Неоднократно приходилось читать про то, как "простые" а иногда "очень простые" люди не понимали реалистической живописи/фотографии. Что-то про крестьянина, который не мог понять, что изображено на картине "Боярыня Морозова", и только когда обвёл пальцем, сказал: "Баба в санях". Или про африканцев, которые долго не могли опознать изображение белого человека на фотографии...* Порой (со времён модернистов и примкнувшего к ним Флоренского) это ставится в упрёк условно "академической" живописи: дескать "глубинный народ" её не понимает, зато вот иконы, или какую-нибудь народную роспись - вполне. Что же, люди действительно лучше понимают то, что им привычно. Нижеследующие примеры взяты из воспоминаний
Минченкова про передвижников
"Шишкин писал этюды с натуралистической точностью, и они, казалось бы, должны быть понятными каждому, но удивительно то, что бывают у людей глаза, которые не видят сходства картины с натурой при всей точности ее воспроизведения.
И.И. Шишкин. Хижина в лесу
Иван Иванович приводил такой пример: он закончил большой этюд соснового леса, протокольно передающий натуру. Казалось бы, все ясно в картине - и стволы деревьев, и хвоя, и ручей с отражением в нем. А вышло так: подходит женщина-крестьянка, долго смотрит, вздыхает. Шишкин спрашивает: «Что, нравится?» Женщина: «Куда лучше!» - «А что здесь изображено?» Женщина приглядывается и определяет: «Должно, гроб господень». Шишкин удивляется ответу, а та добавляет: «Не угадала? Ну так погоди, сына Васютку пришлю, он грамотный - живо разгадает»."
Тут, кажется, всё просто: что по мнению крестьянки может делать человек с кистями и красками? Писать иконы. Но её ответ - это приговор и иконам тоже, а не только академической живописи. Т.е. иконы не всегда понятны и чтобы "разгадать" их, нужно быть грамотным. Если Васютка видел картинки с лесом в деревенской школе, в доме у помещика, или в журнале "Нива", пожалуй, он действительно разгадал бы, что изобразил Шишкин
Впрочем, далеко не все крестьяне оказывались неспособны понять академическую живопись.
"Сошлись на том, что так как программу вечера придумал Киселев, то пусть он первый и рассказывает. Александр Александрович не протестует и говорит, как и за кого его приняли в глухой лесной деревне..
- Был у меня знакомый, маленький помещик в лесной местности, большой любитель живописи. Позвал к себе пожить и пописать этюды. Я воспользовался предложением и летом приехал к нему. Места были живописные: сосновые леса и лесные шишкинские дали. Так как мне ходить много было трудно, то хозяин предложил лошадь для поездок на этюды.
Поехал я с кучером, написал этюд леса с рекой. Кучер, захудалый: мужичок, смотрел на этюд, вздыхал и говорил несколько раз: «Ах, боже мой, вот диковинное дело!» - «Чему, - говорю, - ты удивляешься?» - «Да как же? В такой малый ящик - смотри - и лес и речка влезли!» - и тычет в мой этюдник пальцем. Только сказал, как вдруг ему глаз запорошило. Ослеп малый, не может раскрыть глаза; слезы ручьем льются. Тогда я отвернул ему веко и вынул из глаза острую соринку. Все прошло, и стал он видеть. В это время по дорожке ползет змейка. Знаю, что не ядовитая, поймал ее, чтоб привезти домой и заспиртовать. Некуда только было ее посадить. Тогда я скинул свое пальто, завязал рукав снизу, просунул в него змейку и в другом конце рукав завязал веревочкой.
А.А. Киселёв (1838-1911). Лесная речка
Кучер смотрел на все это с ужасом. Приехали мы домой, и вот мне передают, что на кухне кучер рассказывает такую историю:
«Привез к себе из города барин колдуна (сиречь меня), и вот колдун начал всяческие чудеса делать. В шкатулке у него разные пузырьки со снадобьями и лекарствами, на которых он ворожит и каждого может сделать слепым и зрячим. Только, говорит, посмотрел я ему в ящик, куда он и лес и воду всунул, как что-то вскочило мне в глаз, и я ослеп. Спасибо, колдун пошептал, опять оно из глазу выскочило, и стал я зрячим, как прежде. Еще колдун со змеем спознался и возит его за пазухой. А барин того колдуна потчует, чтоб он помог барыне опростаться, а то ей пришла пора рожать, а она никак не сможет».
Действительно, помещик ожидал, как говорят, прибавления семейства, и надо же было так случиться, что после этого рассказа кучера барыня родила.
И вот не стало мне покоя. Зовут на кухню. Собрались там чуть не все бабы с деревни, большинство с подарками. Одна полотенце расшитое принесла, другая петуха, третья лукошко с яйцами и кувшин молока.
Спрашиваю: в чем дело, что им нужно?
Баба, что с молоком, просила: «Смилуйся, отец, помоги: коровка у меня другая, что буланая, третий год яловой ходит, благослови ее на разрешение, как барыню!»
Стал я отказываться, убеждать, доказывать - бабы только носы фартуками утирают и каждая о своем твердит.
Показывает на лукошко с яйцами: «Скажешь - мало, не постою, добавлю чего другого по твоему спожеланию, только спомоги». Баба с петухом пристает, чтоб мужа ее от вина отвратил, а то все, что дома есть, в кабак тащит.
Была и такая просьба: чтоб бородавку на носу вытравил. «У тебя, говорит, в ящике всякие леки есть».
Дошло дело до того, что мне показаться на улице нельзя было, и на этюдах приставали. Никто не верил, что я ничем не могу им помочь.
Я решил уехать. Меня отвозил в город тот же кучер. Дорогой я стал его стыдить, что он верит во всякую чепуху и что возвел на меня разные небылицы. Кучер вздыхал и, казалось, проникся моими речами. Но, когда на прощание я дал ему полтинник на чай, он еще глубже вздохнул и, понуря голову, проговорил: «Значит, так и не умилостивили мы тебя, не захотел ты ничем нам способить»".
Такое утилитаристское отношение крестьян к искусству вполне понятно. Если не ошибаюсь, когда Конёнков лепил в своей деревне статую молотобойца, крестьяне полагали, что это будет камнедробильная машина в виде человеческой фигуры. Что скульптура может быть "сама по себе" у них как-то не укладывалось.
* Следует помнить и о зрительных агнозиях. Мне приходилось сталкиваться с ними в своей практике.