Детские годы
К сожалению, не могу вспомнить, кто спрашивал меня о задуманной, но не сделанной подборке книг на тему "Как мы росли". Подразумевались книги о детстве с автобиографической основой, но главное - с пристальным и, как правило, любовным вниманием к деталям той, давнишней жизни. На полноценный список у меня по-прежнему нет ни запала ни времени, но некоторые запомнившиеся книги все же перечислю, в надежде, что вопрошавший наткнется на этот пост.
Не буду трогать мемуарную литературу и классику ("Детство Темы", "Детские годы Багрова-внука", "Детство Люверс", и т.п.) или переводы последних лет вроде "Маленького домика в прериях". Как обычно, обращусь к детско-юношеской букинистике.
Почти все это книги любимые, перечитываемые и хранимые. О некоторых из них были отдельные посты, отсылаю к ним:
"Олень - золотые рога"
"В горах Забайкалья"
"Чудесная звездочка"
"Кир из Порт-Артура"
"Первый самолет"
"Ван-Гог из шестого класса"
"За дальним поворотом"
Книга Галины Карпенко "Как мы росли", подсказавшая идею подборки, есть в сетевых библиотеках. Она о Москве 1918 года, холодной, голодающей, где в одном из первых советских детдомов собрались дети рабочих, беспризорники и барышни "из благородных", тоже оказавшиеся без крова и защиты в эти страшные дни. Повесть автобиографическая, довольно безыскусная, некоторые ее персонажи перекочевали в более позднюю и, по-моему, более художественно сильную "Тимошкину марсельезу".
Практически о том же рассказывает повесть в рассказах "Зеленые воробушки". Автор ее - не профессиональная писательница, но рассказчица из Софьи Петренко хорошая, а друзья детства описаны так сердечно, что прощаешь все недостатки текста. Сюжет об авторе и книге можно посмотреть в старом киножурнале (с 3:44), а здесь - прочесть отрывок главы "Польская княжна".
"Из ночи в день" Николая Кошелева тоже повесть о приютах и сиротстве, о бродяжничестве из малохлебной и озлобленной деревни в Москву криминальную, безработную и безжалостную. Текст неважнецкий, но как свидетельство времени - любопытен.
Повесть ростовского писателя Юрия Дьяконова "...Для того, чтобы жить" - о детстве в 1930-х, обморочно-голодном, с бедным неустроенным бытом, ранней самостоятельностью. Как всегда: писатели региональные "картинку" не приглаживают, и нестоличная жизнь у них корява, груба и честна.
Еще одна региональная и не очень известная книга - повесть Галины Остапенко "Я выбираю путь", о юности в начале двадцатых. Путь выбирает главная героиня Иринка - дочь дворянки и красного командира. Выбирает между молодежью своего круга и ребятами из фабричных бараков. Выбор в советской повести 1960-х, в общем-то, предсказуем, но делается он, как водится, сердцем - не столько идеологически, сколько эмоционально: эпизод страшной смерти подруги, полуграмотной, бесстрашной и щедрой Маши - сильный и запоминающийся. Да и неловкие попытки встроиться в новую среду показаны без прикрас, а тихое угасание "бывших", цепляющихся за остатки если не прежней роскоши, то хотя бы гордости, - откровенно сочувственно. Повесть выходила несколько раз, и в переиздании 1966 года была слегка переработана в пользу безусловного выбора. У меня изначальный вариант, в котором Иринка чуть менее бескомпромиссна и более чувствительна к своему положению "попутчицы" классово правильной молодежи.
По духу и времени к повести Осипенко вплотную примыкает "Невидимый всадник" Ирины Гуро o бесшабашных и невероятных 1920-х и трилогия Михаила Анчарова о предвоенной юности. Обе книги люблю за иронично-ностальгическую интонацию и яркие детали.
Почти осязаем и восхитителен быт в романе Александра Иванченко "Яблоко на снегу" - она о детстве послевоенном, скудном и счастливом взахлеб. У меня журнальный вариант, а отдельное издание выходило давно и однократно.
По насыщенности и заразительности воспоминаний могу сравнить эту книгу только с тетралогией Василия Смирнова "Открытие мира". Она несколько затянута и не слишком сбалансирована - первые две части читаются легче и с бо́льшим интересом, но в целом вещь достойная.
