напружинившись, как сиреневый куст, выталкивает:
...дело в том, что как только в защитных покровах открывается дыра, чтобы через неё происходили слова, где-то в задней части головы открывается равная по размерам чёрная дыра, голова превращается в аэродинамическую трубу, все слова выдувает нахуй, а какие не выдувает, слишком крепко держатся за стенки; выход: заставлять себя написать хоть что-то каждый день.
//
В пять утра небо графично.
//
А среди ночи идёт мелкий дождь, впервые за.
Не проснувшись, тянешь руку толкнуть того, кто: "слушай, дождь" -- а там пусто.
Вспомнила, как другой дождь в другое лето был как море, плещущееся у подоконника нашего третьего этажа, и мы не спали и слушали его.
//
Немедленно приснилось, как какую-то смутно знакомую худую девушку раздевают, бьют ногами, но не сильно -- как бьют одноклассники, чтобы обидеть, а не навредить.
Подхожу ближе, обидчики разбегаются, она лежит на земле, голая, в красных махровых носках. Я понимаю, что надо как-то помочь, кого-то позвать, и в то же время мне снится, как я не думаю, а пишу вот здесь, вот сюда: "...но мне не хотелось бы, чтобы кто-то пришёл, ты слишком сильно меня возбуждаешь". И вот я это сюда, сейчас, пишу, а она там всё ещё лежит.
(Красные махровые носки на ней, понятное дело на ночь из-за простуды.)
//
Сидишь возле окна, а за окном непрерывный неприятный тихий хруст, как будто кто-то рвёт длинный тонкий лист промасленной бумаги. Вдруг хруст становится очень громким и половина огромной ивы, закрывающей моё окно, отделяется от ствола и опускается на землю. Ни ветра, ни лишней тяжести на ветках, просто так. Теперь вид из окна изменился, а значит, и я меняюсь?
//
С другой стороны, теперь у этого текста есть как минимум одна реальная примета меня: огромная сломанная ива за окном.
Неосторожно.
//
Когда в этом тексте будут все приметы, а у меня их не останется, и всё пойдёт по-другому?
//
Заставить себя не отрывать руки от клавиатуры, не проводить по макушке, ррррровненько отрастающей шерсти, не проводить по предплечьям, лодыжкам -- такой прекрасный мягкий ёжик, совсем не колючий, но если не оторвать руки, ты рискуешь показать своему открытому окну, что "дрочить и плакать" -- вовсе не метафора.
//
В пять утра небо графично.
//
А среди ночи идёт мелкий дождь, впервые за.
Не проснувшись, тянешь руку толкнуть того, кто: "слушай, дождь" -- а там пусто.
Вспомнила, как другой дождь в другое лето был как море, плещущееся у подоконника нашего третьего этажа, и мы не спали и слушали его.
//
Немедленно приснилось, как какую-то смутно знакомую худую девушку раздевают, бьют ногами, но не сильно -- как бьют одноклассники, чтобы обидеть, а не навредить.
Подхожу ближе, обидчики разбегаются, она лежит на земле, голая, в красных махровых носках. Я понимаю, что надо как-то помочь, кого-то позвать, и в то же время мне снится, как я не думаю, а пишу вот здесь, вот сюда: "...но мне не хотелось бы, чтобы кто-то пришёл, ты слишком сильно меня возбуждаешь". И вот я это сюда, сейчас, пишу, а она там всё ещё лежит.
(Красные махровые носки на ней, понятное дело на ночь из-за простуды.)
//
Сидишь возле окна, а за окном непрерывный неприятный тихий хруст, как будто кто-то рвёт длинный тонкий лист промасленной бумаги. Вдруг хруст становится очень громким и половина огромной ивы, закрывающей моё окно, отделяется от ствола и опускается на землю. Ни ветра, ни лишней тяжести на ветках, просто так. Теперь вид из окна изменился, а значит, и я меняюсь?
//
С другой стороны, теперь у этого текста есть как минимум одна реальная примета меня: огромная сломанная ива за окном.
Неосторожно.
//
Когда в этом тексте будут все приметы, а у меня их не останется, и всё пойдёт по-другому?
//
Заставить себя не отрывать руки от клавиатуры, не проводить по макушке, ррррровненько отрастающей шерсти, не проводить по предплечьям, лодыжкам -- такой прекрасный мягкий ёжик, совсем не колючий, но если не оторвать руки, ты рискуешь показать своему открытому окну, что "дрочить и плакать" -- вовсе не метафора.