Король-солнце и все такое
- Слава, дай обниму! - не так, чтобы сильно пухлые, но вполне себе округлые щеки вызывают непреодолимый позыв расцеловать мелкую креветку.
- Мама, иди на кухню! - заявляет чадо и убегает с криком “Я акула! Большая злая акула!”.
Блин, когда он успел так вырасти?!
*
Это же было совсем недавно: голопузая мелочь возлежит на пеленках и невнятно бухтит, а Яжмать Тобико, нависая сверху, радостно выводит:
- Моя прелесть, мое сокровище… ̶г̶о̶р̶л̶у̶м̶,̶ ̶г̶о̶р̶л̶у̶м̶...
Горошина сверкает шелковой попой (да-да, попа младенца - она такая), болтает ногами в гольфах. На гольфах бантики, и мелкий красотун пипец какой гламурный. Прямо блистательный король-солнце, которого граф M. и барон N. облачили в чулки, а вот герцог О., сцуко, мешкает и королевские труселя не подал.
*
Горошина валяется и поет. Ну, знаете, всякие там “бубубу” и “дядядя”. И вдруг подползает, заглядывает прямо в лицо и говорит “йуху”.
И знаете, от этого “йуху” в животе заводятся бабочки, а грудь распирает цветами, Моцартом и котиками.
Говорят, все мамаши немного безумные. Всё так, наверное. Если мне предложат - “Выбирай, это вот “йуху” или миллион долларов?”, я и думать не стану. Выберу “йуху”. Потому что это счастье. Чистое и незамутненное.
Вот так.
/Но миллиончик я тоже приберу, нечего ему валяться, где ни попадя. А я давно знаю, куда его пристроить./
*
Иногда Горошина плачет. Горько так, навзрыд. Тоненько ноет, всхлипывает. Я глажу его, пою песни добрым голосом, говорю, как мама его любит, какой он чудесный. Через 20 минут голос у мамы все еще добрый, но глазик начинает подергиваться. Еще через 10 минут догадываюсь залезть под одеяло и пощупать филейную часть. Мокрый. Насквозь. Прописал подгузник, комбинезон, простыню и испытывает сильную неприязнь к подлому бытию. А я тут ему песни и улюлю…
Так материальное побеждает духовное. Факт.
*
- Эх ты, - говорю я. - Почему описался?
Глубоко вздыхает:
- Аувэ… - будто - ну что ж поделать?
И в самом деле - ничего не поделаешь.
Герцог О.! Труселя в спальню короля!
- Мама, иди на кухню! - заявляет чадо и убегает с криком “Я акула! Большая злая акула!”.
Блин, когда он успел так вырасти?!
*
Это же было совсем недавно: голопузая мелочь возлежит на пеленках и невнятно бухтит, а Яжмать Тобико, нависая сверху, радостно выводит:
- Моя прелесть, мое сокровище… ̶г̶о̶р̶л̶у̶м̶,̶ ̶г̶о̶р̶л̶у̶м̶...
Горошина сверкает шелковой попой (да-да, попа младенца - она такая), болтает ногами в гольфах. На гольфах бантики, и мелкий красотун пипец какой гламурный. Прямо блистательный король-солнце, которого граф M. и барон N. облачили в чулки, а вот герцог О., сцуко, мешкает и королевские труселя не подал.
*
Горошина валяется и поет. Ну, знаете, всякие там “бубубу” и “дядядя”. И вдруг подползает, заглядывает прямо в лицо и говорит “йуху”.
И знаете, от этого “йуху” в животе заводятся бабочки, а грудь распирает цветами, Моцартом и котиками.
Говорят, все мамаши немного безумные. Всё так, наверное. Если мне предложат - “Выбирай, это вот “йуху” или миллион долларов?”, я и думать не стану. Выберу “йуху”. Потому что это счастье. Чистое и незамутненное.
Вот так.
/Но миллиончик я тоже приберу, нечего ему валяться, где ни попадя. А я давно знаю, куда его пристроить./
*
Иногда Горошина плачет. Горько так, навзрыд. Тоненько ноет, всхлипывает. Я глажу его, пою песни добрым голосом, говорю, как мама его любит, какой он чудесный. Через 20 минут голос у мамы все еще добрый, но глазик начинает подергиваться. Еще через 10 минут догадываюсь залезть под одеяло и пощупать филейную часть. Мокрый. Насквозь. Прописал подгузник, комбинезон, простыню и испытывает сильную неприязнь к подлому бытию. А я тут ему песни и улюлю…
Так материальное побеждает духовное. Факт.
*
- Эх ты, - говорю я. - Почему описался?
Глубоко вздыхает:
- Аувэ… - будто - ну что ж поделать?
И в самом деле - ничего не поделаешь.
Герцог О.! Труселя в спальню короля!