Жалость
Промышленные районы - ненавижу.
Всю эту грязь и слизь, пыль и смог, гарь тлеющей органики, туманы, поднимающиеся от стоков, желтоватые дымные столбы над вентиляционными колодцами, воздух, от которого першит в горле, и мутный свет. Здесь даже растения не выживают, только грибы.
Но такая у меня работа, приходится лезть и в самую жопу мира.
Где я только ни был! Я искал её в борделях и ночлежках, в притонах и на воровских хазах, и в спальных районах, где по утрам находили в мягкой постельке сухие останки вчера ещё живых и румяных граждан, и здесь поищу.
Я широко шагал, стараясь не наступать в радужные лужицы, и курил трубку, чтоб перебить хоть немного эту вонь. Рядом семенил мастер, начальник участка. На нём был нелепый комбинезон, со знаками корпорации на рукаве и на спине, капюшон он откинул, открывая взгляду поросшую редкими волосками макушку: вроде лысую, а вроде, и не лысую.
Он представился мне, но я не стал запоминать его имя: «мастер участка», функция, полностью описывала сущность этого человека.
Сдвинув респиратор под подбородок, он сбивчиво сиплым голосом рассказывал о своём беспокойстве, постоянно отвлекаясь на посторонние темы, проблемы производства и утилизации, хранения и репликации, а я не прерывал поток сознания, полезным могло оказаться всё, что угодно.
- …Эти батареи три дня тому поступили, значит, мы их распечатали и сразу в систему. Пиздатые, розовые, самое время, у нас группа мужиков всралась, а план горит, и смежники гоневом подгоняют. А утром второго дня вдруг падение энергии на всех входах. Такого у нас с восемьдесят девятого не случалось. Я метнулся крысой, гляжу - вот! Вместо новых батарей - сухостой, драть его под хвост. Ипатая сука всех выпила, рви моё днище покрышкою.
- Сука? Вы её видели?
- Я не видел, пиздеть не стану. А вот подмастерье мой, Петер Худой, видел. Как раз, когда мужики всрались, и он ходил костяки скидывать, на утилизацию, глядит вдруг - ползёт, точно по проходу меж алтарей. На вид - чисто умертвие, рёбра рассохлись местами, и рот двумя дырками на щеках белеет, зубы, значит, кажет. Но зенки - умные, как завидела его, так и шуганулась. Смекает, значит, как таиться, и чем питаться, чтоб не спалили, это хуйня неведомая, помяните моё слово, господин следователь.
- Мне бы с Петером вашим поговорить? А, впрочем, мы уже близко.
Я обхватил пальцами свой поисковый талисман. Хрустальный шарик, в который я изловил душу. Её душу.
Душа - загадочная, таинственная субстанция, не поддающаяся никаким формам анализа - ни контактным, ни бесконтактным, неуничтожимая, неопределимая. Скольких усилий мне стоило изловить именно её душу, из восемнадцати триллионов четырёхсот шестидесяти миллиардов двухсот одиннадцати миллионов свободных человеческих душ? И не напоминайте об этом. Но вот она в моём кристалле, бьётся и рвётся, и это единственное известное свойство души: она стремится к своему телу, если оно всё ещё локализовано в пространстве.
Я закрыл глаза, сосредоточился. Душа указывала странный косой вектор - вперёд и вверх.
- Скажите, - обратился я к мастеру. - где находились ваши истощённые источники, которые утилизировал Петер?
- Вон там, за выгородкой. - мастер махнул немного влево.
- А где новые источники, привезённые три дня назад?
- Там. Прямо. - и мастер указал вдоль прохода, между рядами алтарей из природного гранита, на которых лежали укрытые тонкой влажной тканью тела. - Такие были славные пухленькие батареи. Вы уж разберитесь с этой сукой.
Я медленно пошёл по проходу, разглядывая железобетонные колонны, и паутину двутавровых балок, и ребристую жесть потолка. Крыша цеха была высокой, поэтому массивный железный прокат отсюда казался тонкими ниточками, он будто не удерживал потолок, а свисал с него, растянутый между серым небом и параллелепипедами колонн. Я думал. Думал, где она может прятаться. Я искал её на равнинах Паннонии, по всей Норике вплоть до Реции, и вот, неужели, настиг?
- Так значит, вы говорили, что этим утром вновь нашли иссушённые источники?
- Да, вон там, - указывает на колонну чуть слева, - Пять батарей, в жопу. Но этих не жалко, они уже на исходе были. Знаете, зубы ощерили, глаза запали и нос, все признаки.
