Про мировое спокойствие
Горчев, царствие ему небесное, писал: "Очень большая для меня загадка - это существование города Петербурга с ноября по февраль.[...] Если в это время выйти в городе Петербург на улицу, то ровно ничего там не увидишь, можно было и не выходить. Если проснулся, то очень скоро поймёшь, что зря. Если с кем-то заговорил, то не ответят. Если тебя самого про что-то спросят - пожмёшь плечами и пойдёшь дальше. Всё происходит как во сне или после смерти: заходит мёртвый человек в круглосуточный магазин, покупает у спящей продавщицы бутылку мёртвой водки или пиво степан разин и тут же исчезает. Вот только что стоял и нет его уже.
В это время и жить тут невозможно, и умереть толком не получится. "
И был, чёрт возьми, прав. Ноябрьский Петербург промозгл, сер и дождлив. Бывает, зарядит с утра мокрый снег, даст надежду на то, что вода скоро кончится и посыпятся с неба крупные рожденственские снежинки, укроют неуютные переулки белым ковром, занесут собачьи какашки неразгребаемыми сугробами. Но фиг. Дождь со снегом не заканчивается, а если вдруг по какой-то нелепой случайности всё-таки прекращается, то лишь для того, чтобы все как следует рассмотрели голые поникшие деревья, засранные чайками набережные и кучи сгнивших листьев в парках. Очей, блин, очарованье. Короткая, но дивная пора.
К счастью, коренные петербуржцы успели за годы тягот запомнить, что такая фигня происходит каждый ноябрь. Поэтому осенью многие успевают подготовиться и превращаются в настоящих дзен буддистов. Спокойные, неторопливые, отрешенные от земных сует бредут они в час пик по вестибюлю метро, останавливаясь у каждой таблички. Простые граждане, не до конца еще познавшие свет истины, обзывают их баранами, страшно выпучивают глаза и пытаются обогнать, но тщетно, всё суета сует.
Одна из приспешниц мирового спокойствия и неторопливости работает в магазине, куда мне посчастливилось зайти за печеньем перед учёбой. 24 (на всякий случай: двадцать четыре) минуты я стояла в недвигающейся очереди. Передо мной стояли три человека, за мной еще столько же (правда, там состав менялся, выдерживали лишь самые стойкие). Продавщица не торопясь клеила ценники на котлеты. Очередь ждала терпеливо, хоть и несколько нервно. Радио играло "Николай, Николай, не могу разлюбить твой ла ли лу лай", внося нотки игривого веселья в этот хмурый осенний день. Продавщица доклеила свои котлеты и принялась размешивать салаты. Аккуратно, с любовью она гоняла майонезные кучи туда-сюда. Бабушка, что стояла передо мной, крикнула осишим от долгого ожидания голосом: "Мой троллейбус!", махнула рукой в сторону окна, но с места не сдвинулась. Тем временем салаты были размешены, ценники к котлетам приклеены и продавщица меееедленно поплыла к кассе. Через несколько минут очередь подвинулась на маленький шажочек вперед - тетушка в пуховом платке, что стояла первой, наконец-то стала счастливой обладательницей позавчерашних драников и конфет "Бешеная пчёлка". Все как-то немного оживились, взбодрились, глаза заблестели. Раз уж кто-то ушёл с бешеной пчёлкой, проведя в очереди какие-то жалкие 40 минут, то и у нас есть надежда на долгую счастливую жизнь. Вот уже женщине в модных очках упаковывают два пирожка с вишней, как вдруг продавщица поднимает голову от весов, и на лице её читается экзистенциальное отчаяние. Она смотрит поверх голов, куда-то сквозь нас и орёт зычным басом: "Ира! Два часа уже есть?". Невидимая Ира орёт откуда-то из-за пельменей: "Без шести минут!". Продавщица хватает мобильник и забивается в угол, окончательно оставляя наши надежды на пожрать. Я в это время понимаю, что не так уж мне хочется печенья, но мама учила доводить все дела до конца, поэтому я продолжаю стоять. В два часа продавщица возвращается. Вновь подходит бабушкин троллейбус, и она снова сипит: "Троллейбус, мой троллейбус!", при этом машет руками как сломанная марионетка, но продавщица цыкает на нее: "Шо вы меня торопите, я вам не самолёт!" и бабушка удивленно замолкает, сраженная столь серьезной аргументацией.
