Причина разводов. Мужская точка зрения. Перепост. часть1
МУЖСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О ГЛАВНОЙ ПРИЧИНЕ РАЗВОДОВ
У развода может быть великое множество самых разных причин. Но за этим разнообразием всегда маячит одна, самая главная и страшная...
У развода может быть великое множество самых разных причин. Но за этим разнообразием всегда маячит одна, самая главная и страшная - ожесточение сердца, потерявшего способность любить. Какое-то время его можно камуфлировать всякими благородными понятиями, успокаивая себя мыслями о том, что тобою движут долг или самоотверженность. Но жестокосердие - отравленное шило в мешке. Раньше или позже оно обязательно ужалит тебя и твоих близких, как его ни прячь.
Много лет я наивно полагал, что эта беда никогда не дотянется до моей семьи. А оказалось, что ей и тянуться было не нужно - с самого начала нашей семейной жизни она потихоньку грызла нашу любовь, словно крыса.
Когда же ожесточилось мое глупое сердце? Почему я не сумел заметить этого вовремя? И самое главное - что же теперь делать со всем этим? Вопросов много, а вот как ответить на них - ума не приложу. Только и остается, что сидеть и думать. Крепко думать…
Сорокалетние мужики часто бросают своих жен. Еще лет пять назад я находил исчерпывающее объяснение этому факту в тезисе: седина в бороду - бес в ребро.
Теперь мне уже самому - за сорок, и совсем иначе я смотрю на разведенных своих ровесников, совсем другие причины видятся мне в их попытках создать новую семью на обломках первой.
Увлекшись карьерным ростом, творчеством, бизнесом, отдавая этому все силы и энергию, мужчины почему-то склонны считать, будто их семья - нечто статичное и незыблемое, созданное ими однажды и далее существующее независимо от прилагаемых усилий.
Но это - страшное заблуждение, которое в итоге может разрушить любую семью, какой бы благополучной она ни казалась со стороны.
В известном советском фильме герой Олега Янковского говорил, что любовь -это теорема, которую нужно доказывать каждый день. И если в семье эта теорема вдруг остается без ежедневного доказательства - горе такой семье, если мужчина постоянно не трудится над созиданием собственного дома - горе и такому мужчине, и его дому. Поползут по стенам сначала маленькие трещинки, потом - побольше… Какое-то время еще можно себя утешать, что, мол, это не фундамент трещит, а всего лишь штукатурка облупилась: подмазать, побелить - и всё опять будет в порядке. Но наступит миг, когда истинная картина твоей семейной жизни вдруг обрушивается на тебя во всей своей неприглядности. И ты видишь, что семейные дела и заботы, которые много лет откладывал «на потом» из-за своей вечной занятости и усталости, можно больше не откладывать. И уже никогда ты не начнешь читать детям книжки перед сном, не сможешь по утрам заниматься с ними зарядкой, не будешь ходить с ними в лесные походы и еще много-много чего никогда не сможешь сделать. Потому что они - выросли. И все дела любви, не сделанные для них, так и останутся несделанными навсегда…
А рядом с тобой - уставшая, нервная, склонная к скандалам по любому пустяку женщина. Ты взял ее в жены веселой жизнерадостной девчонкой, глаза которой лучились счастьем при одном только взгляде на тебя. Только куда же оно ушло теперь, в какую дыру просыпалось? Прошла любовь, завяли помидоры…
И вот тут ясно понимаешь, что все это - твое «произведение», итог двадцати лет твоей семейной жизни. И никакими успехами в бизнесе или творчестве эту прореху не залатать, потому что и не прореха это вовсе - пробоина в борту тонущего корабля.
А когда корабль тонет, с него, как правило, бегут. Правда, в книжках пишут, что капитан уходит с борта последним. Ну, так то - в книжках…
Вот что вижу я, глядя на свою семейную жизнь. И уже не тороплюсь судить тех, кто попытался убежать от этого страшного зрелища - семьи, доведенной им до разрухи. Кстати, православным мужчинам в этом смысле приходится даже тяжелей, чем неверующим: вроде бы жил правильно, двадцать лет кичился тем, что ни разу жене не изменил, гнул пальцы, про Бога рассуждал, в храм ходил исправно, а в итоге - вон чего получилось.
И всё чаще приходит мне на ум: а не попробовать ли еще разок начать все сначала? Не сделать ли еще одну попытку, раз уж первая не удалась и корабль мой тонет? Когда говорю об этом друзьям, они округляют глаза и говорят - ты что, с ума сошел, у вас же все так хорошо!
Ах, друзья вы мои дорогие… Снаружи-то оно, может быть, и впрямь пока выглядит неплохо. Да только я-то ведь точно знаю, что за этим подштукатуренным фасадом скрывается: ткни как следует - и рухнет все в одночасье.
