Ботан Василий и грудь
Ботан Василий был очень влюбчивым.
Однажды он влюбился в физику. Потом - в химию. Потом - в астрономию. Особо трепетно он обожал закон Ома, бензольное кольцо и Венеру.
Венера жила в доме напротив. По вечерам низкоэнергетичные фотоны с линейчатом спектром, излучаемые энергосберегающей лампочкой в её комнате, отражались от различных элементов девичьей поверхности, и, улетая в окно, пронзали - сперва воздушное пространство между домами, затем - стекло в комнате Василия, и, наконец, его огромное сердце. На самом-то деле сердце Василия было как у всех - размером с кулак - но оно было так одиноко, что втягивало окружающее пространство с утроенной силой, поглощая любой встречавшийся ему мусор. Фотоны, отражённые от Венеры, безвозвратно пропадали в глубине его бездонного сердца, как в чёрной дыре, не успев и пискнуть. Угрюмо сопя от одиночества, Василий поглощал миллиарды фотонов и молча вожделел ещё.
Василий полюбил физику в седьмом классе. Химию - в девятом. В последнем классе страстно влюбился в астрономию.
Венеру он полюбил, когда у неё выросла грудь. Так в жизни Василия появилось сразу два препятствия на пути к сияющим вершинам чистого знания. Впервые он осознал это, когда, нарисовав бензольное кольцо, вдруг, с ужасным чувством неотвратимости происходящего, трясущейся рукой подрисовал рядом ещё одно, так, чтобы они вместе составили стилизованный абрис Венериных округлостей в фас. Вся короткая жизнь, лишённая до сей поры каких-либо сладострастных утех, пронеслась в этот миг перед его глазами. И какой же никчёмной показалась ему эта жизнь!
С тех пор, по вечерам, Василий доставал трофейный дедушкин бинокль, и, горько сожалея о невыученных уроках и заброшенной паяльной станции, пытался увеличить угол зрения, под которым ему доводилось наблюдать Венеру в окнах напротив. Живя на последнем этаже брежневской девятиэтажки, он испытывал стойкую неприязнь к послебрежневскому серийному строительству, поскольку Венера жила на 11-м этаже новостройки П 44-Т, и два этажа разницы знаменовали наступление поистине танталовых мук при попытке увидеть что-нибудь ниже, чем нежные венерины плечи.
Страдания юного натуралиста усугублялись тем фактом, что Венера, конечно же, была прекрасно осведомлена о молчаливых грёзах несчастного сверстника, и, с чисто женским кокетством, перед тем как включить свет в своей комнате, подбегала к окну - убедиться, что из дома напротив, на два этажа ниже, уже призывно посверкивают запотевшие очки Василия и тускло бликуют линзы просветлённой цейсовской оптики. В те вечера, когда, ценой неимоверных душевных усилий, страсть к знаниям побеждала иные страсти в организме Василия, и его не было в привычной наблюдательской позиции, Венера возмущённо задирала остренький носик и злилась.
В иные же вечера, удовлетворённо хмыкнув, она включала свет, и, по настроению - либо плотно закрывала шторы, либо подходила в этот вечер к окну на такое только расстояние, чтобы максимум её натуры, доступный для обозрения Василия, не опускался ниже ключиц. Конечно, при этом она спускала бретельки на плечи, оказывая снисхождение фантазии заоконного поклонника. Всё-таки она была доброй барышней.
В такие минуты восторг Василия достигал апогея. Веря в искренность людей, он был уверен, что наблюдает естественную красу объекта своих желаний, и эта вера, толчками поднимаясь откуда-то из живота, каждый вечер заставляла его снова взять бинокль в надежде узреть сегодня чуть больше, чем обычно. Знай бы он, что всё, ему демонстрируемое - не более чем милостивый девичий спектакль - возможно, его сердце было бы разбито, зато была бы цела научная карьера, о которой мечтал он с детства. Но - Василий был воспитан на русской классике, и поэтому наверняка знал, как не может вести себя барышня. Венера же русскую классику не любила, а потому не знала, как может вести себя барышня, и вела себя так, как хотела.
