Сообщество
Когда suule_hippie приходит в свою лабораторию, он чувствует себя там хорошо. Он не знает - и не узнаёт, пока я или ondrean ему не объясним, - что не весь университет пронизан увлечённостью и чувством осмысленности так же, как его факультет, его лаборатория или просто его круг общения; и что не весь университет приносит такую же удельную пользу (то есть пользу на единицу времени или затраченных усилий).
Но, друзья, когда вы входите (или входили не то что в студенчестве, а подчас ещё в старшей - изредка даже средней - школе) в специфический круг, складывавшийся вокруг олимпиады и растекавшийся потом так, что полноводнейший из его ручейков вливался в кафедру ТЯ, а меньшие - в русскую и некоторые другие, вы ведь тоже получаете о студенчестве одностороннее представление. Для вас естественно, например, что всегда есть старший товарищ, который поддержит морально, на которого можно равняться, у которого можно спросить, кто на экзаменах строгий, наконец: ведь он уже всё это проходил. Естественно для вас и то, что в университете и вокруг него люди существуют группами, объединёнными дружески и профессионально (и тем крепче, чем одно поддерживает другое и наоборот). (Я же тут видел разное: сам я значительное время в университете проводил в паре, хотя чай на кафедре пил в менее тесном кругу. А вот ученики мои однажды, почти всею группой размером с школьный класс в столовой что-то отмечая - конец модуля, наверное, - сообща ели торт и мне, сидевшему отдельно, купили чаю и с ним кусок торта приподнесли.) После занятий или в свободный день вы у кого-нибудь могли собраться, чтобы попеть и выпить (или уж это моё больное воображение?). Вы все видели, как рядом с вами кто-то делает науку, даже если не все из вас сами делали; и у вас, пусть даже младшекурсников, было ощущение, что и для вас (или человека вроде вас) во вхождении в науку нет ничего невозможного. Одним словом (на самом деле четырьмя), вокруг вас было движение.
***
Ханна Арендт написала, что в греческом полисе были специфические условия для всяких великих дел. Во-первых, там великие дела было принято делать, считалось вполне обычным к этому стремиться. Затем если дело всё-таки совершалось, то оно не могло кануть в Лету и много спустя, потому что так была устроена передача традиции, эдакая народная память: из неё великое дело просто-таки не могло изгладиться. В общем, поверим ей для затравки.
В мою олимпиадную пору я, тогда истории про полис не знавший, ощущал очень похожее (хотя сближение дел филологических с философскими здесь как будто и не принято): тогда ведь история петербургского сообщества была коротка - хотя были деятели прежних времён, из которых я тогда не знал никого, кроме оставшихся преподавать (а тех знал и, бывало, любил именно с такой стороны), да и теперь знаю не всех, вот разве д-ра amichat'а. Всего лишь в 2004 году началась история, скажем так, побед, так что история была ещё не на бумаге, а в лицах. (В конце концов, те, кто вышли из соревновательного возраста, не должны были ещё успеть накопить заслуг, что перекрыло бы значение их прежних успехов.) Малость сообщества, заметная индивидуальность каждого из заметных участников его, моя жажда славы - всё это создавало вполне «полисную» ситуацию. И вдобавок казалось (мне так казалось потом ещё некоторое время, и я не уверен даже, что совсем перестало казаться сейчас), что дела не забываются, устанавливаются в прошлом, как монументы, повисают медалями, но не растворяются, не исчезают.
Но, друзья, когда вы входите (или входили не то что в студенчестве, а подчас ещё в старшей - изредка даже средней - школе) в специфический круг, складывавшийся вокруг олимпиады и растекавшийся потом так, что полноводнейший из его ручейков вливался в кафедру ТЯ, а меньшие - в русскую и некоторые другие, вы ведь тоже получаете о студенчестве одностороннее представление. Для вас естественно, например, что всегда есть старший товарищ, который поддержит морально, на которого можно равняться, у которого можно спросить, кто на экзаменах строгий, наконец: ведь он уже всё это проходил. Естественно для вас и то, что в университете и вокруг него люди существуют группами, объединёнными дружески и профессионально (и тем крепче, чем одно поддерживает другое и наоборот). (Я же тут видел разное: сам я значительное время в университете проводил в паре, хотя чай на кафедре пил в менее тесном кругу. А вот ученики мои однажды, почти всею группой размером с школьный класс в столовой что-то отмечая - конец модуля, наверное, - сообща ели торт и мне, сидевшему отдельно, купили чаю и с ним кусок торта приподнесли.) После занятий или в свободный день вы у кого-нибудь могли собраться, чтобы попеть и выпить (или уж это моё больное воображение?). Вы все видели, как рядом с вами кто-то делает науку, даже если не все из вас сами делали; и у вас, пусть даже младшекурсников, было ощущение, что и для вас (или человека вроде вас) во вхождении в науку нет ничего невозможного. Одним словом (на самом деле четырьмя), вокруг вас было движение.
***
Ханна Арендт написала, что в греческом полисе были специфические условия для всяких великих дел. Во-первых, там великие дела было принято делать, считалось вполне обычным к этому стремиться. Затем если дело всё-таки совершалось, то оно не могло кануть в Лету и много спустя, потому что так была устроена передача традиции, эдакая народная память: из неё великое дело просто-таки не могло изгладиться. В общем, поверим ей для затравки.
В мою олимпиадную пору я, тогда истории про полис не знавший, ощущал очень похожее (хотя сближение дел филологических с философскими здесь как будто и не принято): тогда ведь история петербургского сообщества была коротка - хотя были деятели прежних времён, из которых я тогда не знал никого, кроме оставшихся преподавать (а тех знал и, бывало, любил именно с такой стороны), да и теперь знаю не всех, вот разве д-ра amichat'а. Всего лишь в 2004 году началась история, скажем так, побед, так что история была ещё не на бумаге, а в лицах. (В конце концов, те, кто вышли из соревновательного возраста, не должны были ещё успеть накопить заслуг, что перекрыло бы значение их прежних успехов.) Малость сообщества, заметная индивидуальность каждого из заметных участников его, моя жажда славы - всё это создавало вполне «полисную» ситуацию. И вдобавок казалось (мне так казалось потом ещё некоторое время, и я не уверен даже, что совсем перестало казаться сейчас), что дела не забываются, устанавливаются в прошлом, как монументы, повисают медалями, но не растворяются, не исчезают.