ХОРОШИЙ МУЖ
Хороший муж - большая редкость. А хороший да любящий и подавно. Анатолий Дмитриевич был очень хорошим мужем. Конечно, не глухонемой капитан дальнего плавания - где ж его в Омске возьмешь, моря-то нет - но для сухопутного промышленного центра сойдет. Видок у него был не ах. Какой-то скрюченный, седой, в квадратных, с поломанными пластмассовыми дужками, очках, в «трофейных» мятых брюках и куцем пальтишке. Не ходил, а семенил. Не разговаривал, а что-то бормотал себе под нос. В свои пятьдесят с хвостиком выглядел на все семьдесят. Словом, не презентабельный типчик.
За то на его фоне с иголочки одетая супруга, в мехах и золоте выглядела как роза в пыли. Но главным достоинством Анатолия Дмитриевича была его зарплата. Она была просто огромная. Правда, для этого Толик, практически жил на работе. Дежуря сутки через сутки, умудрялся хватать ночи на других подстанциях. Питался он, как и одевался, не пойми чем. И весь этот аскетизм и трудовой подвиг ради нее одной. Желанной, законной, единственной. А потому что любовь, однако!
Работать с ним было тяжело. Врач он был самый обычный: что можно сдать - везем в стационар, что не возьмут - глуши симптомы, чай скорая, а не клиника. Просто за ним приходилось следить. При таком графике работы, ничего удивительного, что он вечно спал. В машине, на вызове, на станции. А
спросонья мог начудить.
Водители его боялись, как чумы. Во время остановки на светофоре, он, внезапно очнувшись, частенько норовил выйти из машины, и его нужно было вовремя поймать. Зная, об этом народ удивлялся, когда однажды ночью, возвращаясь с вызова, машина скорой помощи на всем ходу врезалась в стоящий, на темной улице прицеп. Борт прицепа смял крышу кабины рафика, со стороны врача, до перегородки салона, и по всем раскладам Анатолий Дмитриевич должен был стать «всадником без головы». Но видимо, оберегаемый Кипридой - покровительницей влюбленных - за минуту до этого он проснулся и успел перемахнуть через капот на колени водителя.
Одним словом , Анатолий Дмитриевич - был большой оригинал.
Я тогда только начинал работать санитаром и, следуя советам профессора Преображенского, молчал и слушал. Восемнадцатилетний романтический разум не может нормально функционировать без примера для подражания, а для меня такими авторитетами были Леня и Олег, с кем в дальнейшем я провел лучшие годы, ну и еще парочка высокопрофессиональных эскулапов. Естественно, что их отношение к Толику передалось и мне. Дурное быстрее усваивается.
Вскоре, я сам имел возможность испытать, что такое работать с Анатолием Дмитриевичем.
- Ты приглядывай за ним, - посоветовал мне утром Олег. - Не ровен час…
И я старательно выполнял его рекомендацию весь день. Но все шло гладко. А то, что приходилось отводить глаза от свирепо-удивленного тридцатилетнего амбала, после того как по своей привычке смотреть себе под ноги, а не на больного, входя в комнату Толик спросил когда у него последний раз были месячные - так это пустяки. Но к вечеру я расслабился и утратил бдительность.
Часов в десять мы приехали к бабушке необъятных размеров. Она сидела на кровати, широко расставив внушительные ляжки, расположив между ними огромный живот и прикрыв это все грудями размером с мяч для регби. Жаловалась она на давление и слабость. Толик сел рядом с ней на приготовленный стул, закинул ногу на ногу, положил на колено тонометр и приготовился заполнять на нем карточку. По крайней мере, со стороны казалось, что именно это он и собирается сделать. Через минуту, по затянувшейся паузе и ровному дыханию, я понял, что он спит.
Я кашлянул. Никакой реакции. Кашлянул громче. Нет ответа. Я уронил рядом со столом, возле которого сидел, мешочек с ватой и полез его доставать, при этом подвинул стул так, что бы мог достать Толика. Подняв вату, я сел и незаметно пнул врача. Тот встрепенулся и начал опрашивать больную. Какое-то время я прислушивался к их беседе, но убедившись, что все нормально, отвлекся на свои мысли.
- Ой, доктор уснул, - удивленным шепотом сообщила бабушка.
Я резко развернулся на стуле. Пациентка, слегка откинув назад голову, недоуменно смотрела на меня, а на ее белых, пышных округлостях мирно сопел Толик. Трубки фонендоскопа были короткими, а мягкие груди такими близкими, что слушая бабушкино сердце, Анатолий Дмитриевич не смог побороть искушения и уснул, уткнувшись в них, как в перину. Я уже без всякого стеснения пнул его по ногам.
- Так, так, так. Щас, щас, щас, - забубнил доктор, как ни в чем не бывало. - Щас, щас, щас. Давление. Давление померить надо. Так, так, так.
Он начал прилаживать манжету тонометра. Бабушка с жалостью смотрела на врача и поворачивала руку, что бы тому было удобнее.
Поставив дибазол с папаверином в мышцу, мы пошли к выходу.
- Бедненькие, - сказала на прощание бабушка. - Гоняют, наверное, вас сильно. Вон как доктор устал. Как же он работает то? Старенький же уже.