"Открытия мира" у меня нет, как нет еще нескольких книг, упомянуть которые все же стоит:
Знаю, что "Дорога уходит в даль" Александры Бруштейн имеет массу поклонников. А у меня в детстве эта книга вызвала резкую неприязнь, и с возрастом отношение поменялось мало. Гораздо больше мне нравилась автобиографическая повесть Елизаветы Водовозовой "На заре жизни", в детском издании носившая название "История одного детства". Быт и нравы мелкопоместмого дворянства и воспитанниц Смольного института удивляли, ужасали и захватывали одновременно.
Та же середина XIX в., что у Водовозовой, та же среда, но другой конец страны - колоритное грузинское детство в книге поэта Акакия Церетели "Детство".
Довольно большое количество книг советского периода о дореволюционном детстве появились явно как классовый ответ на повести о детстве буржуазно-дворянском: "Марийкино детство" против "Детства Никиты". Одна из таких книг, "Детство Лены" Людмилы Молчановой, на мой взгляд, изначально детям не предназначалась, но в отправилась в категорию "детских" из-за малолетней героини. Лена - дочь цыгана, женившегося на русской, работнице ткацкой фабрики, и осевшего с семьей в фабричном бараке. Помимо описания своеобразного мирка фабричного поселка и его обитателей, есть довольно откровенная линия молодой красавицы-ткачихи, пошедшей на содержание к старому мастеру и по мере сил заступающейся за прежних товарок. Не могу сказать, что повесть захватывающе увлекательна, но написана она неплохо.
"Петька из Вдовьего дома" Петра Заломова интересен не только описанием быта городской бедноты конца XIX в., но и личностью автора - он тот самый сормовский рабочий, послуживший прототипом Павла в романе Горького "Мать". Заломов, видимо, был человеком незаурядным, с разнообразными интересами и явными литературными задатками. Его детские воспоминания привлекают живостью слога и довольно откровенным, без прикрас рассказом. Убогий полудеревенский быт, тяжкий труд, пьянство, житейская грубость и тотальная, часто беспричинная озлобленность всех и вся.
Сдержанная и полная любопытных подробностей книга Любови Воронковой "Детство на окраине" - о Москве разночинной, ушедшей, почти не сохранившейся, оставшейся разве что в воспоминаниях и фотографиях. Воронкова в юности мечтала стать художницей, училась в Суриковском. Цепкий к деталям взгляд сохранила на всю жизнь.
К книгам Федора Каманина у меня давняя привязанность, и повесть "Мой товарищ" не стала исключением. Вопреки названию, она не только и не столько о лучшем друге, сколько о воспоминаниях детства - с яркими деревенскими типами, непривычным уже бытом, дерзкими проделками, нелепыми, на сегодняшний взгляд, оплошностями и верной, на всю жизнь, дружбой очень разных мальчишек - мечтателя и вожака.
"Неугасимый свет" Якова Тайца надолго оставила ощущение грустной улыбки над большими и малыми горестями. Конечно, в историях мальчика Яши слышится голос мальчика Мотла, но так уж вышло, что книга о Мотле попалась мне позже, поэтому местечковое детство описал мне Яков Тайц.
Михаил Марков - мореплаватель, советский ледовый капитан. Его повесть "Дом трудолюбия" ("Трудное детство") практически документальна - детские годы ему пришлось провести в так называемом "доме трудолюбия", отечественной разновидности работных домов, знакомых нам по книгам Диккенса. Миша Марков не был сиротой, в дом трудолюбия его отвела мать, жившая в полной нищете. Многие эпизоды приютских буден и впрямь будто списаны из "Оливера Твиста", а начинается повесть любовным описанием старого Архангельска.
"Степкино детство" Исая Мильчика - плод коллективного творчества. Воспоминания об астраханском детстве в 1890-х годах автор излагал при активной редакторской помощи Самуила Маршака и Лидии Чуковской, а незавершенную рукопись (Мильчик был репрессирован в 1938) доработала Александра Любарская. Получилась своего рода эталонная книга о трудной жизни рабочего люда при царском режиме. В ней есть все: бедность, болезни, жандармский произвол, ущемление инородцев, капризные барчата, корыстные фабричные мастера, эксплуатация малолетних, холерный бунт, расстрел и зарождающееся классовое самосознание. Как заметил о собственной книге детских воспоминаний С.Маршак, здесь "нет вымысла, но есть известная доля обобщения, без которой нельзя рассказать обо многих днях в немногих словах". Читается все это, однако, легко и с интересом.
