"Дом проблем"
У Канты Ибрагимова (писатель, лауреат Госпремии по литературе) вышла новая, шестая по счету, книга - "Дом проблем".
Я попросил у автора разрешения выложить одну главу из его книги в интернет. Читайте под катом. По вопросам же приобретения самой книги - это уже к автору, в Союз писателей ЧР. В интернете целиком ее точно не будет.
* * *
В центре Грозного всего один специализированный молоч¬ный магазин. Туда молоко привозят раз, под утро, в лучшем случае еще после обеда. Задолго до открытия выстраивается длинная очередь. Пока мать занималась уборкой «Образцового дома» и двора, стараясь не опоздать на работу, пораньше бежал к молочному магазину и Ваха Мастаев.
Здесь, у магазина, он делал любопытные открытия. Так, на¬пример, как бы рано он ни вставал, а ближе двадцатого номера не получал, это значит, что творог и сметана вряд ли достанутся. В очереди, в основном, пенсионеры, но никогда нет жиль¬цов «Образцового дома», они то ли молочное не едят, то ли и это им по спецзаказу доставляют, то ли на рынке, где все есть, да втридорога, покупают.
Очередь в продовольственный магазин - это не только показатель плановой экономики, это некий срез общества. Так, Мастаев замечает, что в очереди больше всего русских, значит, чеченцев и ингушей в центре проживает мало. В очереди, в основном, пожилые люди, а молодому человеку здесь и стоять вроде зазорно. А вот Ваха понимает, что помимо него этим заняться некому, он помогает маме, комплексам не подвержен, а вот пользы он получает очень много. Так, старушки делятся, как вкуснее и экономнее борщ приготовить, варенье сварить, грибочки засолить, какая передача по телевизору была инте¬ресной или сегодня будет. О политике, особенно международной, говорят много, а вот предстоящие выборы, кои впервые беспокоят Мастаева, их совсем не волнуют. А вот на афишах летнего кинотеатра «Машиностроитель» объявление - будет концерт фортепьянной музыки, вход бесплатный, солистка - Мария Дибирова. И это живо обсуждается, говорят, что преды¬дущий концерт был прекрасным, а сама Мария то ли из Моск¬вы, то ли из Европы прямо из Ла Скала приехала.
Фортепьянная музыка Мастаева интересует даже меньше, чем способ приготовления борща. После магазина Ваха торопится домой, на ходу завтракает и, пока жильцы «Образцового дома» еще спят, спешит на работу, он рабочий-крановщик домостроительного комбината, где работа с раннего утра.
Он уже взобрался на свой высотный кран и начал работать, как поступила команда лично ему «майна» . Доселе важный секретарь партийной организации очень вежливо, обращаясь на «вы», приглашает в партком:
- Мастаев, - секретарь парткома даже навстречу пошел, - вам оказана огромная честь, - вы председатель избирательной комиссии.
- М-может, другого направите? - взмолился Мастаев. - Меня ведь заменить некому.
- Да вы что! - искренне удивлен секретарь. - Это и комби¬нату почет! Свободное волеизъявление граждан - главное за¬воевание социализма. А работа не волк, в лес не убежит. А вам, раз такое доверие партии, мы предоставляем двухнедельный отпуск с сохранением жалованья плюс премию. Путевку в санаторий. Что-нибудь из дефицита, например, норковую шапку или дубленку по госцене. В очередь на жилье... В общем, повезло тебе в жизни, парень!
Дома его встретила удивленная мать: она уже видела, что у каждого подъезда вывесили объявление «ваш председатель изби¬рательной комиссии», на нем же фото Мастаева и домашний телефон, который тут же зазвонил, вызывают в Дом политпросвещения - политзанятия. Первым делом необходимо ознакомиться со списком всех жильцов «Образцового дома», обойти все квартиры и всем вручить приглашение на выборы, под расписку.
