Про кунские морды и немейнкунское мехопузие
Три с половиной года по нашему дому слоняется кот. Любимое мехопузие. Дурацкое котопузие. Меховун и красотун. Кошачий ребенок. Толстая наглая меховая попа. Бессовестный эгоист. Жирное пузо (это уже Моя Радость участвует). Не жирное, а просто очень пушистое пузо (это я защищаю). Самый лучший в мире кот. Самый красивый на свете кот. Кто-это-тут-такой-классный-певун. Кто-это-тут-такой-чудесный-топотун. Кто-это-тут-такой-замечательный-тарахтун (да, не очень разнообразно, зато с выражением).
Кто-это-тут-такой шарится по квартире и производит впечатление на редких посетителей.
- Ах, какой! - выдыхают гости.
- Ого, какой! - качают головой телевизионщики.
- Ни хрена, какой! - а это врач Скорой помощи с фигурой Шварценеггера, зорким оком разглядевший Лавашика за занавеской на фоне январского окна.
Дальше все по одному сценарию:
- А почему он такой большой? Это порода такая? А что за порода?
- Мейн-кун, - говорим мы, но на самом деле немного врём. Потому что кот Лаврентий, он же Лавашик, он же мехопузие, мейн-кун лишь формально. А по характеру и внешнему виду он очень немейнкунский мейн-кун.
Немейнкунский мейн-кун сидит, поджав нижнюю губу, отчего его морда приобретает обиженное выражение, свойственное скорее маленькому котенку, чем десятикилограммовому коту-обладателю попы размером с мою. На меня Лавашик глядит чуть снизу вверх, от чего обиженно-беспомощное выражение усугубляется.
- Лавашик, - проникновенно говорю я. Я вообще всегда проникаюсь нашим котом, как вьетнамский подросток Памелой Андерсон в ее лучшие годы. - Лавашик, ну вот что у тебя с мордой? Где, скажи, твои кунские щеки? Где эта гордая “коробочка”?
/Коробочкой называют вот эту чисто кунскую квадратность щек, от которых куноморда становится вытянутой и почти человеческой./
Лавашик еще сильнее поджимает губу, заставляя меня испытать всплеск материнских чувств даже тогда, когда от этого материнства я была дальше, чем пресловутый вьетнамец, живущий в уезде Туанзяу, от не к ночи упомянутой Памелы, загорающей в Малибу.
- Вот скажи мне, ужасное мехопузие, где твоя кунская непокобелимость и достоинство?
*
У меня есть, с чем сравнивать. Когда я смотрю новостную ленту нашей заводчицы Юли, передо мной разворачивается действо с царственными котами, обладающими царскими родословными. Родословными, набитыми грамотами, медалями и кубками круче, чем кладовка Майкла Фелпса и Ларисы Латыниной .
Котята, котики и котищи страшной красоты глядят на меня с фотографий взглядом фараона, который созерцает волнующееся море рабов где-то внизу и думает о том, не потекла ли у него тушь и в должной ли степени сияет золотой колпак.
Рядом с мейн-кунами вы не должны тут же ощутить свою ничтожность, нет! Кунские котики выше этого. Вы должны почувствовать, что вы слишком незначительны для ничтожества, и вам остается довольствоваться серой неприметностью.
Суровый взгляд с суровой морды смотрит вам в душу, заставляя испытать мучительный стыд за то, что вы хотели сказать ему “котик”, а следом провести грешной рукой по безгрешному меховому великолепию.
- Смотри, какая у меня палочка-махалочка... - говорите вы, но к концу фразы начинаете мямлить и затихаете от осознания проявленной вами неуместной фамильярности.
Конечно, внутри всей этой императорской роскоши куны добры, общительны и демократичны, но экстерьер таки внушает.
