Про ону
Ткачиха и Художник
К ее 30-ти годам Она сплела из шелковых нитей совершенства ажурный кружевной футляр для своего одиночества. Местами поеденный молью и пожелтевший от пыли он все еще хорошо сидел по фигуре и завораживал простотой покроя. Открывался он большим скрипичным ключом, который хранился на дне ущелья ее просторного сердца. Лишь изредка она доставала его, и поигрывая бликами солнечных зайчиков, подавала надежду на спасение, словно маяк в сумрачном ненастье.
Когда Она пересекала порог Его обиталища, все в ней менялось. Облетала пыльца легкости бабочки и сквозь крылышки прорастала неспешная основательность грации ледокола. Она скользила по комнатам, облизывая взглядом стены и опутывая пространство нитью своего лучистого интереса. Отмечала мелочи и детали флажками на своем пути в карте его бытности.
После того, как насыщалась этими витражами, Она принималась ткать из своих грез тонкую изящную паутину их совместного вместилища иной, нагой, реальности друг для друга. Она втягивала носом вдохновение, будто принюхиваясь, и выдыхала уют и покой. Замысловатый орнамент струей сочился из ее воображения и сыпался сквозь пальцы звонким бисером. Только иногда ее речь неосторожно выдавала ткущуюся в ней часть полотна. Ткань была живая прозрачная словно занавеска, заигравшаяся со сквозняком. Ее призрачное присутствие наводило морок, воздух становился густым, а время вязким. И вот Его существо уже и не мыслило себя без ее аромата. Почуяв это признание, она забиралась в кресло с ногами и щурилась, как кошка на свечу. Порой ему даже слышалось ее урчание. Чай баюкал и укутывал их своим пряным туманом.
Тени его мыслей становились ленивыми. Жирными небрежными мазками он накладывал густую краску своих взглядов и наблюдений. Она становилась для него и холстом, и музой. Холстом, который соткала из себя и музой, которую впитала из капели и щебета синиц открытой форточки. Поэзия прикосновений художника находила свои следы на коже ее плеч, шеи, виска. Изредка ему удавалось поймать мерцающий оттенок ее глаз. Тогда Он смотрел через ее взгляд, как бы в замочную скважину и это делало его палитру невообразимо богатой. Так пространство наполнялось блаженством, а на холсте из-под его кисти рождался шедевр.