- А скажите. Вам вообще жалко их? - и я очертил широким взмахом помещение энергетического цеха, заполненное бесконечными рядами каменных параллелепипедов.
- Нет, с чего бы? Они ж сами виноваты. Они ж преступники. Всё по суду, чисто шито-крыто. Убивцы, грабители, возмутители спокойствия разные, или банкам дохуя задолжали - мне насрать. Моё дело маленькое - уровень энергии должный поддерживать, кровь качать, батареи увлажнять в срок, за магистралями следить, питательный раствор по нормативу подавать, а эти пиздюки меня не ебут.
- Ну да, ну да… Оно, конечно, верно… Меня тоже не ебут… А там у вас что, над потолком? - кивком показываю вверх.
Мастер задумался:
- Да нихуя там нет. Жесть. А над ней скаты крыши.
- Как туда можно попасть?
- Никак. Ни лестниц, ни лифтов. Взлететь, разве что. Но умертвия не летают. Да и вы не лучшим образом выглядите, у нас и батарейки посвежее, хе-хе...
Мастер подавился смешком, когда я вздёрнул его на три метра вверх. Глаза его выпучились, а ноги-руки задёргались, потому что я воздействовал на солнечное сплетение и яйца.
- Я не спрашивал, как я выгляжу. И могу ли я летать. Я спросил, как попасть в пространство под крышей вашего цеха. Может, есть какой-нибудь отогнутый лист металла, болтающийся? Сорванное полотно жести? Согласно Технике Безопасности, во все области производственной постройки должен быть доступ без задействования магической энергии. Есть здесь такой?
И я отпустил его яйца, и позволил вдохнуть.
Мастер взмахнул рукой, и проскулил жалостно:
- Там... у внешней опоры... технический ход...
Я его поставил, он сипел, хрипел и дрожал, и косился со страхом: этот тёртый мужик осознал, что бояться следует не только ночных умертвий и выговора с занесением. А я отметил, что мне его совсем не жаль.
Технический ход был вовсе не ходом. Так, торчащие из бетона обрезки арматуры, достаточные, чтоб за них ухватиться. Я с сомнением разглядывал тянущийся вверх неровный ряд. Что ж, раз умертвие влезло здесь, то и я смогу. Выбил, спрятал трубку, затоптал тлеющую искру.
Размялся.
Вперёд и вверх.
Наверху меня встретил ветер. Я карабкался по ржавым железякам , а ветер словно пытался сорвать меня, дёргал за полы плаща, нападал то справа, то слева. Я не пытался успокоить его: нужно было беречь силы, я и так дал волю эмоциям. И с чего вспылил? Мастер был полностью лоялен. Я хватался - пруток за прутком, - и только отворачивал лицо от сухих холодных порывов.
Приближался край крыши, нависающая жесть уже затеняла лицо. Несколько арматурин торчали не друг над другом, а горизонтальным рядом. Это опора для ног.
По ней можно подобраться к металлическому фронтону, один лист закреплён на петлях, стоит только толкнуть посильней... и расстояние всего ничего, рукой подать. Всего метр.
Безопасно - зашибись.
Но, когда я толкнул жестяной лист, и распахнул чёрный зев, несколько ритмичных волн структурированной энергии прошли сквозь меня. Кажется, Малое, или Великое Отрицание. Или что-то такое: водоотталкивающие арканы с одежды слизнуло, словно их и не было. Если бы я летел сам, или поднялся на эфемериде, тут бы и кони двинул.
Вцепился в край балки, опёрся коленом на карниз.
Протиснулся в тёмную дырку.
Света достаточно для ночного зрения, хотя я люблю, чтоб было посветлее.
Это пространство не предназначено для жизни.
Тут нет света и даже смог не просачивается в застоявшийся воздух.
Тут нет влаги, нет грибов.
Нет насекомых, нет паутины.
Нет даже пола: только рифлёный потолок цеха, а над ним - решётка несущих балок.
А в дальнем углу лежала какая-то тёмная бесформенная куча, она шевельнулась, и ткань эфира вздрогнула, вновь принимая форму смертельно опасного знака.
Но я был уже готов.
Укрывшись за защитными щитами, я побежал по узкой балке, а плети чистой энергии разбивали слои моей обороны, полосовали металл, высекая снопы искр, она посылала мне навстречу пламень и лишённый движения холод. Несколько раз она пыталась рассечь двутавр под моими ногами, но я, заметив признаки плавления, перепрыгивал на соседнюю балку, и твёрдая поверхность ни разу не ушла из-под ног.