- Так и работает бабушка, - ответил я. - Специалистов у нас не хватает.
И мы ушли.
Остаток дежурства прошел спокойно. Но на вызовах я был начеку и внимательно следил за «стареньким» пятидесятилетним доктором.
Такая вот любовь.
За то на его фоне с иголочки одетая супруга, в мехах и золоте выглядела как роза в пыли. Но главным достоинством Анатолия Дмитриевича была его зарплата. Она была просто огромная. Правда, для этого Толик, практически жил на работе. Дежуря сутки через сутки, умудрялся хватать ночи на других подстанциях. Питался он, как и одевался, не пойми чем. И весь этот аскетизм и трудовой подвиг ради нее одной. Желанной, законной, единственной. А потому что любовь, однако!
Работать с ним было тяжело. Врач он был самый обычный: что можно сдать - везем в стационар, что не возьмут - глуши симптомы, чай скорая, а не клиника. Просто за ним приходилось следить. При таком графике работы, ничего удивительного, что он вечно спал. В машине, на вызове, на станции. А
спросонья мог начудить.
Водители его боялись, как чумы. Во время остановки на светофоре, он, внезапно очнувшись, частенько норовил выйти из машины, и его нужно было вовремя поймать. Зная, об этом народ удивлялся, когда однажды ночью, возвращаясь с вызова, машина скорой помощи на всем ходу врезалась в стоящий, на темной улице прицеп. Борт прицепа смял крышу кабины рафика, со стороны врача, до перегородки салона, и по всем раскладам Анатолий Дмитриевич должен был стать «всадником без головы». Но видимо, оберегаемый Кипридой - покровительницей влюбленных - за минуту до этого он проснулся и успел перемахнуть через капот на колени водителя.
Одним словом , Анатолий Дмитриевич - был большой оригинал.
Я тогда только начинал работать санитаром и, следуя советам профессора Преображенского, молчал и слушал. Восемнадцатилетний романтический разум не может нормально функционировать без примера для подражания, а для меня такими авторитетами были Леня и Олег, с кем в дальнейшем я провел лучшие годы, ну и еще парочка высокопрофессиональных эскулапов. Естественно, что их отношение к Толику передалось и мне. Дурное быстрее усваивается.
Вскоре, я сам имел возможность испытать, что такое работать с Анатолием Дмитриевичем.
- Ты приглядывай за ним, - посоветовал мне утром Олег. - Не ровен час…
И я старательно выполнял его рекомендацию весь день. Но все шло гладко. А то, что приходилось отводить глаза от свирепо-удивленного тридцатилетнего амбала, после того как по своей привычке смотреть себе под ноги, а не на больного, входя в комнату Толик спросил когда у него последний раз были месячные - так это пустяки. Но к вечеру я расслабился и утратил бдительность.
Часов в десять мы приехали к бабушке необъятных размеров. Она сидела на кровати, широко расставив внушительные ляжки, расположив между ними огромный живот и прикрыв это все грудями размером с мяч для регби. Жаловалась она на давление и слабость. Толик сел рядом с ней на приготовленный стул, закинул ногу на ногу, положил на колено тонометр и приготовился заполнять на нем карточку. По крайней мере, со стороны казалось, что именно это он и собирается сделать. Через минуту, по затянувшейся паузе и ровному дыханию, я понял, что он спит.
Я кашлянул. Никакой реакции. Кашлянул громче. Нет ответа. Я уронил рядом со столом, возле которого сидел, мешочек с ватой и полез его доставать, при этом подвинул стул так, что бы мог достать Толика. Подняв вату, я сел и незаметно пнул врача. Тот встрепенулся и начал опрашивать больную. Какое-то время я прислушивался к их беседе, но убедившись, что все нормально, отвлекся на свои мысли.
- Ой, доктор уснул, - удивленным шепотом сообщила бабушка.
Я резко развернулся на стуле. Пациентка, слегка откинув назад голову, недоуменно смотрела на меня, а на ее белых, пышных округлостях мирно сопел Толик. Трубки фонендоскопа были короткими, а мягкие груди такими близкими, что слушая бабушкино сердце, Анатолий Дмитриевич не смог побороть искушения и уснул, уткнувшись в них, как в перину. Я уже без всякого стеснения пнул его по ногам.
- Так, так, так. Щас, щас, щас, - забубнил доктор, как ни в чем не бывало. - Щас, щас, щас. Давление. Давление померить надо. Так, так, так.
Он начал прилаживать манжету тонометра. Бабушка с жалостью смотрела на врача и поворачивала руку, что бы тому было удобнее.
Поставив дибазол с папаверином в мышцу, мы пошли к выходу.
- Бедненькие, - сказала на прощание бабушка. - Гоняют, наверное, вас сильно. Вон как доктор устал. Как же он работает то? Старенький же уже.
- Так и работает бабушка, - ответил я. - Специалистов у нас не хватает.
И мы ушли.
Остаток дежурства прошел спокойно. Но на вызовах я был начеку и внимательно следил за «стареньким» пятидесятилетним доктором.
Такая вот любовь.