Во многом автобиографическая повесть Ивана Панькина "Начало одной жизни" поражает по-сказочному прихотливыми поворотами судьбы: сирота, безжалостно ограбленный и преданный ближайшими родственниками, живет в домашнем рабстве, потом становится циркачом, беспризорным воришкой, отчаянным приютским бузотером, возвращается в семью, уходит из нее и упрямо добивается наивной детской мечты - синего моря с белыми чайками и корабельной палубой. Люблю эту книгу нежно и преданно, но опять же отдаю предпочтение раннему варианту, менее приглаженному и более искреннему.
Повесть Алены Василевич "Расти, Ганька!" - первая часть автобиографической тетралогии "Подожди, задержись..." Осиротевшая семилетняя Ганька живет в маленькой белорусской деревне под Слуцком, в странном окружении былого и нового, где в хате с земляным полом есть гимназический учебник немецкого и корсет на китовом усе, посконная шляхта чурается "мужичья" и ждет помощи от крескома, где живут натуральным хозяйством, а в соседях водятся американцы - многие уезжали на заработки и вернулись кто с деньгами, кто с новой родней. На дворе начало 1930-х.
"Карюха" и "Драчуны" Михаила Алексеева. Трудные книги, с комом в горле. Тяжелые, как крестьянская жизнь, в которой детство коротко и скупо. Вторая повесть - еще и реквием друзьям детства из поволжской деревни, беспощадно растоптанной голодом 1933 года.
"Такое взрослое детство" Павла Старжинского рассказывает примерно о том же времени, что и повести М.Алексеева. Это подлинная история крестьянской семьи, раскулаченной и высланной, как и многие их соседи-хуторяне, из белорусского Полесья на Урал, где они на болотах и гарях умудрились создать передовой процветающий колхоз. Но поражает в книге даже не бессмысленная жестокость властей - об ужасах коллективизации уже сказано и написано предостаточно, сколько абсолютно безжалостное отношение отца, выжимающего все соки из своих детей. Да, сам он тоже работает до полусмерти. Но не ради выживания в ссылке - точно также он загонял бы свою семью и на родном хуторе, при любой власти и обстоятельствах. Одного выучить грамоте, второго ремеслу, остальных - в поле. Все. Другого "светлого будущего" он для своих детей не видит и не желает. Парадоксально, но герой-рассказчик завидует ребятам, вместе с родителями на необжитом месте строящими "центральную усадьбу" будущего коллективного хозяйства - тяжкий труд на росчисти кажется ему отдыхом, по сравнению с каторгой, на которую их с младшим братишкой обрек требовательный отец. Во время чтения мне все время вспоминался итальянский фильм "Отец-хозяин", экранизация автобиографического романа Гавино Ледда.
"Четвертая высота" Елены Ильиной - образцовое и агиографическое советское детство, биография, долженствовавшая служить примером и нравственным идеалом. Хорошо и продуманно написанная книга. Все же замечу, что в детстве идеологический посыл цели не достигал - времена были уже не те и, пожалуй, к многим главам уместен был бы краткий исторический комментарий. Впрочем, он есть - в форме любительского сайта, посвященного Гуле Королевой.
"Витька Грохотов и его компания" (в переиздании - "Витька с Чапаевской улицы") Вильяма Козлова во многом автобиографичен. Лето 1941, маленький станционный городок, шпанистая мальчишеская компания и война, обрушившаяся с нежданной быстротой, оторвавшая от дома и родных, заставившая делать взрослый выбор.
В "Солнечной стороне улицы" Леонида Сергеева детство военное, в эвакуации в Казани, тихом солнечном городе, где ссоры на коммунальной кухне заглушают рыдания над похоронками, но в 7-9 лет кажется, что война далеко и не совсем по-настоящему, и мальчишки продолжают играть в "расшибалку" и "колдунчиков", готовятся бежать на фронт, переживают первую любовь. И ждут отцов назад.
Дилогия Юрия Коринца "Привет от Вернера" и "Tам вдали за рекой" - о детстве ребенка из семьи партэлиты, в котором есть Москва и Берлин, тесная коммуналка и особенный круг знакомств, поиски "этваса" и письма памятнику Воровского, ипподром и дом Наркоминдела. Жизнь незнакомая и недоступная большинству его сверстников и все же по-своему типичная.