А выглядит - да, красиво… Причем, если я возьмусь рассказывать об этих двадцати годах, может получиться не красиво даже, а - героически. И ведь не совру при этом ни разу, вот что интересно! Но себя-то не обманешь… Сейчас я понимаю, что уже на самых ранних этапах нашей совместной жизни закладывал под нее те мины, которые сегодня активировались и вот-вот взорвутся. А ведь все так славно начиналось…
На самой первой моей исповеди в Оптиной пустыни священник спросил, грешу ли я блудом? Я с гордостью заявил, что вот уже целый год встречаюсь только с одной девушкой. Храню, так сказать, верность избраннице. Батюшка посмотрел на меня с недоумением и сказал:
- Так это все равно - блуд. Ты уж извини, но причастить я тебя не могу.
- Ну и что же мне теперь делать? - оторопело спросил я.
- Не знаю. Или - венчайтесь, или - расставайтесь. Тебе решать.
Вот так, впервые в жизни, я всерьез задумался о создании семьи. «Жить быстро, умереть молодым» - это ведь не пустые слова. Для рок-тусовки начала девяностых они оказались вполне адекватным описанием жизненного маршрута: некоторые из моих тогдашних знакомцев не дожили и до тридцати. Я тоже по ряду причин был уверен, что не доживу, поэтому ни о какой семье даже не помышлял. А тут, благодаря Церкви, пришлось делать такой нежданный выбор. И я вдруг понял, что расставаться с моей девушкой мне совсем не хочется, что если уж и есть на свете человек, с которым я готов навсегда связать свою жизнь, то это - именно она.
На очередную стипендию купил я букет гладиолусов, два колечка самоварного золота в отделе бижутерии - и пошел свататься. Без всяких предварительных договоренностей, впервые за год нашего знакомства явился в дом родителей моей будущей жены и сделал предложение. А уже на следующий день, ранним утром, мы бежали с ней на электричку, чтобы ехать в соседний райцентр, где в храме служили мои друзья. Там батюшка посмотрел наши паспорта и согласился нас венчать. Сегодня такое трудно представить, но мы действительно сначала обвенчались и лишь спустя четыре месяца зарегистрировали свой брак.
Денег у меня не было вообще, свадебное торжество устраивать было не на что. Венчаться я приехал в потертых джинсах и рваном свитере, а кольца наши обручальные стоили, как сейчас помню, - 84 копейки. Но что значат деньги и золото, когда тебе двадцать четыре года, рядом - любимая, а в душе - горячая неофитская убежденность в том, что Бог всё устроит, главное - не грешить.
Собственно, Бог всё и устроил. Мама моего друга, увидев, в чем я собираюсь идти к венцу, вздохнула и вытащила из шкафа ненадеванный костюм:
- Держи. Лешке купила на свадьбу, ну да раз ты первый собрался - надевай, не позорься.
А после венчания друзья устроили нам сюрприз: настоящее свадебное пиршество! Нужно понимать, что это значило в 92-м году, когда прилавки магазинов были пусты, а зарплату уже выдавали с перебоями. Конечно, все обошлось без особого шика, просто каждый принес свои скромные запасы, и получился вполне приличный свадебный стол. Нас с Ниной усадили за него во главе, регент Сережа зажег перед нами две свечи, и положил на них по кусочку афонского ладана. Едва подняли первый тост, и прозвучало традиционное «Горько!», как кто-то закричал:
- Смотрите, что делается!
А посмотреть и впрямь было на что. Свечи перед нами вдруг вспыхнули ярким пламенем, воск начал быстро оплавляться, горящие фитили причудливо свились, и несколько секунд все наблюдали удивительное зрелище: два пылающих кольца - большое и поменьше - сияли перед женихом и невестой на концах венчальных свечей.
- Ну вот, и Господь вас благословил, - сказал Сережа, - а вы переживали, что денег на кольца нет.
Так мы стали мужем и женой.
С самого начала нашей семейной жизни я четко для себя определил, что главная задача мужчины в семье - принятие решений. Я - кормилец семьи, я - защита ее от всех невзгод, на мне - вся ответственность за нее. Осознавать это было страшно, особенно - в то смутное время, когда страна балансировала на грани гражданской войны, голода и хаоса. Не раз и не два мне хотелось тогда завыть по-собачьи от отчаяния и полной безнадеги. Заводы и фабрики останавливались, деньги дешевели стремительно, продукты выдавали по карточкам раз в месяц. А у меня - беременная жена, диплом руководителя оркестра русских народных инструментов и отсутствие малейшего представления о том, как себя вести в творящейся кругом неразберихе. Но я упрямо продолжал верить, что Господь всё устроит, главное - самому жить правильно. И эта вера спасала в самые тяжкие времена.
