Збигнев Бжезинский. Последний суверен на распутье ч.1
Збигнев Бжезинский. Последний суверен на распутье ч.1
Взгляд из прошлого на современность. Интересно сравнить!
© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2006
Збигнев Бжезинский - один из основателей и член совета организации «Международная амнистия» (Amnesty International), попечитель и советник Центра стратегических и международных исследований. Являлся помощником президента США Джимми Картера по национальной
безопасности. Данная статья была опубликована в журнале The American Interest осенью 2005 года.
Резюме Основная проблема нашего времени - это не мировой терроризм. Гораздо
опаснее всеобщее ожесточение, связанное с повсеместным пробуждением политической активности, которая носит массовый и радикальный характер.
Сегодня Америка - самая суверенная страна в мире. Конечно, в наше время понятие суверенитета в значительной степени размыто из-за постоянно растущей взаимозависимости государств, и для большинства из них это скорее юридическая фикция. Даже те немногие страны, которые входят в число наиболее могущественных держав, стараются не поддаться искушению утверждать собственную власть и независимость без оглядки на других. Безусловно, любое государство (или, вернее, его политическое руководство) может проводить самоубийственную неразумную политику. Но такая «способность» становится все более ограниченной за счет пересекающихся интересов около двухсот стран, сосуществующих ныне в политически взаимосвязанном и взаимозависимом мире.
В этом контексте военная кампания Соединенных Штатов против Ирака - как и не столь агрессивная, но не менее принципиальная позиция США по Международному уголовному суду и Киотскому протоколу - демонстрирует уникальность Америки как последнего подлинно суверенного государства. Эти и другие подобные шаги, особенно осуществленные после 11 сентября 2001 года, отражают глубокое убеждение администрации Буша в том, что для защиты своих национальных интересов США должны иметь свободу действий: могущественному Гулливеру негоже быть связанным по рукам и ногам слабыми лилипутами.
Постсентябрьская политическая риторика и стратегическая переориентация Америки сопровождаются решительным разрывом с применявшимся на протяжении пяти десятилетий двухпартийным подходом к формированию международной политики. Несмотря на открытую критику в адрес администрации Буша, внешнеполитический истеблишмент демократов в основном был настроен на молчаливое согласие с новыми стратегическими и мировоззренческими представлениями президента, так что некоторые демократические лидеры поначалу даже входили в группу поддержки. В результате большинство рецептов, предлагаемых демократами в области внешней политики, приобрели легкий «бушевский» привкус.
Сентябрьские события показали, что изменения во внешнеполитической доктрине и политике действительно были необходимы. Теперь главное - уяснить, верно ли был поставлен диагноз сразу после 11 сентября и, в частности, насколько правильно поступили Америка и весь остальной мир, сосредоточив усилия на борьбе с терроризмом. В конце концов, даже бесспорная истина о том, что Соединенные Штаты обладают абсолютным суверенитетом как последним прибежищем, все же оставляет открытым вопрос: для чего нужен США этот суверенитет? Для обеспечения государственной безопасности, как скажут многие? Но в таком случае не станут ли усилия, направленные на увековечивание уникального положения, угрожать государственной безопасности Америки и ее гражданской свободе?
Соединенным Штатам следует взглянуть в глаза новой и чрезвычайно важной реальности: в мире происходит беспрецедентное по масштабу и интенсивности пробуждение политической активности, в результате чего стратегия силы претерпевает изменения, столкнувшись с популистской деятельностью. Необходимость как-то реагировать на это массовое явление ставит единственную в своем роде суверенную Америку перед исторической дилеммой: определить свою глобальную роль. Мы находимся в самом начале серьезной дискуссии, разворачивающейся вокруг этой темы.
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ПОСЛЕ 11 СЕНТЯБРЯ: ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРИУМФ И СТРАТЕГИЧЕСКАЯ УЯЗВИМОСТЬ
Вплоть до террористических атак 2001 года администрация Буша вообще не имела какой-либо заслуживающей внимания внешнеполитической доктрины, и поэтому неудивительно, что с тех пор ее курс определялся главным образом потрясением, пережитым 11 сентября. Будучи следствием полученной травмы, эта политика формировалась в атмосфере всеобщего негодования и эксплуатирует вполне понятную тревогу, которую теракты породили в обществе. Спонтанной реакцией администрации стала кампания по распространению в общественном сознании ее собственного представления о новом вызове, а также последующее обоснование всеобъемлющего, глобального ответа на этот вызов. Отправным пунктом и источником вдохновения для того и другого явились события 11 сентября. В результате была выработана узко-сфокусированная политика с далекоидущими намерениями.