Я посылал вперёд арканы торможения, отрицания, бессилия и сна, я менял константы пространства перед собою, просто чтобы отвлечь, и она растратила на поддержание своего бытия ту силу, что смогла бы размазать меня по полу-потолку.
Я подобрался достаточно близко, и набросил на неё Узы Магов. Старый-старый комплекс арканов скрутил чудище по рукам и ногам. Правду говорил мастер: неведомая хуйня!
Она извивалась, и смотрела мне в глаза, своими слишком умными для умертвия глазами. Сквозь прорехи платья и щели между рёбрами виднелись губчатые ткани внутренних органов.
Связки её давно высохли, но обратиться ко мне мысленно она теперь не могла, потому, с шумом вдохнув воздух, она просипела:
- Сле-е-е-дователь! Инквизи-и-и-тор! Отпусти меня, и я расскажу-у-у. Расскажу, что там! За кра-а-а-ем!
Я подошёл совсем близко, встал над ней, недвижной. Была бы она живой, голые бёдра смотрелись бы эротично.
- Вы-ы-ы. Вы отправляете туда этих бедола-а-а-г... А сами ведь боитесь. Пра-а-а-вда? Ты боишься?
Я отцепил хрустальный шар от шнура на запястье, смотал с него золотую нить. Приятно было держать в пальцах холодный горный хрусталь. Бьющийся изнутри, словно живое сердце.
- Бои-и-и-шься. Умереть. Умирающий всё-ё-ё чувствует. И до-о-о, и по-о-о-сле... И эти бедолаги внизу всё-ё-ё чувствуют, ка-а-а-ждый миг...
Я опустился на одно колено и с силой вбил хрустальный шар ей в рот.
Потом произнёс слова диссоциации, удержания, интериоризации.
Пусть душа вернётся на своё место.
Пусть принесёт с собой всю боль, причинённую другим, а также всё собственное скопившееся страдание.
Пусть вновь запустится начатый когда-то процесс умирания.
Её подгнившие, вытаращенные, но всё ещё слишком умные для умертвия глаза медленно наполнялись безумием боли, из обрамлённого обломками зубов рта не вырывалось более ни звука. Я смотрел на полусгнившую тварь, каким-то чудом сохранившую способности к магии, да какие способности - чуть меня не порешила - и думал.
Почему она тут задержалась?
Все эти годы она стремительно меняла логовища и укрытия, наносила удар и скрывалась, я заставал только костяки, обтянутые сухой кожей, слёзы, ужас, проклятья, и видел в своём хрустальном шаре только вектор, непонятный, указывающий вдаль вектор, и она где-то там уже пила жизнь из очередной жертвы.
Я посмотрел на конвульсивно раззявленный рот.
На косящие в разные стороны глаза.
Лысеющая голова приподнималась и билась о железо.
- Хочешь разбить себе башку, сука? А? Не выйдет, мразь. - я склонился над ней. - Почему ты тут осталась? Почему ты тут осталась почти на неделю?
Но её взгляд уже лишился осознанности.
- Тебе что, стало жалко? Стало жалко этих... бедолаг? А?
Струйка слизи вытекла из уголка рта, сухой язык внутри подёргивался. Жалостливое умертвие! Куда катится мир!
Я ударил ногой по жестяному листу потолка, раз, другой. Но заклёпки упрямо держались. Тогда я вырезал потоком чистой энергии квадрат.
Кувыркаясь, кусок жести полетел в туманную бездну. Боги. Какой высокий у них цех! Должно быть, это тоже определено каким-то пунктом Техники Безопасности.
Уцепился за тощую сухую руку, жилистую лодыжку, в которых ещё бились псевдожизнь, умирание и страдание. Рванул, подтащил тварь к краю отверстия.
- Покойся... блядина... с миром! - задрав мертвячке ноги, сбросил её в дыру. Эдакая последняя милость.
Я припал к дыре, вцепившись скрюченными пальцами в балки, и смотрел, как она падает. И крикнул ей вслед:
- И я не боюсь, сука! Не боюсь умереть! Я вообще, может, не умру, я буду верно служить, и мне подарят бессмертие!
Ветер унес мой крик. Горло у меня першило, и голос сорвался.