Однажды Василий не появлялся в окне целых две недели. Это страшно разозлило Венеру, и на то было сразу две причины. Во-первых, на какую же такую сучку крашенную смотрит теперь этот задрот? Во-вторых, зачем же я потратила столько времени у окна на этого придурка? Была ещё третья причина для злости - Венере было невмоготу одной под тяжестью безответной нелюбви - она не могла поделиться с подружками, что этот неудачник уже две недели подряд не обращает никакого внимания на её окно. Однажды Венера решилась на страшное - сняла лифчик, надела футболку, зажгла свет, открыла окно и высунулась туда по пояс, старательно прогибаясь в пояснице. К несчастью, её старания не были заметны даже дворовым пацанам - ибо, как подсказывает нам геометрия, средняя (и даже более средней) девичья грудь на высоте 11-го этажа выглядит не крупнее мухи. Тем более зависимость привлекательности груди от количества надетой одежды очень быстро падает до насыщения.
Без преувеличения, это был один из самых тяжелых моментов в жизни девушки. Она уже собиралась пойти вскрывать вены, но размышления о последующих немыслимых страданиях рода людского без её светлой личности так огорчили юную мученицу, что сначала она решила как следует поплакать о своей загубленной жизни, и сама не заметила как потом уснула в кроватке, уютно завернувшись в футболку.
Василий тем временем сдавал выпускные экзамены. Он готовился поступать в Физтех, но с треском провалился на физике, не сумев решить задачу о движении груза на множестве блоков. На картинке, иллюстрирующей условия задачи, в каждом блоке ему мерещились венерины детали и составные части. Организм диктовал ему совсем другие условия задачи, нежели пытались объяснить авторы. Раздираемый противоречивыми условиями, Василий не сумел расставить приоритеты, и, полнясь горькой самоиронией, сдал задачу без решения. Расплёскивая самоиронию по недоумевающим окружающим, он добрался до дома и рухнул на постель с отчётливым желанием родиться в следующей жизни кишечнополостной гидрой, размножающейся почкованием.
Ровно в это же время Венера, напрасно остудившая в заоконном пространстве свои магические украшения, плакала в доме напротив.
Больше Василий не вглядывался в вечерние окна. Он уехал в другой город и поступил в электротехнический институт. Там он плюнул на всё и влюбился в осциллограф. Уютно урча, тот показывал ему такие тайные тайности и прелестные прелести, которые были недоступны ни одной знакомой Василию барышне.
А Венера… да кому интересно, что там стало с этой Венерой. Замуж вышла, наверное. Детей растит.
Такие дела.
Однажды он влюбился в физику. Потом - в химию. Потом - в астрономию. Особо трепетно он обожал закон Ома, бензольное кольцо и Венеру.
Венера жила в доме напротив. По вечерам низкоэнергетичные фотоны с линейчатом спектром, излучаемые энергосберегающей лампочкой в её комнате, отражались от различных элементов девичьей поверхности, и, улетая в окно, пронзали - сперва воздушное пространство между домами, затем - стекло в комнате Василия, и, наконец, его огромное сердце. На самом-то деле сердце Василия было как у всех - размером с кулак - но оно было так одиноко, что втягивало окружающее пространство с утроенной силой, поглощая любой встречавшийся ему мусор. Фотоны, отражённые от Венеры, безвозвратно пропадали в глубине его бездонного сердца, как в чёрной дыре, не успев и пискнуть. Угрюмо сопя от одиночества, Василий поглощал миллиарды фотонов и молча вожделел ещё.
Василий полюбил физику в седьмом классе. Химию - в девятом. В последнем классе страстно влюбился в астрономию.
Венеру он полюбил, когда у неё выросла грудь. Так в жизни Василия появилось сразу два препятствия на пути к сияющим вершинам чистого знания. Впервые он осознал это, когда, нарисовав бензольное кольцо, вдруг, с ужасным чувством неотвратимости происходящего, трясущейся рукой подрисовал рядом ещё одно, так, чтобы они вместе составили стилизованный абрис Венериных округлостей в фас. Вся короткая жизнь, лишённая до сей поры каких-либо сладострастных утех, пронеслась в этот миг перед его глазами. И какой же никчёмной показалась ему эта жизнь!
С тех пор, по вечерам, Василий доставал трофейный дедушкин бинокль, и, горько сожалея о невыученных уроках и заброшенной паяльной станции, пытался увеличить угол зрения, под которым ему доводилось наблюдать Венеру в окнах напротив. Живя на последнем этаже брежневской девятиэтажки, он испытывал стойкую неприязнь к послебрежневскому серийному строительству, поскольку Венера жила на 11-м этаже новостройки П 44-Т, и два этажа разницы знаменовали наступление поистине танталовых мук при попытке увидеть что-нибудь ниже, чем нежные венерины плечи.