Теоретической основой американской внешней политики после 11 сентября служит идея о фундаментальном стратегическом дисбалансе в мире. Принято считать, что обеспокоенность в связи с терроризмом, который поощряется безответственными государствами-изгоями и приобретает все более зловещий характер из-за угрозы распространения оружия массового уничтожения, заслонила собой проблему традиционного соперничества между основными державами. В этом контексте «глобальная война с террором» приобретает символический смысл. Она ведется под патриотическими лозунгами и оказывает мобилизующее воздействие, легализуя активность, которая в противном случае расценивалась бы как выходящая за рамки законности или попросту противоправная. События 11 сентября фактически приостановили действие положения о неприкосновенности личности даже в отношении граждан США, дали санкцию на «усиленные допросы» (читай: пытки) задержанных и односторонние военные действия - точно так же, как Перл-Харбор в свое время узаконил в общественном сознании атомную бомбардировку Хиросимы. Все это считалось болезненным, но необходимым атрибутом справедливой войны.
Акцент на терроризме был политически целесообразен также в силу расплывчатости этого понятия. После 11 сентября понятие «терроризм» было доведено до сознания каждого американца. Как следствие, не было никакой надобности объяснять, ни как ведется «глобальная война с террором», ни как узнать, когда закончится эта война нового типа с неуловимым врагом. Отпала необходимость и в более точном ответе на вопрос о сущности террористов, откуда они взялись, какие исторические, религиозные и политические мотивы лежат в основе их ненависти к Америке. Таким образом, терроризм заменил советское ядерное оружие в качестве главной угрозы, а внушающие страх террористы (потенциально вездесущие и в целом отождествляемые с мусульманами) пришли на смену коммунистам.
Новое мировоззрение, в оперативном порядке сформированное администрацией Буша, внедрялось в высших эшелонах Белого дома и Министерства обороны энергичной группой, движимой общей стратегической ориентацией. Внутренняя сплоченность вкупе с общественным негодованием, тревогой и жаждой решительных действий сократила длительные и сложные политические дебаты. Каждый из трех ключевых компонентов новой стратегии, хорошо известных в настоящее время, опирался на теорию исторического разрыва.
Однополярный мир, оправдывающий право на самооборону, вытеснил понятие коллективной безопасности, основанной на атлантическом альянсе и необходимости апеллировать к санкциям ООН.
Право силового предотвращения или даже упреждения возникающей серьезной угрозы заслонило собой одну из ключевых концепций государственной обороны - сдерживание (поначалу не принималась в расчет реальная опасность того, что неточная разведывательная информация может спровоцировать военное вмешательство на основании простого подозрения; это стало причиной серьезного конфуза сразу после вторжения в Ирак).
Ставка на случайные коалиции одновременно обесценила политическую значимость существующих альянсов (наподобие НАТО) и повысила целесообразность договоренностей в области безопасности с тактически удобными партнерами (такими, как Россия).
Нельзя отрицать, что новая стратегия, порожденная духом времени и всеобщим страхом, в какой-то мере отвечала новым требованиям эры, наступившей после окончания холодной войны. Война с террором оказалась исторически привлекательной формулой. Самой первой демонстрацией новой стратегии в действии стала своевременная эффективно проведенная военная кампания, предпринятая осенью 2001 года с целью уничтожить гнездо террористов в Афганистане. Эта акция была положительно воспринята американцами и получила серьезную поддержку за рубежом.
Поражение, быстро нанесенное движению «Талибан», и разгром высшего командования террористической сети «Аль-Каида» наконец представили общественности доказательство того, что война с террором реальна и в ней можно одержать верх. Победа буквально витала в воздухе.
Увы, Афганистан, который вполне заслуженно мог бы считаться стратегическим триумфом, вскоре был низведен всего лишь до тактического успеха - в первую очередь непродуманными действиями самой администрации. По широко обсуждаемым, но не вполне понятным мотивам люди, ответственные за разработку американской стратегии, объединили кампанию против «Аль-Каиды» Усамы бен Ладена с военной операцией по свержению режима в Ираке, причем сделали это, не заручившись международным одобрением. Тем самым Ирак трансформировался в главный стратегический плацдарм глобальной войны с террором.
