Владка Мид "По обе стороны стены"
Возвращение. Эпилог.
Настал день, и мы увиделись вновь. Наша встреча состоялась по прошествии пяти месяцев, всего через несколько дней после того, как Красная Армия вошла в Варшаву. Нам с Биньямином удалось не попасться немцам. Блуждая по городкам и деревням, мы отыскали остатки Еврейского Координационного комитета в маленьком городке под названием Гродзиск; им, как и нам, удалось пережить хаос и жестокость, царившие накануне освобождения. Повезло и нашим друзьям, оставшимся в опустошенной Варшаве. Их бункер - один из немногих - не нашли немцы.
Но наша встреча была коротка, и наша радость заражена тревогой. Непреодолимый властный зов гнал нас в гетто. И хотя мы содрогались от страха при мысли о том, что мы там увидим, но были одержимы желанием вернуться туда, откуда начался наш путь. Вдвоем с Биньямином мы пробирались между мрачных руин, сквозь зияющие дыры, через груды развалин, кирпичей и камней и ржавых решеток. Мы шли осторожно, стараясь ничего не сдвинуть с места, не изменить ничего в этих руинах, только и оставшихся от жизни тех, кого мы больше всего любили.
Тише, сердце! Не мчись так быстро. Больше некого и нечего бояться. Разве ты не видишь, здесь нет никого, лишь безлюдные руины и обломки и камни, куда ни глянь? Отчего тогда эти страх и дрожь? Вспомни, всё уже было, всё самое страшное позади, осталось там, в дыму и в пламени пожаров , в прошлом... В прошлом, когда еще горела искра жизни, когда люди еще что-то пытались, на что-то надеялись... А что теперь? Лучше об этом не думать сейчас. Лишь молча смотреть на мертвый пустынный простор, каждый камень, каждая песчинка которого пропитаны слезами и кровью евреев.
Тишина...
До боли вглядываться в эту картину; каждый камень, каждая груда развалин напоминает о Катастрофе. Тут кусок трубы, там гнутая рельса, вот сгоревшее деревце - всё, что осталось от нашего разоренного мира. Взгляд падает на остатки изорванного молитвенника на ржавом покореженном ведре - и я вижу свой дом, отца и мать...
Но что я о себе. Та же картина в тысячах других городов, в сотнях других гетто; моё горе повторенное десять тысяч раз. Но цифрами, этой неслыханной статистикой, как передать ими то, что произошло?
Глаза узнают каждое место. Руины и горы развалин не могут стереть из памяти улицы и дома, бывшие раньше на их месте. Там была улица Джельна, дальше Павя, Генся и Налевки. Когда-то на них толпились еврейские ремесленники и торговцы; евреи в деловых костюмах и в спецодежде; женщины в платках и в шляпках; дети и подростки. Когда-то здесь бурлила жизнь. Теперь здесь безлюдная пустыня.
Но оставалось еще кое-что. Могила моего отца на кладбище на улице Генся, недалеко. Я отчетливо помнила место - стопятая линия, седьмая могила слева. Мы приблизились ко входу на кладбище. Артобстрелы и бомбёжки не пощадили и его. Стена кладбища разрушена в нескольких местах. Ворот не было. И ни одной живой души. Только тишина...
Куда ни поверни , везде лишь опрокинутые надгробные камни, оскверненные могилы и разбросанные черепа - их темные глазницы сверлят насквозь, их сломанные челюсти требуют ответа: «За что? За что нам это?» То была работа так называемых «дантистов» - польских грабителей, раскапывавших еврейские могилы, чтобы вырвать у мертвецов золотые зубы.
Отчего тогда эта вина, примешивающаяся к моему гневу? Откуда стыд - мой стыд - что преследование моего народа не остановилось и перед могилой? Осторожно, чтобы не наступать на черепа или не упасть в октрытую могилу, мы добрались по этому царству вечного покоя (*** она издевается так, да? по тону повествования не поверить, но это явная издевка. ***) до места, куда легли когда-то кости моего отца. И даже зная, где он похоронен, я не могла найти его могилу. Всё было выворочено наизнанку, земля разрыта и по ней повсюду разбросаны разбитые черепа и сломанные указатели могил.
Был ли один из этих оскверненных черепов черепом моего отца? Я никогда не узнаю.
Ничего. Ничего не осталось мне от моего прошлого, от моей жизни в гетто. Не осталось даже могилы отца.
**********
Этим заканчивалась книга. Но 33 года спустя Владка дописала еще одну главу - они впервые после войны посетили Польшу. И - всё по Галичу. Конец 70-х. Евреев в Польше не осталось. Те, что остались, ведут себя и выглядят как поляки. Не _напоминают_ о евреях. Несколько одиноких обелисков, маленьких у подножия небосекребов, на них никто не обращает внимания. С огромным трудом нашли камень на месте гибели Мордехая Анилевича - потому что он, на самом деле, не там, а в другом месте, лежит занесенный снегом, и никто из местных не мог указать, где искать. Всё по Галичу. На месте Варшавского гетто - новые широкие улицы, другая планировка, высокие жилые дома, незнакомые названия, чужие люди. Родных домов не осталось, ни одного. Всё по Галичу. Тридцать лет спустя кладбище на улице Генся - так же опустошено, как в 45-м. Те же опрокинутые надгробные камни, всё заросло настолько, что вглубь по снегу было не пройти.
Я не стану цитировать Галича, извините. Но там всё правда.