Глаза слезились. Должно быть, из-за смога
#ars_chymiae
Всю эту грязь и слизь, пыль и смог, гарь тлеющей органики, туманы, поднимающиеся от стоков, желтоватые дымные столбы над вентиляционными колодцами, воздух, от которого першит в горле, и мутный свет. Здесь даже растения не выживают, только грибы.
Но такая у меня работа, приходится лезть и в самую жопу мира.
Где я только ни был! Я искал её в борделях и ночлежках, в притонах и на воровских хазах, и в спальных районах, где по утрам находили в мягкой постельке сухие останки вчера ещё живых и румяных граждан, и здесь поищу.
Я широко шагал, стараясь не наступать в радужные лужицы, и курил трубку, чтоб перебить хоть немного эту вонь. Рядом семенил мастер, начальник участка. На нём был нелепый комбинезон, со знаками корпорации на рукаве и на спине, капюшон он откинул, открывая взгляду поросшую редкими волосками макушку: вроде лысую, а вроде, и не лысую.
Он представился мне, но я не стал запоминать его имя: «мастер участка», функция, полностью описывала сущность этого человека.
Сдвинув респиратор под подбородок, он сбивчиво сиплым голосом рассказывал о своём беспокойстве, постоянно отвлекаясь на посторонние темы, проблемы производства и утилизации, хранения и репликации, а я не прерывал поток сознания, полезным могло оказаться всё, что угодно.
- …Эти батареи три дня тому поступили, значит, мы их распечатали и сразу в систему. Пиздатые, розовые, самое время, у нас группа мужиков всралась, а план горит, и смежники гоневом подгоняют. А утром второго дня вдруг падение энергии на всех входах. Такого у нас с восемьдесят девятого не случалось. Я метнулся крысой, гляжу - вот! Вместо новых батарей - сухостой, драть его под хвост. Ипатая сука всех выпила, рви моё днище покрышкою.
- Сука? Вы её видели?
- Я не видел, пиздеть не стану. А вот подмастерье мой, Петер Худой, видел. Как раз, когда мужики всрались, и он ходил костяки скидывать, на утилизацию, глядит вдруг - ползёт, точно по проходу меж алтарей. На вид - чисто умертвие, рёбра рассохлись местами, и рот двумя дырками на щеках белеет, зубы, значит, кажет. Но зенки - умные, как завидела его, так и шуганулась. Смекает, значит, как таиться, и чем питаться, чтоб не спалили, это хуйня неведомая, помяните моё слово, господин следователь.
- Мне бы с Петером вашим поговорить? А, впрочем, мы уже близко.
Я обхватил пальцами свой поисковый талисман. Хрустальный шарик, в который я изловил душу. Её душу.
Душа - загадочная, таинственная субстанция, не поддающаяся никаким формам анализа - ни контактным, ни бесконтактным, неуничтожимая, неопределимая. Скольких усилий мне стоило изловить именно её душу, из восемнадцати триллионов четырёхсот шестидесяти миллиардов двухсот одиннадцати миллионов свободных человеческих душ? И не напоминайте об этом. Но вот она в моём кристалле, бьётся и рвётся, и это единственное известное свойство души: она стремится к своему телу, если оно всё ещё локализовано в пространстве.
Я закрыл глаза, сосредоточился. Душа указывала странный косой вектор - вперёд и вверх.
- Скажите, - обратился я к мастеру. - где находились ваши истощённые источники, которые утилизировал Петер?
- Вон там, за выгородкой. - мастер махнул немного влево.
- А где новые источники, привезённые три дня назад?
- Там. Прямо. - и мастер указал вдоль прохода, между рядами алтарей из природного гранита, на которых лежали укрытые тонкой влажной тканью тела. - Такие были славные пухленькие батареи. Вы уж разберитесь с этой сукой.
Я медленно пошёл по проходу, разглядывая железобетонные колонны, и паутину двутавровых балок, и ребристую жесть потолка. Крыша цеха была высокой, поэтому массивный железный прокат отсюда казался тонкими ниточками, он будто не удерживал потолок, а свисал с него, растянутый между серым небом и параллелепипедами колонн. Я думал. Думал, где она может прятаться. Я искал её на равнинах Паннонии, по всей Норике вплоть до Реции, и вот, неужели, настиг?
- Так значит, вы говорили, что этим утром вновь нашли иссушённые источники?
- Да, вон там, - указывает на колонну чуть слева, - Пять батарей, в жопу. Но этих не жалко, они уже на исходе были. Знаете, зубы ощерили, глаза запали и нос, все признаки.
