Жить стало лучше, жить стало веселее.
Когда лет мне было примерно в четыре раза меньше, чем сейчас, я боялась всего двух вещей. Розового кувшина из которого мама поливала меня холодной водой каждое утро и Тараканище. В реальности Тараканища сомневаться нисколько не приходилось, потому что его портрет висел в углу нашего деревенского дома над Бабаниной кроватью, ровнёхонько напротив икон.Портрет этот был предметом частых, хрипучих споров двух моих бабушек. Бабаня, объединившая в своём восьмидесятилетнем сознании, образ Тараканища и Отца, утверждала, что Тараканище - второй сын, да никто так и не понял… И всё порывалась зажечь у страшного портрета лампадку. Родная же моя бабушка, приходившаяся младшей сестрой бабане, попытки эти неизменно пресекала, а потом долго, страдальчески охая, крестилась на лик Богородицы. Я же, читая ежедневное Отче наш и ежась от прохладного, необходимого для закаливания воздуха, украдкой крестилась и Тараканищу. На всякий случай. Если бабанины попытки приладить Тараканищу свечечку или бумажные цветочки, учащались, то бабушка начинала страшно ругаться и грозила выкинуть супостата из дому, повышая свой прекрасный грудной голос чуть не до визга "Отца-то! Отца бы вспомнила! Ты даже могилы его не знаешь. Совести нет у тебя, убийцу на стенку повесила!". Говоря так, она, конечно, имела в виду не Отца, а своего и бабаниного папу, моего прадеда, сгинувшего где-то между Магаданом и Сусуманом в далёком тридцать девятом. Прадед мой, не партийный, имеющий огромнейшую библиотеку, позже вывезенную и сожженную на пустыре, был личностью незаурядной и довольно подозрительной, в следствие чего и получил десять лет сначала тюрьмы, а затем ИТР из которых вытерпел, впрочем, только шесть. Семью, по непонятным причинам, так и не тронули. Пробабка Гриппка вырастила и воспитала двух своих дочерей приличными, здоровыми и идейно верными, будто и не плыла над ними тень занесённого меча, будто и не лежала между страниц гановской «Африки» забытая открытка с ликом Тараканища, где, прадедовой ещё рукой, была пририсована пиратская повязка и написан непристойный стишок. И мог ли кто из них, из соотечественников и современников, представить, что в девяностом году бабушка сможет говорить своей внучке - «Ты пей молоко-то, пей! а то Тараканище придёт и заберёт тебя под землю. Вишь, как выставился-то… только и ждет, кого забрать, ирод».
Шли годы, детские страхи засыпали, чтобы проснуться потом от вздоха Солженицына, от визга гинзбурговской пилы... А пока ещё не проснулось, пока не заледенило пальцы, наткнулась в книжном магазине на фотографию.
Чертовски привлекательный мужчина.
От такого, черноглазого, насмешливого, кружится голов
а.
Твердый, крутой подбородок с ямкой и резко очерченные, красивые губы - уже одного лица достаточно, чтобы влюбиться. Пусть чувство будет немного понарошку, как влюбляются в актеров и поэтов, но его вполне достаточно, чтобы стать щитом для правды.
А надёжность, которая исходит от его крепкого, ладного тела и дарит то самое чувство крова?
Пусть несдержан, пусть гневлив, пусть иногда страшен, до животного, первозданного ужаса - это ничто, по сравнению чувством защищенности.
Опасности и подвиги юности придают хулиганский, романтический флер его образу.
Неплохое образование и исступленная книжная жадность делают завораживающим собеседником.
Трудное детство вызывает жалость, которая, как известно, имеет ключевое значение в женском чувстве.
Некоторая парадоксальность взглядов кажется интересной, революционной и не требующей подтверждения.
Что ещё?
Чем старше он становится, тем большую приобретает харизму. Ко всему прочему добавляется ещё и власть.
Власть притягивает. Власть завораживает. Власть пленит. Как хочется передохнуть, перестать, переложить.
Как хорошо, когда есть на кого.
А дальше все его замечательные, притягивающие качества только увеличиваются, его излучение действует даже на расстоянии. Его чувствуют почти что физически.