В итоге я всё же купила печенье, такой уж я стойкий оловянный солдатик. Правда, уже выйдя из магазина, я вспомнила, что пришла туда за творожной запеканкой. Можно было вернуться и пройти этот круг ада вновь, дабы прокачать свой скилл смирения до запредельного уровня, но я не решилась.
Благодаря всей этой круговерти я опоздала на пару на сорок минут. Вхожу в аудиторию - там пожилой преподаватель, перед ним моя одногруппница пишет что-то в тетрадочку круглым почерком, на последней парте другая одногруппница сладко спит. Больше нет никого. И преподаватель, глядя на ту, что пока еще не отошла в объятия Морфея, размеренно диктует: "Издательство Логос. Москва, 1992 год. Том третий, глава седьмая." И так от начала и до конца пары. У них там тоже мировое спокойствие, всепоглащающая благость и море полезной информации. Я даже хотела потихоньку уйти, свою порцию бессмысленного времяпровождения я в тот день уже получила, но неловко свалить, когда в аудитории 4 человека, один из которых - преподаватель.
Думаю, к февралю просветлюсь так, что меня можно будет взять живой на небо или хотя бы заточить в монастырь. Предпосылки уже есть - на паре по политологии мой однокурсник повадился задавать слепому преподавателю вопросы, начиная все фразы со слов: "Учитель, скажите...". Дальше обычно никто не слушает, потому что это очень смешно: препод весь семестр называл нас обезьянами и вообще нёс какую-то околесицу, и вдруг "Учитель, скажите...". Сразу чувствуешь себя так, будто попал в какой-нибудь ашрам и слепой старец глаголет тебе истины о счастье, любви и красоте. Увы, наш слепец пока что идею благости не постиг и рассказывает о том, как бить женщин утюгом.
Но ничего. Мы подождем. Воцарит и в нашем Храме Знаний дух спокойствия и тишины. А мы в это время на санках покатаемся.
В это время и жить тут невозможно, и умереть толком не получится. "
И был, чёрт возьми, прав. Ноябрьский Петербург промозгл, сер и дождлив. Бывает, зарядит с утра мокрый снег, даст надежду на то, что вода скоро кончится и посыпятся с неба крупные рожденственские снежинки, укроют неуютные переулки белым ковром, занесут собачьи какашки неразгребаемыми сугробами. Но фиг. Дождь со снегом не заканчивается, а если вдруг по какой-то нелепой случайности всё-таки прекращается, то лишь для того, чтобы все как следует рассмотрели голые поникшие деревья, засранные чайками набережные и кучи сгнивших листьев в парках. Очей, блин, очарованье. Короткая, но дивная пора.
К счастью, коренные петербуржцы успели за годы тягот запомнить, что такая фигня происходит каждый ноябрь. Поэтому осенью многие успевают подготовиться и превращаются в настоящих дзен буддистов. Спокойные, неторопливые, отрешенные от земных сует бредут они в час пик по вестибюлю метро, останавливаясь у каждой таблички. Простые граждане, не до конца еще познавшие свет истины, обзывают их баранами, страшно выпучивают глаза и пытаются обогнать, но тщетно, всё суета сует.