*
- Лавашик, почему у тебя дурацкая котячья морда? - невнятно спрашиваю я. Невнятность проистекает от плохой артикуляции, вызванной расцеловыванием мехопузой морды в надутые щеки. - Ну-ка скажи, почему…
И тут он переворачивается на спину, подставляя мне белоснежное наипушистейшее пузо. Немного кудлатое (ну не получается у меня чесать его каждый день), но невыразимо прекрасное. Передние лапки поджимаются так, что меховые ладошки трогательно покачиваются в воздухе, не перекрывая, однако, доступ к пузу.
Через минуты две мехопузие выключает тарахтение и отряхивает меня с пуза, как пыль с ног.
- Не хочу, - без переходных фраз и всяких вводных психологических приемов говорит он, удаляясь в сторону подоконника/кухни/сортира, где будет лениво вылизывать мех/громко хрупать кормом/кидать бомбы-вонючки в глиняный наполнитель.
- Зараза ты эгоистичная, - скажу я, скатывая ладонями войлочный шарик из налипших мехопузых волос. - Можешь больше не приходить. Фиг тебе, а не погладить.
С подоконника/из кухни/из котосортира доносятся лижущие/хрустящие/стучащие звуки.
Через час, когда я, уютно обернутая одеялком и разлегшаяся на двух подушках, буду получать удовольствия от тепла и книжки, вернется мехопузие.
- Коленки положи, - скажет котопуз без формальных вежливых вступлений и этих ваших социальных фишек. - Не пройти.
- Фиг тебе, - попытаюсь я сохранить лицо. В конце концов, у Лавашика ни разу не кунская морда, навевающая благоговение, а обиженная морда с по-котячьи поджатой нижней губой. - Нечего тут меня утаптывать, жопа наетая. Небось, не три кило, а у нас с Горошиной пузо не казенное!
Наполненный искренним недоумением, Лавашик постоит, пожмет плечами, а потом просто скажет:
- Коленки положи. Не пройти.
И полезет вперед к счастью. Всеми четырьмя лапами, кудлатым пузом и некунскими обиженными щеками. Прямо по уютному одеялку, по гороховому неказенному пузу, по теплу, по книжке и моему намерению оставаться непреклонной. Я буду кряхтеть и подставлять руки под меховые котоладошки, чтобы ровнее распределить куномассу и уменьшить эффект проседания почвы в виде меня.
- Голова, - скажет меховун и красотун. - Чесать. Между ушами и сбоку от ушей. Двумя руками. Вдумчиво.
И куноуши, Йоды магистра достойные, гордо расправит.
Кто-это-тут-такой шарится по квартире и производит впечатление на редких посетителей.
- Ах, какой! - выдыхают гости.
- Ого, какой! - качают головой телевизионщики.
- Ни хрена, какой! - а это врач Скорой помощи с фигурой Шварценеггера, зорким оком разглядевший Лавашика за занавеской на фоне январского окна.
Дальше все по одному сценарию:
- А почему он такой большой? Это порода такая? А что за порода?
- Мейн-кун, - говорим мы, но на самом деле немного врём. Потому что кот Лаврентий, он же Лавашик, он же мехопузие, мейн-кун лишь формально. А по характеру и внешнему виду он очень немейнкунский мейн-кун.
Немейнкунский мейн-кун сидит, поджав нижнюю губу, отчего его морда приобретает обиженное выражение, свойственное скорее маленькому котенку, чем десятикилограммовому коту-обладателю попы размером с мою. На меня Лавашик глядит чуть снизу вверх, от чего обиженно-беспомощное выражение усугубляется.
- Лавашик, - проникновенно говорю я. Я вообще всегда проникаюсь нашим котом, как вьетнамский подросток Памелой Андерсон в ее лучшие годы. - Лавашик, ну вот что у тебя с мордой? Где, скажи, твои кунские щеки? Где эта гордая “коробочка”?
/Коробочкой называют вот эту чисто кунскую квадратность щек, от которых куноморда становится вытянутой и почти человеческой./
Лавашик еще сильнее поджимает губу, заставляя меня испытать всплеск материнских чувств даже тогда, когда от этого материнства я была дальше, чем пресловутый вьетнамец, живущий в уезде Туанзяу, от не к ночи упомянутой Памелы, загорающей в Малибу.