Общественная кампания, поднимающая на щит всю серьезность террористической угрозы, продолжалась и после военных успехов в Афганистане и Ираке вплоть до президентских выборов в 2004 году. Поскольку средствам массовой информации (СМИ) свойственно от природы соревноваться в нагнетании страха, телевидение и пресса обрабатывали общественность почти каждую неделю, пугая леденящими душу сценариями. Так же оперативно был сформирован целый легион антрепренеров террора (читай: «экспертов по терроризму»). Можно предположить, что, если бы СМИ и высшее политическое руководство страны изо дня в день извещали общественность о быстром ухудшении здоровья нации - мол, наши сердца всё хуже перекачивают кровь, память ослабевает, жизненно важные органы быстро изнашиваются, рак распространяется повсюду, и всех нас неизбежно ожидает полный упадок сил, - мы получили бы миллионы американцев, страдающих хронической ипохондрией в стадии обострения.
Стоит ли удивляться, что в обществе, захлестнутом потоком выразительных официальных предупреждений о надвигающейся, но невидимой угрозе, начал развиваться психоз, превращая самоуверенную Америку в охваченную страхом страну? Более того, понятие «война с терроризмом» постепенно отождествляется с политической формулой «Лавры победителя достаются мне, а горечь поражения разделяют все». Отсутствие после 11 сентября террористических актов в самой Америке всегда можно было представить как доказательство достигнутого президентом успеха в войне, а любую вылазку террористов - как подтверждение необходимости продолжать «войну с терроризмом». Неудивительно, что в полном соответствии с историческими прецедентами, избирательная кампания «военного времени» увенчалась успехом действующего «главнокомандующего»!
Однако политический триумф президентской администрации не принес Америке стратегических успехов. Война в Ираке, начатая в 2003 году по ложным обвинениям и в одностороннем порядке, оказалась во всех отношениях более дорогостоящей, чем первоначально ожидалось. Мало того что американцы продолжают умирать два года спустя после «окончания» войны и тысячи возвращаются домой инвалидами - администрация не сумела разумно распорядиться плодами победы после завершения главной боевой фазы, и общие финансовые издержки вскоре стали исчисляться сотнями миллиардов долларов. В международном масштабе эта кампания вылилась в исторически беспрецедентную враждебность к США, доверие к нашей стране (и особенно к ее президенту) было в значительной степени утрачено. Демагогия вокруг якобы имевшегося у Ирака оружия массового уничтожения, позор Америки (и ее высших чинов) в Абу Грейбе и Гуантанамо, опасное перенапряжение военного потенциала и, как следствие, неспособность Вашингтона помешать Северной Корее в приобретении ядерного оружия повлияли на снижение политического веса Соединенных Штатов.
Особый повод для беспокойства - растущее неприятие Америки в мусульманском мире. Хотя администрация избегала антимусульманской риторики, муссирование террористической угрозы в телесериалах и блокбастерах, а также со стороны доморощенных членов антиарабского «Комитета бдительности» укрепило в общественном сознании образ затаившегося мусульманского террориста, готового в любой момент нанести удар. Если добавить к этому оказание Израилю усиленной поддержки, вызывающей гнев мусульман, и вторжение в Ирак, то нельзя не заметить: американская политика приобретает явную антиисламскую окраску, что играет на руку мусульманским фундаменталистам, беззастенчиво распространяющим отвратительный «сатанинский» образ Америки. Это подтверждают выводы Комиссии по расследованию событий 11 сентября. Таким образом, бесконечная междоусобная война между фанатиками и умеренными приверженцами ислама переросла в конфликт ислама с Соединенными Штатами, нанося колоссальный вред как мирным мусульманам, так и всей стране.
Еще бОльшую опасность для долговременных интересов Америки представляет наметившаяся глобальная тенденция создания региональных коалиций с плохо прикрытой антиамериканской направленностью. В Азии, Европе и Латинской Америке все чаще имеет место дистанцирование от Государственного департамента США и всего американского. Данный процесс на руку, например, Китаю, который эксплуатирует усиливающиеся паназиатские настроения народов Восточной и Юго-Восточной Азии для того, чтобы облегчить себе задачу по негласному вытеснению Соединенных Штатов из этих регионов. Та же тенденция существенно ослабляет трансатлантическую составляющую в политике Европейского союза, пытающегося выстроить более четкую политическую линию. Она же побуждает горстку новых, демократически избранных, но левацки ориентированных латиноамериканских президентов укреплять отношения с Европой и Китаем. Появление сильных панъевропейских и паназиатских сообществ и ослабление трансатлантических и транстихоокеанских связей грозят дальнейшим ростом изоляции Америки в мире.