Иной вид экзотики - экзотика национальная. "Утро моей жизни" Огультеч Оразбердыевой пришлось на военные годы в туркменской деревне. Очень глубокий и очень иной тыл, с архаичным укладом, привычной детской смертностью и традиционными суевериями. Жизнь, требующая раннего взросления и постоянного тяжелого труда. Хороший отзыв о книге есть на livelib.
Инаковость детства Юрия Рытхэу не в расстоянии, а в веках. Другой быт, другие обычаи, ценности, мораль. "Время таяния снегов" былo словно перевод с иностранного - иные реалии даже в мелочах.Погружение в древность - и скачок в современность. Чукотскому мальчику, сыну зверобоя и внуку шамана, это случилось пережить на самом деле.
Книги зарубежных писателей подбирались для перевода довольно тенденциозно, но все же не удручающе однообразно.
Совершенно чудовищная жизнь китайского мальчика из повести Гао Юй-Бао "Я хочу учиться" казалась еще горше рядом с невероятно радостной по тональности югославской книжкой "Ноги в поле, голова на воле", хотя и там речь шла о деревенских бедняках. А лирическая полупритча-полупоэма Рэя Брэдбери "Вино из одуванчиков" контрастировала с суровым реализмом "Детства и юности Катрин Шаррон" Жоржа-Эммануэля Клансье. Книга Клансье, выжимка из его взрослой дилогии "Черный хлеб" и "Королевская фабрика", долгое время была у меня если не настольной, то прикроватной, так захватывали меня отношения маленькой детской компании из Ла Ноайль, так мучительно хотелось понять, что ждет дальше Катрин, Франсуа, Орельена - на иллюстрации у него было лицо мальчика с рисунка Мане. В 80-х по телевидению прошел французский сериал "Черный хлеб" - экранизация полного романа Клансье, давшая было надежду узнать развязку. Как назло, занятия у нас шли во вторую смену, видеомагнитофоны были экзотикой, а по-французски я не читаю. История осталась недосказанной.
Яромира Коларова "Наш маленький, маленький мир". Мир глазами девочки, которая растет. Очень плохо помню эту книгу, хотя чем-то она зацепила. Официальная аннотация скорее отобьет охоту читать, чем вызовет интерес, но, к счастью повесть все же несколько больше, чем унылая "жизнь одной пражской пролетарской семьи периода буржуазной Чехословакии".
Очень запомнилась повесть Натальи Роллечек "Деревянные четки" о монастырском приюте - страшном замкнутом мирке без добра и надежды. Написано сухо, но впечатляюще.
Запомнилась и повесть Мульк Радж Ананда "Семь лет" о детстве в колониальной Индии. Книга скучновата, но своеобразие индийского образа жизни, семейных взаимоотношений, детских развлечений это несколько искупает.
Своенравный "Мальчик на лошади" Линкольна Стеффенса познает мир и людей, отправляясь верхом в маленькие путешествия. И не всегда открытия приносят ему радость. Не раз переиздававшаяся, но отчего-то редко вспоминаемая книга.
И еще один "мальчик на лошади" - Алан Маршалл. "Я умею прыгать через лужи" - детство-преодоление, невозможное без поддержки и доброжелательности окружающих. Поразительно, но в австралийской глубинке столетней давности мальчик-инвалид смог расти, не ощущая себя ущербным. Несмотря ни на что - очень светлая книга.
А вот "Дни детства" японца Сунао Токунаги подавляли своей безысходностью. Читать все же было интересно, и опять же - из-за экзотичности описываемого.
Зато "Детство Марселя", изданные отдельной книгой главы из "Воспоминаний детства" Марселя Паньоля, благополучно и изобильно: солнечный Прованс, большая семья, полные безобидных приключений каникулы и насыщенные лицейские дни. Французы расстарались на кинодилогию - "Слава моего отца" и "Замок моей матери".
Повесть Эриха Кестнера "Когда я был маленьким" - о любви. О любви к старому Дрездену, о любви к родителям и любви родительской. Тщательно, в ладошечку собранные воспоминания о счастье.