Одна из приспешниц мирового спокойствия и неторопливости работает в магазине, куда мне посчастливилось зайти за печеньем перед учёбой. 24 (на всякий случай: двадцать четыре) минуты я стояла в недвигающейся очереди. Передо мной стояли три человека, за мной еще столько же (правда, там состав менялся, выдерживали лишь самые стойкие). Продавщица не торопясь клеила ценники на котлеты. Очередь ждала терпеливо, хоть и несколько нервно. Радио играло "Николай, Николай, не могу разлюбить твой ла ли лу лай", внося нотки игривого веселья в этот хмурый осенний день. Продавщица доклеила свои котлеты и принялась размешивать салаты. Аккуратно, с любовью она гоняла майонезные кучи туда-сюда. Бабушка, что стояла передо мной, крикнула осишим от долгого ожидания голосом: "Мой троллейбус!", махнула рукой в сторону окна, но с места не сдвинулась. Тем временем салаты были размешены, ценники к котлетам приклеены и продавщица меееедленно поплыла к кассе. Через несколько минут очередь подвинулась на маленький шажочек вперед - тетушка в пуховом платке, что стояла первой, наконец-то стала счастливой обладательницей позавчерашних драников и конфет "Бешеная пчёлка". Все как-то немного оживились, взбодрились, глаза заблестели. Раз уж кто-то ушёл с бешеной пчёлкой, проведя в очереди какие-то жалкие 40 минут, то и у нас есть надежда на долгую счастливую жизнь. Вот уже женщине в модных очках упаковывают два пирожка с вишней, как вдруг продавщица поднимает голову от весов, и на лице её читается экзистенциальное отчаяние. Она смотрит поверх голов, куда-то сквозь нас и орёт зычным басом: "Ира! Два часа уже есть?". Невидимая Ира орёт откуда-то из-за пельменей: "Без шести минут!". Продавщица хватает мобильник и забивается в угол, окончательно оставляя наши надежды на пожрать. Я в это время понимаю, что не так уж мне хочется печенья, но мама учила доводить все дела до конца, поэтому я продолжаю стоять. В два часа продавщица возвращается. Вновь подходит бабушкин троллейбус, и она снова сипит: "Троллейбус, мой троллейбус!", при этом машет руками как сломанная марионетка, но продавщица цыкает на нее: "Шо вы меня торопите, я вам не самолёт!" и бабушка удивленно замолкает, сраженная столь серьезной аргументацией.
В итоге я всё же купила печенье, такой уж я стойкий оловянный солдатик. Правда, уже выйдя из магазина, я вспомнила, что пришла туда за творожной запеканкой. Можно было вернуться и пройти этот круг ада вновь, дабы прокачать свой скилл смирения до запредельного уровня, но я не решилась.
Благодаря всей этой круговерти я опоздала на пару на сорок минут. Вхожу в аудиторию - там пожилой преподаватель, перед ним моя одногруппница пишет что-то в тетрадочку круглым почерком, на последней парте другая одногруппница сладко спит. Больше нет никого. И преподаватель, глядя на ту, что пока еще не отошла в объятия Морфея, размеренно диктует: "Издательство Логос. Москва, 1992 год. Том третий, глава седьмая." И так от начала и до конца пары. У них там тоже мировое спокойствие, всепоглащающая благость и море полезной информации. Я даже хотела потихоньку уйти, свою порцию бессмысленного времяпровождения я в тот день уже получила, но неловко свалить, когда в аудитории 4 человека, один из которых - преподаватель.
Думаю, к февралю просветлюсь так, что меня можно будет взять живой на небо или хотя бы заточить в монастырь. Предпосылки уже есть - на паре по политологии мой однокурсник повадился задавать слепому преподавателю вопросы, начиная все фразы со слов: "Учитель, скажите...". Дальше обычно никто не слушает, потому что это очень смешно: препод весь семестр называл нас обезьянами и вообще нёс какую-то околесицу, и вдруг "Учитель, скажите...". Сразу чувствуешь себя так, будто попал в какой-нибудь ашрам и слепой старец глаголет тебе истины о счастье, любви и красоте. Увы, наш слепец пока что идею благости не постиг и рассказывает о том, как бить женщин утюгом.
Но ничего. Мы подождем. Воцарит и в нашем Храме Знаний дух спокойствия и тишины. А мы в это время на санках покатаемся.