Я устроился на стройку учеником каменщика. На практике такое «ученичество» сводилось к подноске кирпича и раствора бывалым рабочим. Вставать нужно было в полшестого утра, потому что найти работу удалось лишь в соседнем городе. Я поднимался, бежал на электричку, час ехал в промерзшем вагоне, потом пересаживался в промерзший автобус и все равно опаздывал минут на пятнадцать, за что неизменно получал втык от сурового бригадира. Потом - восемь часов укладывал на поддоны обледеневший кирпич, таскал ведрами раствор на пятый этаж и продолжал получать колоритные замечания от бригадира, теперь уже по поводу моей нерасторопности. Домой возвращался после восьми вечера, еле живой от усталости, а на следующий день - снова ни свет ни заря бежал на электричку. И одно только грело душу среди этой чехарды: я - кормлю семью. Тогда совсем еще маленькую (жена и сын, которого она носила под сердцем) но - свою, дорогую, любимую. Если я этого не буду делать, они просто пропадут.
Спустя год я уже сам довольно лихо клал кирпичную кладку, и начал зарабатывать вполне приличные по тем временам деньги. На еду и одежду хватало, вот только жилья своего у нас не было. Но по-прежнему я жил непоколебимой уверенностью в то, что Бог посылает нам всё необходимое, придет время - пошлет и жилье. Так оно и получилось. Правда, сначала жизнь подтолкнула меня к принятию еще одного важного решения.
Жили мы тогда у моей мамы. В тесноте, да не в обиде, как говорится. Однажды погожим летним вечером жена собрала детей погулять во дворе. А я вышел на балкон и вдруг увидел… Нет, ничего особенного там не происходило - двор как двор, каким я его помню с детства. Представьте себе: квадрат 60 на 60 метров, образованный четырьмя типовыми пятиэтажками. Культурная жизнь сосредоточена вокруг трех столов. Центральный, под яблонькой - самый кипучий и многолюдный. Его облюбовали местные алкаши. Человек двадцать пять весь вечер рубятся в «козла» на вылет. Игра сопровождается бурным словоизлиянием и потреблением дешевого портвейна. Тут же, под яблонькой, справляется малая нужда. Тут же самые нестойкие укладываются поспать на травку, а самые активные бьют друг другу физиономии.
За соседним столиком - молодняк, разновозрастная шпана, вяло задирающая проходящих мимо девушек под аккомпанемент раздолбанного кассетника.
Но самый оглушительный - третий стол, за которым собираются бабушки. Тут тоже идет карточная игра, только режутся старушки не в «козла», а в «дурака». И матерятся при этом с таким неподдельным чувством, что даже алкаши опасаются проходить мимо них лишний раз.
По всему двору носится десятка полтора разномастных псин, выпущенных хозяевами на вечернюю прогулку. Псины гоняются за кошками и жизнерадостно гадят в песочницу. На спортивной площадке по брусьям развешены цветастые ковры, из которых ядреные хозяйки в таких же цветастых халатах пушечными ударами выбивают пыль. Всё как обычно, с одной только разницей: теперь посреди этого «великолепия» стоят мои дети. Совсем маленькие. С ведерком и с лопаточкой. И растерянно озираются вокруг, пытаясь найти уголок для своих детских занятий. Я смотрел на них и ощущал себя такой сволочью…
Ведь это я, а не кто-нибудь, выпускаю их каждый вечер погулять во всё это дело, меня они должны благодарить за то, что растут в той же помойке, на которой вырос я сам.
И если я их отсюда не вытащу, за меня этого не сделает никто.
Через некоторое время я перевез свою семью в Жиздру - маленький одноэтажный городок, где я строил в то время храм Покрова Пресвятой Богородицы. Первые четыре года мы снимали жилье, потом получилось купить свой дом. И вместо заплеванного изгаженного двора мои дети теперь играли на травке под липами, а матерщину слышали ну разве только в школе.
Когда храм был построен, я отправился на заработки в Подмосковье. На дворе стоял 98-й год, очередной кризис. Опять - обесценивание рубля, опять - пустые прилавки. Снова мне до слез было страшно за жену и за детей. И когда приходилось неделями ночевать в каком-нибудь прокуренном строительном вагончике, где кроме меня в три яруса расположились полтора десятка молдаван, я по-прежнему укреплял себя мыслью, что Бог все даст и что если я сейчас обломаюсь и сбегу, жене и детям нечего будет есть. В таких шабашках прошло лет семь. Ну а потом началась история сотрудничества с «Фомой», благодаря которой я из пролетариев вдруг начал потихоньку дрейфовать в сторону творческой интеллигенции.
Александр Ткаченко