"Мадикен" Астрид Линдгрен - не самая популярная, но, возможно, самая личная книга писательницы, хотя и написана о ее детской подруге. Большой дом, старомодно покрашенный "красной фалунской", домашние праздники, детская болтовня и взрослые разговоры. Швеция Астрид Линдгрен, когда она была маленькой. Вот тут достаточно подробный отзыв.
На этом пока все. Будет время - будут дополнения.
Не буду трогать мемуарную литературу и классику ("Детство Темы", "Детские годы Багрова-внука", "Детство Люверс", и т.п.) или переводы последних лет вроде "Маленького домика в прериях". Как обычно, обращусь к детско-юношеской букинистике.
Почти все это книги любимые, перечитываемые и хранимые. О некоторых из них были отдельные посты, отсылаю к ним:
Книга Галины Карпенко "Как мы росли", подсказавшая идею подборки, есть в сетевых библиотеках. Она о Москве 1918 года, холодной, голодающей, где в одном из первых советских детдомов собрались дети рабочих, беспризорники и барышни "из благородных", тоже оказавшиеся без крова и защиты в эти страшные дни. Повесть автобиографическая, довольно безыскусная, некоторые ее персонажи перекочевали в более позднюю и, по-моему, более художественно сильную "Тимошкину марсельезу".
Практически о том же рассказывает повесть в рассказах "Зеленые воробушки". Автор ее - не профессиональная писательница, но рассказчица из Софьи Петренко хорошая, а друзья детства описаны так сердечно, что прощаешь все недостатки текста. Сюжет об авторе и книге можно посмотреть в старом киножурнале (с 3:44), а здесь - прочесть отрывок главы "Польская княжна".
"Из ночи в день" Николая Кошелева тоже повесть о приютах и сиротстве, о бродяжничестве из малохлебной и озлобленной деревни в Москву криминальную, безработную и безжалостную. Текст неважнецкий, но как свидетельство времени - любопытен.
Повесть ростовского писателя Юрия Дьяконова "...Для того, чтобы жить" - о детстве в 1930-х, обморочно-голодном, с бедным неустроенным бытом, ранней самостоятельностью. Как всегда: писатели региональные "картинку" не приглаживают, и нестоличная жизнь у них корява, груба и честна.
Еще одна региональная и не очень известная книга - повесть Галины Остапенко "Я выбираю путь", о юности в начале двадцатых. Путь выбирает главная героиня Иринка - дочь дворянки и красного командира. Выбирает между молодежью своего круга и ребятами из фабричных бараков. Выбор в советской повести 1960-х, в общем-то, предсказуем, но делается он, как водится, сердцем - не столько идеологически, сколько эмоционально: эпизод страшной смерти подруги, полуграмотной, бесстрашной и щедрой Маши - сильный и запоминающийся. Да и неловкие попытки встроиться в новую среду показаны без прикрас, а тихое угасание "бывших", цепляющихся за остатки если не прежней роскоши, то хотя бы гордости, - откровенно сочувственно. Повесть выходила несколько раз, и в переиздании 1966 года была слегка переработана в пользу безусловного выбора. У меня изначальный вариант, в котором Иринка чуть менее бескомпромиссна и более чувствительна к своему положению "попутчицы" классово правильной молодежи.
По духу и времени к повести Осипенко вплотную примыкает "Невидимый всадник" Ирины Гуро o бесшабашных и невероятных 1920-х и трилогия Михаила Анчарова о предвоенной юности. Обе книги люблю за иронично-ностальгическую интонацию и яркие детали.
Почти осязаем и восхитителен быт в романе Александра Иванченко "Яблоко на снегу" - она о детстве послевоенном, скудном и счастливом взахлеб. У меня журнальный вариант, а отдельное издание выходило давно и однократно.
По насыщенности и заразительности воспоминаний могу сравнить эту книгу только с тетралогией Василия Смирнова "Открытие мира". Она несколько затянута и не слишком сбалансирована - первые две части читаются легче и с бо́льшим интересом, но в целом вещь достойная.
"Открытия мира" у меня нет, как нет еще нескольких книг, упомянуть которые все же стоит:
Знаю, что "Дорога уходит в даль" Александры Бруштейн имеет массу поклонников. А у меня в детстве эта книга вызвала резкую неприязнь, и с возрастом отношение поменялось мало. Гораздо больше мне нравилась автобиографическая повесть Елизаветы Водовозовой "На заре жизни", в детском издании носившая название "История одного детства". Быт и нравы мелкопоместмого дворянства и воспитанниц Смольного института удивляли, ужасали и захватывали одновременно.