Конец.
Настал день, и мы увиделись вновь. Наша встреча состоялась по прошествии пяти месяцев, всего через несколько дней после того, как Красная Армия вошла в Варшаву. Нам с Биньямином удалось не попасться немцам. Блуждая по городкам и деревням, мы отыскали остатки Еврейского Координационного комитета в маленьком городке под названием Гродзиск; им, как и нам, удалось пережить хаос и жестокость, царившие накануне освобождения. Повезло и нашим друзьям, оставшимся в опустошенной Варшаве. Их бункер - один из немногих - не нашли немцы.
Но наша встреча была коротка, и наша радость заражена тревогой. Непреодолимый властный зов гнал нас в гетто. И хотя мы содрогались от страха при мысли о том, что мы там увидим, но были одержимы желанием вернуться туда, откуда начался наш путь. Вдвоем с Биньямином мы пробирались между мрачных руин, сквозь зияющие дыры, через груды развалин, кирпичей и камней и ржавых решеток. Мы шли осторожно, стараясь ничего не сдвинуть с места, не изменить ничего в этих руинах, только и оставшихся от жизни тех, кого мы больше всего любили.
Тише, сердце! Не мчись так быстро. Больше некого и нечего бояться. Разве ты не видишь, здесь нет никого, лишь безлюдные руины и обломки и камни, куда ни глянь? Отчего тогда эти страх и дрожь? Вспомни, всё уже было, всё самое страшное позади, осталось там, в дыму и в пламени пожаров , в прошлом... В прошлом, когда еще горела искра жизни, когда люди еще что-то пытались, на что-то надеялись... А что теперь? Лучше об этом не думать сейчас. Лишь молча смотреть на мертвый пустынный простор, каждый камень, каждая песчинка которого пропитаны слезами и кровью евреев.
Тишина...
До боли вглядываться в эту картину; каждый камень, каждая груда развалин напоминает о Катастрофе. Тут кусок трубы, там гнутая рельса, вот сгоревшее деревце - всё, что осталось от нашего разоренного мира. Взгляд падает на остатки изорванного молитвенника на ржавом покореженном ведре - и я вижу свой дом, отца и мать...
Но что я о себе. Та же картина в тысячах других городов, в сотнях других гетто; моё горе повторенное десять тысяч раз. Но цифрами, этой неслыханной статистикой, как передать ими то, что произошло?
Глаза узнают каждое место. Руины и горы развалин не могут стереть из памяти улицы и дома, бывшие раньше на их месте. Там была улица Джельна, дальше Павя, Генся и Налевки. Когда-то на них толпились еврейские ремесленники и торговцы; евреи в деловых костюмах и в спецодежде; женщины в платках и в шляпках; дети и подростки. Когда-то здесь бурлила жизнь. Теперь здесь безлюдная пустыня.
Но оставалось еще кое-что. Могила моего отца на кладбище на улице Генся, недалеко. Я отчетливо помнила место - стопятая линия, седьмая могила слева. Мы приблизились ко входу на кладбище. Артобстрелы и бомбёжки не пощадили и его. Стена кладбища разрушена в нескольких местах. Ворот не было. И ни одной живой души. Только тишина...
Куда ни поверни , везде лишь опрокинутые надгробные камни, оскверненные могилы и разбросанные черепа - их темные глазницы сверлят насквозь, их сломанные челюсти требуют ответа: «За что? За что нам это?» То была работа так называемых «дантистов» - польских грабителей, раскапывавших еврейские могилы, чтобы вырвать у мертвецов золотые зубы.
Отчего тогда эта вина, примешивающаяся к моему гневу? Откуда стыд - мой стыд - что преследование моего народа не остановилось и перед могилой? Осторожно, чтобы не наступать на черепа или не упасть в октрытую могилу, мы добрались по этому царству вечного покоя (*** она издевается так, да? по тону повествования не поверить, но это явная издевка. ***) до места, куда легли когда-то кости моего отца. И даже зная, где он похоронен, я не могла найти его могилу. Всё было выворочено наизнанку, земля разрыта и по ней повсюду разбросаны разбитые черепа и сломанные указатели могил.
Был ли один из этих оскверненных черепов черепом моего отца? Я никогда не узнаю.
Ничего. Ничего не осталось мне от моего прошлого, от моей жизни в гетто. Не осталось даже могилы отца.
**********
Этим заканчивалась книга. Но 33 года спустя Владка дописала еще одну главу - они впервые после войны посетили Польшу. И - всё по Галичу. Конец 70-х. Евреев в Польше не осталось. Те, что остались, ведут себя и выглядят как поляки. Не _напоминают_ о евреях. Несколько одиноких обелисков, маленьких у подножия небосекребов, на них никто не обращает внимания. С огромным трудом нашли камень на месте гибели Мордехая Анилевича - потому что он, на самом деле, не там, а в другом месте, лежит занесенный снегом, и никто из местных не мог указать, где искать. Всё по Галичу. На месте Варшавского гетто - новые широкие улицы, другая планировка, высокие жилые дома, незнакомые названия, чужие люди. Родных домов не осталось, ни одного. Всё по Галичу. Тридцать лет спустя кладбище на улице Генся - так же опустошено, как в 45-м. Те же опрокинутые надгробные камни, всё заросло настолько, что вглубь по снегу было не пройти.
Я не стану цитировать Галича, извините. Но там всё правда.
Конец.