В конце 2004 и начале 2005 года в самЧй администрации США появились признаки осознания надвигающейся угрозы. С этого времени в Белом доме поутихли разговоры о войне с террором и все чаще стали раздаваться призывы к борьбе за свободу во всем мире. Речь Буша при его вступлении в должность в январе 2005-го, знаменовавшая собой начало грандиозного «крестового похода» за свободу, смело апеллировала к Атлантической хартии Франклина Делано Рузвельта и кампании за права человека Джимми Картера, не говоря уже о «Четырнадцати пунктах» Вудро Вильсона. Однако от внимания зарубежных скептиков не ускользнуло то, что наиболее частыми примерами, призванными доказать успех нового демократического похода, были Афганистан и Ирак, подвергшиеся военной оккупации со стороны США, а также палестинские территории, все еще оккупированные Израилем.
Кратко резюмируя вышесказанное, достаточно отметить, что внешняя политика Вашингтона после 11 сентября отличается крайней близорукостью и недальновидностью, сеет чрезмерную панику и слишком дорогостояща, если судить по ее первым результатам. В целом она сделала Америку более уязвимой и поколебала легитимность ее мирового превосходства. Что еще хуже, углубленный диагноз не позволяет в долгосрочной стратегической перспективе дать определение исторически значимой роли США в мире, способное сплотить нацию или оправдать ее приоритеты в глазах мирового сообщества.
АМЕРИКА И ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ В МИРЕ
После 11 сентября 2001 года упорядоченный ход истории действительно оказался нарушенным. Но основная проблема нашего времени - не мировой терроризм, а всеобщее ожесточение, связанное с происходящим в мире пробуждением политической активности, носящей массовый и радикальный характер. Возникающий в связи с этим вызов американскому суверенитету, состоит главным образом вовсе не в том, чтобы помешать антиамериканским лилипутам обездвижить Гулливера, а в том, чтобы объединить под своей эгидой быстро растущих лилипутов и вместе с ними заняться поэтапным формированием эффективного мирового сообщества.
Даже если масштабы нынешнего подъема политической активности беспрецедентны, само это явление имеет богатую предысторию. В свое время Французская революция 1789-го также породила небывалую по своему накалу и социальному размаху активность народных масс, быстро охватившую сначала Францию, а потом и всю остальную Европу. Пробуждение массового политического сознания стимулировалось повсеместным распространением грамотности и страстной агитацией. По стране прокатилась волна митингов и манифестаций; на площадях городов, в многочисленных политических клубах и даже в отдаленных селениях звучали пламенные речи. Этот всплеск активности вовлекал в свою орбиту не только все новых представителей буржуазии и низших слоев городского населения, но также и крестьян, духовенство, аристократию.
Мифология Французской революции поместила благородные понятия «свобода, равенство и братство» в священный пантеон политических ценностей. Однако действительность Французской революции была такова, что не менее возвеличенными и воспетыми оказались разнузданный террор, революционные трибуналы, националистическая агитация и свирепая классовая вражда, не говоря уже об экспорте революции в другие европейские страны посредством так называемых освободительных войн. Поэтому террор, как вполне осознанное средство политического запугивания, фактически обязан своим рождением именно этой революции. Гремучая смесь идеализма и эмоций способствовала формированию мощного социально значимого национального самосознания, способного воздействовать на политику.
В течение последующих 216 лет пробуждение политической активности распространялось хотя и медленно, но неумолимо, подобно расползающейся чернильной кляксе. События в Европе 1848-го и в целом национальные движения на рубеже XIX-XX веков отражали новую политическую реальность: популизм и усиливающуюся решимость масс. В некоторых странах популисты взяли на вооружение утопическое манихейство. Оно было опробовано российскими большевиками в 1917 году, итальянскими фашистами, захватившими власть в 1922-м, и немецкими нацистами в 1933-м. Процесс пробуждения политической активности перекинулся и на Китай, ввергнув его в пучину гражданского конфликта, растянувшегося на несколько десятилетий. Антиколониальные настроения всколыхнули также Индию, где действенным средством свержения британского империализма являлась тактика пассивного сопротивления. А после Второй мировой войны антиколониальные политические волнения в других странах и вовсе положили конец оставшимся европейским империям. В Западном полушарии первые признаки популистской активности проявились в Мексике в 60-х годах XIX века и в конце концов привели в начале следующего столетия к революции.
Не будет преувеличением сказать, что в XXI веке население большей части развивающегося мира пробуждается к политической активности и во многих странах это выливается в волнения и беспорядки. Жители развивающихся стран остро сознают вопиющую социальную несправедливость, нередко выступая с гневными протестами против тех действий, которые воспринимаются ими как политическое унижение. Информация, получаемая посредством радио, телевидения и во все большей степени Интернета, порождает в обществе зависть, которую политические демагоги и религиозные фанатики используют в своих целях. Энергия возбужденных масс преодолевает границы и бросает вызов ныне существующим государствам и всей мировой иерархии во главе с США.