Та же середина XIX в., что у Водовозовой, та же среда, но другой конец страны - колоритное грузинское детство в книге поэта Акакия Церетели "Детство".
Довольно большое количество книг советского периода о дореволюционном детстве появились явно как классовый ответ на повести о детстве буржуазно-дворянском: "Марийкино детство" против "Детства Никиты". Одна из таких книг, "Детство Лены" Людмилы Молчановой, на мой взгляд, изначально детям не предназначалась, но в отправилась в категорию "детских" из-за малолетней героини. Лена - дочь цыгана, женившегося на русской, работнице ткацкой фабрики, и осевшего с семьей в фабричном бараке. Помимо описания своеобразного мирка фабричного поселка и его обитателей, есть довольно откровенная линия молодой красавицы-ткачихи, пошедшей на содержание к старому мастеру и по мере сил заступающейся за прежних товарок. Не могу сказать, что повесть захватывающе увлекательна, но написана она неплохо.
"Петька из Вдовьего дома" Петра Заломова интересен не только описанием быта городской бедноты конца XIX в., но и личностью автора - он тот самый сормовский рабочий, послуживший прототипом Павла в романе Горького "Мать". Заломов, видимо, был человеком незаурядным, с разнообразными интересами и явными литературными задатками. Его детские воспоминания привлекают живостью слога и довольно откровенным, без прикрас рассказом. Убогий полудеревенский быт, тяжкий труд, пьянство, житейская грубость и тотальная, часто беспричинная озлобленность всех и вся.
Сдержанная и полная любопытных подробностей книга Любови Воронковой "Детство на окраине" - о Москве разночинной, ушедшей, почти не сохранившейся, оставшейся разве что в воспоминаниях и фотографиях. Воронкова в юности мечтала стать художницей, училась в Суриковском. Цепкий к деталям взгляд сохранила на всю жизнь.
К книгам Федора Каманина у меня давняя привязанность, и повесть "Мой товарищ" не стала исключением. Вопреки названию, она не только и не столько о лучшем друге, сколько о воспоминаниях детства - с яркими деревенскими типами, непривычным уже бытом, дерзкими проделками, нелепыми, на сегодняшний взгляд, оплошностями и верной, на всю жизнь, дружбой очень разных мальчишек - мечтателя и вожака.
"Неугасимый свет" Якова Тайца надолго оставила ощущение грустной улыбки над большими и малыми горестями. Конечно, в историях мальчика Яши слышится голос мальчика Мотла, но так уж вышло, что книга о Мотле попалась мне позже, поэтому местечковое детство описал мне Яков Тайц.
Михаил Марков - мореплаватель, советский ледовый капитан. Его повесть "Дом трудолюбия" ("Трудное детство") практически документальна - детские годы ему пришлось провести в так называемом "доме трудолюбия", отечественной разновидности работных домов, знакомых нам по книгам Диккенса. Миша Марков не был сиротой, в дом трудолюбия его отвела мать, жившая в полной нищете. Многие эпизоды приютских буден и впрямь будто списаны из "Оливера Твиста", а начинается повесть любовным описанием старого Архангельска.
"Степкино детство" Исая Мильчика - плод коллективного творчества. Воспоминания об астраханском детстве в 1890-х годах автор излагал при активной редакторской помощи Самуила Маршака и Лидии Чуковской, а незавершенную рукопись (Мильчик был репрессирован в 1938) доработала Александра Любарская. Получилась своего рода эталонная книга о трудной жизни рабочего люда при царском режиме. В ней есть все: бедность, болезни, жандармский произвол, ущемление инородцев, капризные барчата, корыстные фабричные мастера, эксплуатация малолетних, холерный бунт, расстрел и зарождающееся классовое самосознание. Как заметил о собственной книге детских воспоминаний С.Маршак, здесь "нет вымысла, но есть известная доля обобщения, без которой нельзя рассказать обо многих днях в немногих словах". Читается все это, однако, легко и с интересом.
