он в сравенении с памятью. Город-миллионер. Промышленный и культурный центр стал торговым. Центром.
Равнодушно смотрю, как в призрак приевращается другой город. Нет, он не вымирает. Более того: он себя прекрасно чувствует. Бывший шахтёрский. Ему уже тысяча лет. За полтора десятка лет он так и не стал родным. Но, и не чужой. Я могу скрыться в его нутре на десятки лет. Он и не заметит. Как не заметит ни один чиновник. Он становится призраком. В сознании. Я иду мимо его аккуратных домов и они сразу превращаются в пыль. Погружаясь в сны. Уходя из реальности. Идут перемены.
Слепая судьба? Отнюдь. Не в этом случае. Судьба не слепая. Мы её делаем сами. Мы можем равнодушно пройти мимо богатого будущего и остановиться в нищете. Потому, что нищета возможно есть комфорт. Для нас.
горрод погружается в бездну памяти. Он остаётся таким, каким я его увидел первый раз. Туго стянутый автобанами. Которые связали свободу его развития так, как отстатки древней стены. Трёхсотлетние дома уходят в память. Где за красивым фасадом скрывается пыль и тлен. Где дворы, воспетые поэтами, стали местом закладок. Пусть что угодно говорят о спокойствии немецких городов. Там, за цветными фасадами, скрывается страшная жизнь. Выплёвывая отряды СС. Извергая из себя гестапо.
Город, так и не ставший родным, стал хорошим знакомым. Я знаю его каждый закоулок. Могу пройти с закрытыми глазами. Но, родным так и не стал. Уютный. Довольно чистый. С ним можно посидеть у фонтана. Можно зайти в магазины, которые, в отличие от магазинов мегаполисов, уютные и чистые. Родным так и не стал, погружаясь в пучину извилин мозга, которые называют памятью. С ним можно пройти по центральной улице, застроенной как домами шестнадцатого века, так и встроенными зданиями последних лет. Пройти молча. Нам не о чём разговаривать. Мы чужие. Мы хорошо знаем друг друга, но мы остались чужими. Улыбнёмся друг другу издалека. И разойдёмся. Нам нечего сказать друг другу. Он принёс в далёкий Сталинград отцов и дедов моих знакомых и получил сотни тонн металла. В основном, на северную окраину. Где был до основания разбомблен химический комбинат. На котором трудились пленные. Их могилы остались на городском кладбище.
Но, где-то в центре городка, взывают непогребённые десятки душ, засыпанных в далёком 45-ом в бомбоубежище. В центре городка. Их так и не нашли. Всё смешала пятитонная бомба, которая предназначалась для химической фабрики смерти. В полукилометре на север и в нескольких сотнях метрах вглубь остались в завалах пара сотет шахтёров. Из 46-го.
Я не слышу их. Я им чужой. А они мне.
Город рассыпается в пыль. Сохраняясь в извилинах головы. Дом, построенный единственным участником битвы при Ватерлоо, сносят. Вернее, сносят тот хлам наслоений гипсокартона и гнилого дерева, связанного ржавыми гвоздями. Памятник не выдержал течение времени.
Скоро этот город уйдёт в прошлое. Как ушёл огромный сибирский мегаполис. Если мы ещё втретимся - это будет другой город. Ибо первые воспомнинания о городе заменяются новыми далями. Горами и древней, исчезнувшей культурой мегалитов. Морем и кораблями, соящими на рейде порта.
Город медленно исчезает в пыли времени. Пыль оседает. Покрывая руины памяти. Церковь, башне которой тысяча лет, а притвору нет и двухсот. Мост, перестроенный уже на моих глазах. Парк, ставший прибежищем барыг вечерами.
Всё это проходит пеленой. Пелена спадает. Жаль? А чёрт его знает!