Как стучаться в каждую квартиру, как, заикаясь, объяснить, кто он такой. Однако все оказалось гораздо проще: во всех квар¬тирах его уже знают, ждут, положенную процедуру производят, и никаких проблем, пока Мастаев не дошел до новоселов: Якубовы, словно к ним в склад пришли, ведут себя чванливо, а вот Дибировы дверь не открывают. Это и понятно: из квартиры доносится такая завораживающая дух мелодия, такая кипучая, неукротимая страсть, что ее и прерывать не хочется, но надо, надо сдать подписные листы в Дом политпросвещения. И Ваха звонит; словно ужас тишины и пустоты - музыка оборвалась, стук шагов, красивый девичий голос: «Кто там?» И пока Ваха пытался что-то вымолвить, дверь распахнулась, будто пригла¬шая его в этот волшебный мир: она, возбужденная игрой и встре¬воженная звонком, юная, румяная, недовольная, строго смот¬рела на него. А Ваха, мало того, что сказать ничего не может -скулу свело, еще и взгляд потупил от смущения.
- Что вам нужно? - строго и нетерпеливо спросила она. Мастаев протянул листок и ручку.
- Что за бестактность, я автографы на дому не раздаю, - дверь захлопнулась, а Мастаева охватило какое-то непонятное, доселе неведомое чувство. Будто по волшебству перед ним раскрылась дверь в чудесный, чарующий мир, где счастье, любовь, музыка и красота, и тут же этот мир исчез, словно навсегда. И ему стало так одиноко, пусто, что он буквально застыл у Дибировской две¬ри. И неизвестно, сколько бы еще простоял, когда его здесь об¬наружила возвращавшаяся домой мать Марии. Она сразу все по¬няла, расписалась за всех членов семьи и заверила, что все, как положено, проголосуют... И все. Не только дочь, но даже мать не узнала Ваху. Да и как узнать - столько лет прошло, тогда он был подростком. А ведь это та семья немца-дирижера Тамма из Алма-Аты. И это та девочка, которая играла на рояле, в которую Ваха с тех пор в своих фантастических грезах влюблен... И он даже не мечтал, а вдруг встретил ее... Стало и приятно, и страш¬но, и тревожно. Как легко было мечтать, а она, еще более влеку¬щая, чарующая, - наяву. Что делать?
Остаток дня Мастаев провел в Доме политпросвещения.
- Молодец! - хвалил его Кныш. - Чувствуется рабочая хватка и смекалка, быстро справились с заданием. Теперь следую¬щий, не менее ответственный этап. Мастаев, - он его легонько толкнул, - что с вами? Вы сегодня какой-то рассеянный. Так вот, теперь необходимо агитировать за нашего кандидата.
- А что за него агитировать? - всего один кандидат, одна всего партия, - очнулся Мастаев.
- Но-но-но! Вы что, Мастаев?! Никакой расхлябанности. Народу надо указать правильный путь, правильный выбор. Никакой самодеятельности, нельзя пускать дело государствен¬ной важности на самотек. Вам все понятно? Повторите!
- Никакого самотека, в кране должен быть напор.
- Образно. Молодец, - еще раз похвалил Кныш. - Ну, ты, я вижу, торопишься с агитацией. Правильный, пролетарский эн¬тузиазм.
О выборах, тем более об агитации, Мастаев в тот день не думал, вечером в летнем кинотеатре концерт Дибировой Ма¬рии, вот куда он торопится. На концертах до этого он никогда не бывал, да по телевизору видел, что поклонники дарят ис¬полнителям цветы, вот и подался он на цветочный рынок.
Как и со всем в Стране Советов, выбор цветов небольшой. Это тоже элемент буржуазного излишества. К тому же Мастаев никогда прежде цветы не покупал, не дарил, не разбирается, да и лишних денег у него нет. И тогда он решил поступить здраво. Живые цветы через день-два завянут, и он купил искусствен¬ные и только два, как знак: он и она - навечно!
Людей на концерте - негусто, в основном русские, пожи¬лые. В первом ряду мать Марии, а вот брата и отца нет. Ваха пораньше пришел, чем удивил билетера, сел так, чтобы и его было видно. Однако Мария вряд ли его заметила до начала, а во время исполнения он сам про все забыл, он даже не думал, что от музыки, тем более такой вроде скучной, как говорят, клас¬сической, он получит такое наслаждение, такую невиданную легкость, нежность, что буквально улетит вместе с девушкой и мелодией на самые облака, и, как заключительный аккорд, он видит, что понесли на сцену цветы. Он тоже рванулся к ней, стал в очередь, и что же такое, она от его подарка вздрогнула, даже побледнела. Не понимая, в чем дело, пораженный Мастаев быстро вернулся на свое место, а соседка шепчет:
- Такие цветы лишь на могилу. А два цветка - траур.