Во многом автобиографическая повесть Ивана Панькина "Начало одной жизни" поражает по-сказочному прихотливыми поворотами судьбы: сирота, безжалостно ограбленный и преданный ближайшими родственниками, живет в домашнем рабстве, потом становится циркачом, беспризорным воришкой, отчаянным приютским бузотером, возвращается в семью, уходит из нее и упрямо добивается наивной детской мечты - синего моря с белыми чайками и корабельной палубой. Люблю эту книгу нежно и преданно, но опять же отдаю предпочтение раннему варианту, менее приглаженному и более искреннему.
Повесть Алены Василевич "Расти, Ганька!" - первая часть автобиографической тетралогии "Подожди, задержись..." Осиротевшая семилетняя Ганька живет в маленькой белорусской деревне под Слуцком, в странном окружении былого и нового, где в хате с земляным полом есть гимназический учебник немецкого и корсет на китовом усе, посконная шляхта чурается "мужичья" и ждет помощи от крескома, где живут натуральным хозяйством, а в соседях водятся американцы - многие уезжали на заработки и вернулись кто с деньгами, кто с новой родней. На дворе начало 1930-х.
"Карюха" и "Драчуны" Михаила Алексеева. Трудные книги, с комом в горле. Тяжелые, как крестьянская жизнь, в которой детство коротко и скупо. Вторая повесть - еще и реквием друзьям детства из поволжской деревни, беспощадно растоптанной голодом 1933 года.
"Такое взрослое детство" Павла Старжинского рассказывает примерно о том же времени, что и повести М.Алексеева. Это подлинная история крестьянской семьи, раскулаченной и высланной, как и многие их соседи-хуторяне, из белорусского Полесья на Урал, где они на болотах и гарях умудрились создать передовой процветающий колхоз. Но поражает в книге даже не бессмысленная жестокость властей - об ужасах коллективизации уже сказано и написано предостаточно, сколько абсолютно безжалостное отношение отца, выжимающего все соки из своих детей. Да, сам он тоже работает до полусмерти. Но не ради выживания в ссылке - точно также он загонял бы свою семью и на родном хуторе, при любой власти и обстоятельствах. Одного выучить грамоте, второго ремеслу, остальных - в поле. Все. Другого "светлого будущего" он для своих детей не видит и не желает. Парадоксально, но герой-рассказчик завидует ребятам, вместе с родителями на необжитом месте строящими "центральную усадьбу" будущего коллективного хозяйства - тяжкий труд на росчисти кажется ему отдыхом, по сравнению с каторгой, на которую их с младшим братишкой обрек требовательный отец. Во время чтения мне все время вспоминался итальянский фильм "Отец-хозяин", экранизация автобиографического романа Гавино Ледда.
"Четвертая высота" Елены Ильиной - образцовое и агиографическое советское детство, биография, долженствовавшая служить примером и нравственным идеалом. Хорошо и продуманно написанная книга. Все же замечу, что в детстве идеологический посыл цели не достигал - времена были уже не те и, пожалуй, к многим главам уместен был бы краткий исторический комментарий. Впрочем, он есть - в форме любительского сайта, посвященного Гуле Королевой.
"Витька Грохотов и его компания" (в переиздании - "Витька с Чапаевской улицы") Вильяма Козлова во многом автобиографичен. Лето 1941, маленький станционный городок, шпанистая мальчишеская компания и война, обрушившаяся с нежданной быстротой, оторвавшая от дома и родных, заставившая делать взрослый выбор.
В "Солнечной стороне улицы" Леонида Сергеева детство военное, в эвакуации в Казани, тихом солнечном городе, где ссоры на коммунальной кухне заглушают рыдания над похоронками, но в 7-9 лет кажется, что война далеко и не совсем по-настоящему, и мальчишки продолжают играть в "расшибалку" и "колдунчиков", готовятся бежать на фронт, переживают первую любовь. И ждут отцов назад.
Дилогия Юрия Коринца "Привет от Вернера" и "Tам вдали за рекой" - о детстве ребенка из семьи партэлиты, в котором есть Москва и Берлин, тесная коммуналка и особенный круг знакомств, поиски "этваса" и письма памятнику Воровского, ипподром и дом Наркоминдела. Жизнь незнакомая и недоступная большинству его сверстников и все же по-своему типичная.