- Вот скажи мне, ужасное мехопузие, где твоя кунская непокобелимость и достоинство?
*
У меня есть, с чем сравнивать. Когда я смотрю новостную ленту нашей заводчицы Юли, передо мной разворачивается действо с царственными котами, обладающими царскими родословными. Родословными, набитыми грамотами, медалями и кубками круче, чем кладовка Майкла Фелпса и Ларисы Латыниной .
Котята, котики и котищи страшной красоты глядят на меня с фотографий взглядом фараона, который созерцает волнующееся море рабов где-то внизу и думает о том, не потекла ли у него тушь и в должной ли степени сияет золотой колпак.
Рядом с мейн-кунами вы не должны тут же ощутить свою ничтожность, нет! Кунские котики выше этого. Вы должны почувствовать, что вы слишком незначительны для ничтожества, и вам остается довольствоваться серой неприметностью.
Суровый взгляд с суровой морды смотрит вам в душу, заставляя испытать мучительный стыд за то, что вы хотели сказать ему “котик”, а следом провести грешной рукой по безгрешному меховому великолепию.
- Смотри, какая у меня палочка-махалочка... - говорите вы, но к концу фразы начинаете мямлить и затихаете от осознания проявленной вами неуместной фамильярности.
Конечно, внутри всей этой императорской роскоши куны добры, общительны и демократичны, но экстерьер таки внушает.
*
- Лавашик, почему у тебя дурацкая котячья морда? - невнятно спрашиваю я. Невнятность проистекает от плохой артикуляции, вызванной расцеловыванием мехопузой морды в надутые щеки. - Ну-ка скажи, почему…
И тут он переворачивается на спину, подставляя мне белоснежное наипушистейшее пузо. Немного кудлатое (ну не получается у меня чесать его каждый день), но невыразимо прекрасное. Передние лапки поджимаются так, что меховые ладошки трогательно покачиваются в воздухе, не перекрывая, однако, доступ к пузу.
Через минуты две мехопузие выключает тарахтение и отряхивает меня с пуза, как пыль с ног.
- Не хочу, - без переходных фраз и всяких вводных психологических приемов говорит он, удаляясь в сторону подоконника/кухни/сортира, где будет лениво вылизывать мех/громко хрупать кормом/кидать бомбы-вонючки в глиняный наполнитель.
- Зараза ты эгоистичная, - скажу я, скатывая ладонями войлочный шарик из налипших мехопузых волос. - Можешь больше не приходить. Фиг тебе, а не погладить.
С подоконника/из кухни/из котосортира доносятся лижущие/хрустящие/стучащие звуки.
Через час, когда я, уютно обернутая одеялком и разлегшаяся на двух подушках, буду получать удовольствия от тепла и книжки, вернется мехопузие.
- Коленки положи, - скажет котопуз без формальных вежливых вступлений и этих ваших социальных фишек. - Не пройти.
- Фиг тебе, - попытаюсь я сохранить лицо. В конце концов, у Лавашика ни разу не кунская морда, навевающая благоговение, а обиженная морда с по-котячьи поджатой нижней губой. - Нечего тут меня утаптывать, жопа наетая. Небось, не три кило, а у нас с Горошиной пузо не казенное!
Наполненный искренним недоумением, Лавашик постоит, пожмет плечами, а потом просто скажет:
- Коленки положи. Не пройти.
И полезет вперед к счастью. Всеми четырьмя лапами, кудлатым пузом и некунскими обиженными щеками. Прямо по уютному одеялку, по гороховому неказенному пузу, по теплу, по книжке и моему намерению оставаться непреклонной. Я буду кряхтеть и подставлять руки под меховые котоладошки, чтобы ровнее распределить куномассу и уменьшить эффект проседания почвы в виде меня.
- Голова, - скажет меховун и красотун. - Чесать. Между ушами и сбоку от ушей. Двумя руками. Вдумчиво.
И куноуши, Йоды магистра достойные, гордо расправит.