О райской жизни, нервных спинах и жестоких женщинах
Пишут, Энрике Иглесиас любит ходить по дому голышом. Я тоже иногда тусуюсь в квартире с голой жопой без штанов, но вовсе не потому, что Иглесиас. Он же не по моему дому любит сверкать незадрапированной кормой. Да к тому же мне этот товарищ не мил ни с голым задом, ни с прикрытым - эта его "мушка" немужественная, голос слащавый... Слава богу, это проблемы Курниковой. И вообще Энтони Кидис куда круче.
Ходить без одежды, говорят, исключительно полезно. Вот древние греки обнажёнку уважали - и здоровые были. Кое-кто считает даже, что Орсипп Лакедемонянин выиграл Тридцать вторую Олимпиаду исключительно потому, что набедренную повязку потерял.
То ли открытые причиндалы обладали лучшей аэродинамикой, то ли ветер в ягодицах комфортную температуру создавал, а вот же выиграл чувак - и все тут! И стал себе олимпийским чемпионом, плюс респект и уважуха на всю Греческую древность.
Опять же - не жмет ничего, не давит на жизненно важные органы, за счет чего здоровья только прибавляется.
Так что сплошная польза и эстетическое удовольствие (если какая-то часть тела на удовольствие не тянет, уберите ее от зеркала).
В общем, оздоравливалась я на днях, а завистницы в окнах напротив-то и сглазили. Не, красоты не убавилось, а вот спинной нерв застудила. Тут райское житие и началось. Точнее, продолжилось, поскольку началось оно с квартирного нудизма.
Спервоначалу сволочной нерв вел себя прилично. Тихонько подкалывал - типа "не забывай обо мне, красотка!", однако аксоны не распускал, за рецепторы почти не щипал. Пока Tobico-спортсменку не вывезли в лес и бросили там на хрен на Красное озеро. Там-то все и покатилось по наклонной.
Там ее - то есть меня - всунули в твердые боты, встегнули в сноуборд и, поправив на беззащитной башке шапку с пандой, запустили вниз по склону.
- Кантуйся! - говорит Моя Радость. - Колени согни, жопу не отклячивай, вес перенеси на переднюю ногу!
Я сгибаю колени, втягиваю жо... заднюю часть в... Даже не знаю, куда там я ее втягиваю, но черепаха рядом со мной - сопливый щегол. Ни одна, блин, долбаная черепаха не втягивает жопу так, как я!
Еще я переношу вес. Я очень усердно его переношу, и сноуборд начинает катиться вниз. Вниз, вниз, словно лавина, на ничего не подозревающих людей.
- Кантуйся! - Моя Радость мчится следом, закручивая вокруг меня спирали и круги, вздымая облака снежной пыли.
Это я умею. Задний кант - наше все. Я могу кантоваться и делать еще много чего одновременно. Например, падать, громко ойкать и кричать. Кричу я обычно: "Зая, как мне встать?!"
Вставать я тоже умею. Надо перекатиться со спины на живот (покажите мне хоть одну черепаху, способную на это), встать на четвереньки и подняться на ноги. Это для тех, кто не укатился в ямку сбоку от трассы. Те, кто укатился, кричат: "Зая, как мне выбраться?!"
Я ползу вдоль ямки навстречу людям, к свету, туда, где мчатся вниз разноцветные лыжники и сноубордисты. Туда, где лежит девушка в пестрой курточке и кричит: "Милый, как мне встать?!"
Сердобольные случайные зрители расступаются, давая мне проползти. Я возвращаюсь в цивилизацию.
- Кантуйся! - говорит Моя Радость, и я вцепляюсь в него, как тонущий девственник в Памелу Андерсон в красном купальнике.
Надо пробовать передний кант. Черт знает, как его пробовать. Я хорошо знаю, как пробовать пряники и печеньки с шоколадной крошкой, но передний кант пробуется плохо.
Пестрая курточка с ужасом смотрит на меня и пытается отползти в сторону.
Я еду вправо, еду влево, еду боком, передом и задом. Радость едет рядом, страхует, поддерживает. Иногда мне удается его повалить, но никогда - упасть сверху. Профессионал. А жаль. На снег падать намного больнее, несмотря на защитные шорты с пластиковым хвостиком.
После очередного падения просыпается застуженный нерв. Просыпается, будто джинн, просидевший в лампе пять тысяч лет.
- Я могу возвести дворцы и разрушить храмы! - кричит он, принимаясь за дело. И начинает. Он строит на моей спине дворцы боли и разрушает храмы моего хлипкого здоровья.
- Зая, как мне кататься?! - кричу я, снимаю сноуборд и ухожу в кафе лопать солянку и напиваться глинтвейном.
Дома я стенаю, пытаясь устроиться в кровати и найти наиболее безболезненную позу. Я хнычу от боли и чувствую себя придорожным цветком, который переехало колесо безжалостной телеги. Я изо всех сил показываю лицом, как стоически я переношу боль и трудности. Обессиленной рукой смахиваю с глаз набежавшие (ну, может и не набежали, но точно набегут) слезки и слабым голосом шепчу:
- Зая, как мне готовить? Сделай сам чаю. И мне не забудь налить. И сахар. Четыре кусочка. И лимон. Ломтик. И тост. Бородинский хлеб. В тостере один раз на пятерке и один на четверке. Там еще сыр в холодильнике. Пряник захвати.
Моя Радость уходит в кухню, и я почему-то не могу избавиться от ощущения, что ему нравятся жестокие женщины. Такие грубые. Мужеподобные. Которых скамейкой не перешибешь. А вовсе не хрупкие девушки с нервной спиной. Особенно, когда эти нервы застужены...
Утром призрак мужеподобной женщины еще бродит по квартире, и я отправляю Мою радость в аптеку за согревающим гелем. Говорят, те, кто вытерпел адскую жгущую боль и не отгрыз намазанную им конечность, в конце концов выздоравливают, а дотянуться зубами до лопатки - невыполнимая миссия. Даже если у вас гибкая нервная спина.
*****
З.Ы. Народные рецепты не предлагать, я уже на пути к выздоровлению и образу жестокой женщины. Такой грубой. Мужеподобной.