Иной вид экзотики - экзотика национальная. "Утро моей жизни" Огультеч Оразбердыевой пришлось на военные годы в туркменской деревне. Очень глубокий и очень иной тыл, с архаичным укладом, привычной детской смертностью и традиционными суевериями. Жизнь, требующая раннего взросления и постоянного тяжелого труда. Хороший отзыв о книге есть на livelib.
Инаковость детства Юрия Рытхэу не в расстоянии, а в веках. Другой быт, другие обычаи, ценности, мораль. "Время таяния снегов" былo словно перевод с иностранного - иные реалии даже в мелочах.Погружение в древность - и скачок в современность. Чукотскому мальчику, сыну зверобоя и внуку шамана, это случилось пережить на самом деле.
Книги зарубежных писателей подбирались для перевода довольно тенденциозно, но все же не удручающе однообразно.
Совершенно чудовищная жизнь китайского мальчика из повести Гао Юй-Бао "Я хочу учиться" казалась еще горше рядом с невероятно радостной по тональности югославской книжкой "Ноги в поле, голова на воле", хотя и там речь шла о деревенских бедняках. А лирическая полупритча-полупоэма Рэя Брэдбери "Вино из одуванчиков" контрастировала с суровым реализмом "Детства и юности Катрин Шаррон" Жоржа-Эммануэля Клансье. Книга Клансье, выжимка из его взрослой дилогии "Черный хлеб" и "Королевская фабрика", долгое время была у меня если не настольной, то прикроватной, так захватывали меня отношения маленькой детской компании из Ла Ноайль, так мучительно хотелось понять, что ждет дальше Катрин, Франсуа, Орельена - на иллюстрации у него было лицо мальчика с рисунка Мане. В 80-х по телевидению прошел французский сериал "Черный хлеб" - экранизация полного романа Клансье, давшая было надежду узнать развязку. Как назло, занятия у нас шли во вторую смену, видеомагнитофоны были экзотикой, а по-французски я не читаю. История осталась недосказанной.
Яромира Коларова "Наш маленький, маленький мир". Мир глазами девочки, которая растет. Очень плохо помню эту книгу, хотя чем-то она зацепила. Официальная аннотация скорее отобьет охоту читать, чем вызовет интерес, но, к счастью повесть все же несколько больше, чем унылая "жизнь одной пражской пролетарской семьи периода буржуазной Чехословакии".
Очень запомнилась повесть Натальи Роллечек "Деревянные четки" о монастырском приюте - страшном замкнутом мирке без добра и надежды. Написано сухо, но впечатляюще.
Запомнилась и повесть Мульк Радж Ананда "Семь лет" о детстве в колониальной Индии. Книга скучновата, но своеобразие индийского образа жизни, семейных взаимоотношений, детских развлечений это несколько искупает.
Своенравный "Мальчик на лошади" Линкольна Стеффенса познает мир и людей, отправляясь верхом в маленькие путешествия. И не всегда открытия приносят ему радость. Не раз переиздававшаяся, но отчего-то редко вспоминаемая книга.
И еще один "мальчик на лошади" - Алан Маршалл. "Я умею прыгать через лужи" - детство-преодоление, невозможное без поддержки и доброжелательности окружающих. Поразительно, но в австралийской глубинке столетней давности мальчик-инвалид смог расти, не ощущая себя ущербным. Несмотря ни на что - очень светлая книга.
А вот "Дни детства" японца Сунао Токунаги подавляли своей безысходностью. Читать все же было интересно, и опять же - из-за экзотичности описываемого.
Зато "Детство Марселя", изданные отдельной книгой главы из "Воспоминаний детства" Марселя Паньоля, благополучно и изобильно: солнечный Прованс, большая семья, полные безобидных приключений каникулы и насыщенные лицейские дни. Французы расстарались на кинодилогию - "Слава моего отца" и "Замок моей матери".
Повесть Эриха Кестнера "Когда я был маленьким" - о любви. О любви к старому Дрездену, о любви к родителям и любви родительской. Тщательно, в ладошечку собранные воспоминания о счастье.
"Мадикен" Астрид Линдгрен - не самая популярная, но, возможно, самая личная книга писательницы, хотя и написана о ее детской подруге. Большой дом, старомодно покрашенный "красной фалунской", домашние праздники, детская болтовня и взрослые разговоры. Швеция Астрид Линдгрен, когда она была маленькой. Вот тут достаточно подробный отзыв.
На этом пока все. Будет время - будут дополнения.