- А скажите. Вам вообще жалко их? - и я очертил широким взмахом помещение энергетического цеха, заполненное бесконечными рядами каменных параллелепипедов.
- Нет, с чего бы? Они ж сами виноваты. Они ж преступники. Всё по суду, чисто шито-крыто. Убивцы, грабители, возмутители спокойствия разные, или банкам дохуя задолжали - мне насрать. Моё дело маленькое - уровень энергии должный поддерживать, кровь качать, батареи увлажнять в срок, за магистралями следить, питательный раствор по нормативу подавать, а эти пиздюки меня не ебут.
- Ну да, ну да… Оно, конечно, верно… Меня тоже не ебут… А там у вас что, над потолком? - кивком показываю вверх.
Мастер задумался:
- Да нихуя там нет. Жесть. А над ней скаты крыши.
- Как туда можно попасть?
- Никак. Ни лестниц, ни лифтов. Взлететь, разве что. Но умертвия не летают. Да и вы не лучшим образом выглядите, у нас и батарейки посвежее, хе-хе...
Мастер подавился смешком, когда я вздёрнул его на три метра вверх. Глаза его выпучились, а ноги-руки задёргались, потому что я воздействовал на солнечное сплетение и яйца.
- Я не спрашивал, как я выгляжу. И могу ли я летать. Я спросил, как попасть в пространство под крышей вашего цеха. Может, есть какой-нибудь отогнутый лист металла, болтающийся? Сорванное полотно жести? Согласно Технике Безопасности, во все области производственной постройки должен быть доступ без задействования магической энергии. Есть здесь такой?
И я отпустил его яйца, и позволил вдохнуть.
Мастер взмахнул рукой, и проскулил жалостно:
- Там... у внешней опоры... технический ход...
Я его поставил, он сипел, хрипел и дрожал, и косился со страхом: этот тёртый мужик осознал, что бояться следует не только ночных умертвий и выговора с занесением. А я отметил, что мне его совсем не жаль.
Технический ход был вовсе не ходом. Так, торчащие из бетона обрезки арматуры, достаточные, чтоб за них ухватиться. Я с сомнением разглядывал тянущийся вверх неровный ряд. Что ж, раз умертвие влезло здесь, то и я смогу. Выбил, спрятал трубку, затоптал тлеющую искру.
Размялся.
Вперёд и вверх.
Наверху меня встретил ветер. Я карабкался по ржавым железякам , а ветер словно пытался сорвать меня, дёргал за полы плаща, нападал то справа, то слева. Я не пытался успокоить его: нужно было беречь силы, я и так дал волю эмоциям. И с чего вспылил? Мастер был полностью лоялен. Я хватался - пруток за прутком, - и только отворачивал лицо от сухих холодных порывов.
Приближался край крыши, нависающая жесть уже затеняла лицо. Несколько арматурин торчали не друг над другом, а горизонтальным рядом. Это опора для ног.
По ней можно подобраться к металлическому фронтону, один лист закреплён на петлях, стоит только толкнуть посильней... и расстояние всего ничего, рукой подать. Всего метр.
Безопасно - зашибись.
Но, когда я толкнул жестяной лист, и распахнул чёрный зев, несколько ритмичных волн структурированной энергии прошли сквозь меня. Кажется, Малое, или Великое Отрицание. Или что-то такое: водоотталкивающие арканы с одежды слизнуло, словно их и не было. Если бы я летел сам, или поднялся на эфемериде, тут бы и кони двинул.
Вцепился в край балки, опёрся коленом на карниз.
Протиснулся в тёмную дырку.
Света достаточно для ночного зрения, хотя я люблю, чтоб было посветлее.
Это пространство не предназначено для жизни.
Тут нет света и даже смог не просачивается в застоявшийся воздух.
Тут нет влаги, нет грибов.
Нет насекомых, нет паутины.
Нет даже пола: только рифлёный потолок цеха, а над ним - решётка несущих балок.
А в дальнем углу лежала какая-то тёмная бесформенная куча, она шевельнулась, и ткань эфира вздрогнула, вновь принимая форму смертельно опасного знака.
Но я был уже готов.
Укрывшись за защитными щитами, я побежал по узкой балке, а плети чистой энергии разбивали слои моей обороны, полосовали металл, высекая снопы искр, она посылала мне навстречу пламень и лишённый движения холод. Несколько раз она пыталась рассечь двутавр под моими ногами, но я, заметив признаки плавления, перепрыгивал на соседнюю балку, и твёрдая поверхность ни разу не ушла из-под ног.