Страдания юного натуралиста усугублялись тем фактом, что Венера, конечно же, была прекрасно осведомлена о молчаливых грёзах несчастного сверстника, и, с чисто женским кокетством, перед тем как включить свет в своей комнате, подбегала к окну - убедиться, что из дома напротив, на два этажа ниже, уже призывно посверкивают запотевшие очки Василия и тускло бликуют линзы просветлённой цейсовской оптики. В те вечера, когда, ценой неимоверных душевных усилий, страсть к знаниям побеждала иные страсти в организме Василия, и его не было в привычной наблюдательской позиции, Венера возмущённо задирала остренький носик и злилась.
В иные же вечера, удовлетворённо хмыкнув, она включала свет, и, по настроению - либо плотно закрывала шторы, либо подходила в этот вечер к окну на такое только расстояние, чтобы максимум её натуры, доступный для обозрения Василия, не опускался ниже ключиц. Конечно, при этом она спускала бретельки на плечи, оказывая снисхождение фантазии заоконного поклонника. Всё-таки она была доброй барышней.
В такие минуты восторг Василия достигал апогея. Веря в искренность людей, он был уверен, что наблюдает естественную красу объекта своих желаний, и эта вера, толчками поднимаясь откуда-то из живота, каждый вечер заставляла его снова взять бинокль в надежде узреть сегодня чуть больше, чем обычно. Знай бы он, что всё, ему демонстрируемое - не более чем милостивый девичий спектакль - возможно, его сердце было бы разбито, зато была бы цела научная карьера, о которой мечтал он с детства. Но - Василий был воспитан на русской классике, и поэтому наверняка знал, как не может вести себя барышня. Венера же русскую классику не любила, а потому не знала, как может вести себя барышня, и вела себя так, как хотела.
Однажды Василий не появлялся в окне целых две недели. Это страшно разозлило Венеру, и на то было сразу две причины. Во-первых, на какую же такую сучку крашенную смотрит теперь этот задрот? Во-вторых, зачем же я потратила столько времени у окна на этого придурка? Была ещё третья причина для злости - Венере было невмоготу одной под тяжестью безответной нелюбви - она не могла поделиться с подружками, что этот неудачник уже две недели подряд не обращает никакого внимания на её окно. Однажды Венера решилась на страшное - сняла лифчик, надела футболку, зажгла свет, открыла окно и высунулась туда по пояс, старательно прогибаясь в пояснице. К несчастью, её старания не были заметны даже дворовым пацанам - ибо, как подсказывает нам геометрия, средняя (и даже более средней) девичья грудь на высоте 11-го этажа выглядит не крупнее мухи. Тем более зависимость привлекательности груди от количества надетой одежды очень быстро падает до насыщения.
Без преувеличения, это был один из самых тяжелых моментов в жизни девушки. Она уже собиралась пойти вскрывать вены, но размышления о последующих немыслимых страданиях рода людского без её светлой личности так огорчили юную мученицу, что сначала она решила как следует поплакать о своей загубленной жизни, и сама не заметила как потом уснула в кроватке, уютно завернувшись в футболку.
Василий тем временем сдавал выпускные экзамены. Он готовился поступать в Физтех, но с треском провалился на физике, не сумев решить задачу о движении груза на множестве блоков. На картинке, иллюстрирующей условия задачи, в каждом блоке ему мерещились венерины детали и составные части. Организм диктовал ему совсем другие условия задачи, нежели пытались объяснить авторы. Раздираемый противоречивыми условиями, Василий не сумел расставить приоритеты, и, полнясь горькой самоиронией, сдал задачу без решения. Расплёскивая самоиронию по недоумевающим окружающим, он добрался до дома и рухнул на постель с отчётливым желанием родиться в следующей жизни кишечнополостной гидрой, размножающейся почкованием.
Ровно в это же время Венера, напрасно остудившая в заоконном пространстве свои магические украшения, плакала в доме напротив.
Больше Василий не вглядывался в вечерние окна. Он уехал в другой город и поступил в электротехнический институт. Там он плюнул на всё и влюбился в осциллограф. Уютно урча, тот показывал ему такие тайные тайности и прелестные прелести, которые были недоступны ни одной знакомой Василию барышне.
А Венера… да кому интересно, что там стало с этой Венерой. Замуж вышла, наверное. Детей растит.
Такие дела.