Ещё у него интересное, хулиганское, совсем неплохое чувство юмора.
Вот к примеру...
Это студенческая работа Серова.
Сталин красным карандашом написал следующее:
«Что такой худой, Михал Иваныч? Работой займись. Онанизм - не работа. Марксизмом займись! Хе хе!»
Смешно?
Но просвечивает. Ещё сильнёхонько просвечивает...
Даже Лидер, хотя и не может обходится без своего сподвижника, делится со съездом: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение.»
И вот тридцать восьмой. И вот заседание верховного совета. И вот его слова о досрочном освобождении:
"Мы плохо делаем, мы нарушаем работу лагерей. Освобождение этим людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства это плохо. Нельзя ли дело повернуть по-другому, чтобы люди эти оставались на работе - награды давать, ордена, может быть? А то мы их освободим, вернутся они к себе, снюхаются опять с уголовниками и пойдут по старой дорожке. В лагере атмосфера другая, там трудно испортиться. Я говорю о нашем решении: если по этому решению досрочно освобождать, эти люди опять по старой дорожке пойдут. Может быть, так сказать: досрочно их сделать свободными от наказания с тем, чтобы они оставались на строительстве как вольнонаемные?"
Каково?
Но я вполне понимаю, КАК можно было идти за ним.
Шли годы, детские страхи засыпали, чтобы проснуться потом от вздоха Солженицына, от визга гинзбурговской пилы... А пока ещё не проснулось, пока не заледенило пальцы, наткнулась в книжном магазине на фотографию.
Чертовски привлекательный мужчина.
От такого, черноглазого, насмешливого, кружится голов
а.
Твердый, крутой подбородок с ямкой и резко очерченные, красивые губы - уже одного лица достаточно, чтобы влюбиться. Пусть чувство будет немного понарошку, как влюбляются в актеров и поэтов, но его вполне достаточно, чтобы стать щитом для правды.
А надёжность, которая исходит от его крепкого, ладного тела и дарит то самое чувство крова?
Пусть несдержан, пусть гневлив, пусть иногда страшен, до животного, первозданного ужаса - это ничто, по сравнению чувством защищенности.
Опасности и подвиги юности придают хулиганский, романтический флер его образу.
Неплохое образование и исступленная книжная жадность делают завораживающим собеседником.
Трудное детство вызывает жалость, которая, как известно, имеет ключевое значение в женском чувстве.
Некоторая парадоксальность взглядов кажется интересной, революционной и не требующей подтверждения.
Что ещё?
Чем старше он становится, тем большую приобретает харизму. Ко всему прочему добавляется ещё и власть.
Власть притягивает. Власть завораживает. Власть пленит. Как хочется передохнуть, перестать, переложить.
Как хорошо, когда есть на кого.
А дальше все его замечательные, притягивающие качества только увеличиваются, его излучение действует даже на расстоянии. Его чувствуют почти что физически.
Ещё у него интересное, хулиганское, совсем неплохое чувство юмора.
Вот к примеру...
Это студенческая работа Серова.
Сталин красным карандашом написал следующее:
«Что такой худой, Михал Иваныч? Работой займись. Онанизм - не работа. Марксизмом займись! Хе хе!»
Смешно?
Но просвечивает. Ещё сильнёхонько просвечивает...
Даже Лидер, хотя и не может обходится без своего сподвижника, делится со съездом: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение.»
И вот тридцать восьмой. И вот заседание верховного совета. И вот его слова о досрочном освобождении:
"Мы плохо делаем, мы нарушаем работу лагерей. Освобождение этим людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства это плохо. Нельзя ли дело повернуть по-другому, чтобы люди эти оставались на работе - награды давать, ордена, может быть? А то мы их освободим, вернутся они к себе, снюхаются опять с уголовниками и пойдут по старой дорожке. В лагере атмосфера другая, там трудно испортиться. Я говорю о нашем решении: если по этому решению досрочно освобождать, эти люди опять по старой дорожке пойдут. Может быть, так сказать: досрочно их сделать свободными от наказания с тем, чтобы они оставались на строительстве как вольнонаемные?"
Каково?
Но я вполне понимаю, КАК можно было идти за ним.