Я посылал вперёд арканы торможения, отрицания, бессилия и сна, я менял константы пространства перед собою, просто чтобы отвлечь, и она растратила на поддержание своего бытия ту силу, что смогла бы размазать меня по полу-потолку.
Я подобрался достаточно близко, и набросил на неё Узы Магов. Старый-старый комплекс арканов скрутил чудище по рукам и ногам. Правду говорил мастер: неведомая хуйня!
Она извивалась, и смотрела мне в глаза, своими слишком умными для умертвия глазами. Сквозь прорехи платья и щели между рёбрами виднелись губчатые ткани внутренних органов.
Связки её давно высохли, но обратиться ко мне мысленно она теперь не могла, потому, с шумом вдохнув воздух, она просипела:
- Сле-е-е-дователь! Инквизи-и-и-тор! Отпусти меня, и я расскажу-у-у. Расскажу, что там! За кра-а-а-ем!
Я подошёл совсем близко, встал над ней, недвижной. Была бы она живой, голые бёдра смотрелись бы эротично.
- Вы-ы-ы. Вы отправляете туда этих бедола-а-а-г... А сами ведь боитесь. Пра-а-а-вда? Ты боишься?
Я отцепил хрустальный шар от шнура на запястье, смотал с него золотую нить. Приятно было держать в пальцах холодный горный хрусталь. Бьющийся изнутри, словно живое сердце.
- Бои-и-и-шься. Умереть. Умирающий всё-ё-ё чувствует. И до-о-о, и по-о-о-сле... И эти бедолаги внизу всё-ё-ё чувствуют, ка-а-а-ждый миг...
Я опустился на одно колено и с силой вбил хрустальный шар ей в рот.
Потом произнёс слова диссоциации, удержания, интериоризации.
Пусть душа вернётся на своё место.
Пусть принесёт с собой всю боль, причинённую другим, а также всё собственное скопившееся страдание.
Пусть вновь запустится начатый когда-то процесс умирания.
Её подгнившие, вытаращенные, но всё ещё слишком умные для умертвия глаза медленно наполнялись безумием боли, из обрамлённого обломками зубов рта не вырывалось более ни звука. Я смотрел на полусгнившую тварь, каким-то чудом сохранившую способности к магии, да какие способности - чуть меня не порешила - и думал.
Почему она тут задержалась?
Все эти годы она стремительно меняла логовища и укрытия, наносила удар и скрывалась, я заставал только костяки, обтянутые сухой кожей, слёзы, ужас, проклятья, и видел в своём хрустальном шаре только вектор, непонятный, указывающий вдаль вектор, и она где-то там уже пила жизнь из очередной жертвы.
Я посмотрел на конвульсивно раззявленный рот.
На косящие в разные стороны глаза.
Лысеющая голова приподнималась и билась о железо.
- Хочешь разбить себе башку, сука? А? Не выйдет, мразь. - я склонился над ней. - Почему ты тут осталась? Почему ты тут осталась почти на неделю?
Но её взгляд уже лишился осознанности.
- Тебе что, стало жалко? Стало жалко этих... бедолаг? А?
Струйка слизи вытекла из уголка рта, сухой язык внутри подёргивался. Жалостливое умертвие! Куда катится мир!
Я ударил ногой по жестяному листу потолка, раз, другой. Но заклёпки упрямо держались. Тогда я вырезал потоком чистой энергии квадрат.
Кувыркаясь, кусок жести полетел в туманную бездну. Боги. Какой высокий у них цех! Должно быть, это тоже определено каким-то пунктом Техники Безопасности.
Уцепился за тощую сухую руку, жилистую лодыжку, в которых ещё бились псевдожизнь, умирание и страдание. Рванул, подтащил тварь к краю отверстия.
- Покойся... блядина... с миром! - задрав мертвячке ноги, сбросил её в дыру. Эдакая последняя милость.
Я припал к дыре, вцепившись скрюченными пальцами в балки, и смотрел, как она падает. И крикнул ей вслед:
- И я не боюсь, сука! Не боюсь умереть! Я вообще, может, не умру, я буду верно служить, и мне подарят бессмертие!
Ветер унес мой крик. Горло у меня першило, и голос сорвался.
Глаза слезились. Должно быть, из-за смога
#ars_chymiae