Турухтанные острова на куликовом болоте
Почитать околокнижные толковища, так едва ли не у всех догаррипоттеровских читателей Самые Главные Книги Детства - крапивинские. У меня - нет. Дух противоречия, заметила бы моя бабушка. Среда обитания, возражу я.
[Дальше]
С книгами в моем детстве было не то что бы скудно, нет, но - камерно. Читать приходилось преимущественно что бог послал. Точнее, местные издательства и периодика. Надо признать, они старались. Читать было что. Заезжие книги были малочисленны и картины в целом не меняли. Так и получилось, что детство мое прошло на совсем других историях. До желтой кирпичной дороги были острова. Тоже кирпичные. И прочие рассказы о веселых людях и хорошей погоде. Приглушенные, сдержанные, на полутонах. С обыденными ситуациями и строгой графикой иллюстраций. Радий Погодин, Николай Внуков, Николай Федоров, Константин Курбатов, Илья Дворкин, Вадим Шефнер... Неброские истории о каких-то очень взрослых вещах и без того деланно-товарищеского тона, каким нередко разговаривают с детьми. Без спецэффектов. Причем понятно это стало только спустя годы, а тогда все казалось самым обычным и естественным. Шефнер, правда, писал не для детей. Он писал для умных: про дураков, которые на самом деле - святая простота. С ударением на слове "святая". Так честно и написано было на обложке - "Сказки для умных".
Нет, Крапивин, конечно, тоже был. Просто появился позже, когда мы стали выписывать "Пионер" и "Уральский следопыт". Книжных изданий было негусто даже в библиотеке. Зато там хранились старенькие, мало кому уже помнящиеся сборники ранних крапивинских рассказов и повестей, подкупающе безыскусных: "Брат, которому семь", "Путешественники не плачут", "Тень каравеллы"... Журнальные публикации наотмаш били романтикой. Ну, весь "Великий кристалл" начинался в журналах! Сплошной восторг и ночные бдения. На какое-то время Крапивин заслонил все. Пока вдруг снова не попался Погодин с повестью о Сеньке и том, что у него было. Без внятного сюжета и героических поз, с разговорами о чем-то вроде бы необязательном и даже стороннем. Какие-то розовые подштанники, какие-то курицы. О войне, кстати, повесть. Романтическую приподнятость как наждаком ободрало. И долго еще саднило от прочитанного, хотя до этой книги нужно было еще ой как дорасти.
Книги Крапивина были любимыми и, наверное, нужными, во всяком случае - своевременными. Но так и остались для меня в тех днях бесконечного лета по колено в траве. Навеки двенадцатилетние. Книги Внукова, Шефнера, Погодина росли вместе со мной, всегда чуточку опережая. Приходилось подтягиваться. Понимание приходило с годами, когда воспоминания о прочитанном догоняла, наконец, способность к осмыслению. В несколько итераций. Простые такие книжки, негромкие. Югэн, как говорят японцы, - красота сокровенного...
[Дальше]
С книгами в моем детстве было не то что бы скудно, нет, но - камерно. Читать приходилось преимущественно что бог послал. Точнее, местные издательства и периодика. Надо признать, они старались. Читать было что. Заезжие книги были малочисленны и картины в целом не меняли. Так и получилось, что детство мое прошло на совсем других историях. До желтой кирпичной дороги были острова. Тоже кирпичные. И прочие рассказы о веселых людях и хорошей погоде. Приглушенные, сдержанные, на полутонах. С обыденными ситуациями и строгой графикой иллюстраций. Радий Погодин, Николай Внуков, Николай Федоров, Константин Курбатов, Илья Дворкин, Вадим Шефнер... Неброские истории о каких-то очень взрослых вещах и без того деланно-товарищеского тона, каким нередко разговаривают с детьми. Без спецэффектов. Причем понятно это стало только спустя годы, а тогда все казалось самым обычным и естественным. Шефнер, правда, писал не для детей. Он писал для умных: про дураков, которые на самом деле - святая простота. С ударением на слове "святая". Так честно и написано было на обложке - "Сказки для умных".
Нет, Крапивин, конечно, тоже был. Просто появился позже, когда мы стали выписывать "Пионер" и "Уральский следопыт". Книжных изданий было негусто даже в библиотеке. Зато там хранились старенькие, мало кому уже помнящиеся сборники ранних крапивинских рассказов и повестей, подкупающе безыскусных: "Брат, которому семь", "Путешественники не плачут", "Тень каравеллы"... Журнальные публикации наотмаш били романтикой. Ну, весь "Великий кристалл" начинался в журналах! Сплошной восторг и ночные бдения. На какое-то время Крапивин заслонил все. Пока вдруг снова не попался Погодин с повестью о Сеньке и том, что у него было. Без внятного сюжета и героических поз, с разговорами о чем-то вроде бы необязательном и даже стороннем. Какие-то розовые подштанники, какие-то курицы. О войне, кстати, повесть. Романтическую приподнятость как наждаком ободрало. И долго еще саднило от прочитанного, хотя до этой книги нужно было еще ой как дорасти.
Книги Крапивина были любимыми и, наверное, нужными, во всяком случае - своевременными. Но так и остались для меня в тех днях бесконечного лета по колено в траве. Навеки двенадцатилетние. Книги Внукова, Шефнера, Погодина росли вместе со мной, всегда чуточку опережая. Приходилось подтягиваться. Понимание приходило с годами, когда воспоминания о прочитанном догоняла, наконец, способность к осмыслению. В несколько итераций. Простые такие книжки, негромкие. Югэн, как говорят японцы, - красота сокровенного...