Он бежал. Бежал на до сих пор спасающий футбол, но и там не смог найти успокоения. До полуночи бродил он по городу, боясь войти во двор, думая, что там его поджидают культурные обитатели «Образцового дома». Но во дворе, как обычно, тихо, только мать беспокоилась, что он задержался.
Наутро во дворе тоже ничего революционного, так что он, более-менее успокоившись, двинулся в другой дом, политпрос¬вещения, а тут Кныш:
- Хе-хе, что это ты там учудил на концерте?
- Откуда вы знаете? - Мастаев так удивлен, что даже не заикается.
- Хе-хе, я все знаю, работа такая. А ты в принципе пра¬вильно поступил, есть в тебе рабочий инстинкт, сразу же «за¬хоронить» эти буржуазно-заморские веяния. Тоже мне класси¬ка: Бах, Шопен да Чайковский. Есть «Интернационал», есть наш Гимн - и баста! - он закурил очередную папиросу. - Весь мир против нас. Выборы на носу, а этим барышням все побренчать неймется. Ты, Мастаев, молодец, сорвал это безобразие!
Кныш, обычно говоривший лозунгами, всегда твердил: «Болтун - находка для врага». А тут разошелся, во всех под¬робностях смакуя, рассказал, как эта пианистка не смогла про¬должать концерт, словно голос у нее сорвался, как публика ста¬ла возмущаться.
- А вы разве были там? - не сдержался Мастаев.
- Считай, что был, - доволен Кныш. - Если бы не дождь, был бы прилично-организованный скандал.
- А-а разве вчера был дождь?
- Что? - Кныш словно очнулся. - Вот черт! Действительно, разве вчера был дождь? - он полез в стол и, не доставая, чтобы Мастаев не видел, что-то там листал. - Вот дрянь, опять, ви¬дать, пил. Дождь в отчете надумал. Ну, я ему дам на сей раз, -он поднял трубку. - Срочно метеослужбу. Дайте справку о погоде за вчерашний вечер. А ты иди, работай, - это грубо Мастаеву. - И не болтай!
Как таковой работы по выборам не было. Все за годы совет¬ской власти отработано, налажено. Тем не менее Мастаев по природе был дотошным, и в учебных заведениях отмечали, что он звезд с неба не хватает, но упертый, настырный, порой пря¬молинейный, и в жизни, особенно в футболе, идет напролом, борется до конца, даже, казалось бы, в безнадежной ситуации. И если в жизни он еще ничего не достиг, зато в футболе он нападающий, не такой, как многие, увертливый, ловкий, быст¬рый, и несмотря на свои вроде бы незавидные габариты, он таран, частенько прошибает оборону.
И за выборы Мастаев взялся бы основательно. А тут он хо¬чет забыть свой первый концерт; может, оттого еще с большим рвением взялся за дело, поручение. Даже Кныш удивлен, при¬езжала комиссия - никаких нареканий, и молодого Мастаева ставят всем в пример.
- Смотри, - за день перед выборами предупреждает Кныш, -у тебя будет голосовать все руководство республики, в том числе и первый! Будь начеку: «Образцовый дом» - образцовые выбо¬ры - всем как один голосовать! И «итоговый протокол» готов?!
- А зачем тогда голосовать, зачем выборы?
- Но-но-но, Мастаев! Выборы - это свобода граждан СССР! День выборов - настоящий праздник. Все нарядные, все
прибрано и украшено. Звучит патриотическая и народная му¬зыка, все в цветах и в шариках. В продаже много сладостей, и все дешево. Мастаев очень волновался, но ничего особенного, как его предупредили - к девяти утра придет сам первый сек¬ретарь с супругой и дочкой. К этому моменту несколько камер и вся элита у избирательных урн. Никакой охраны, никакой толкучки; все торжественно, спокойно, организованно. До обеда почти все проголосовали за единственно достойного кандидата, то есть первого секретаря обкома и единственную партию -КПСС. И тут проблемы с новоселами. Время, отведенное для голосования, уже подходит к концу, а старших Дибирова и Яку¬бова нет. Сам Мастаев очень волнуется, ведь явка на его участке должна быть стопроцентной. И это по инструкции вроде не запрещено, но и не желательно в день выборов, однако Маста-ев имеет право в исключительных случаях, и он хочет оказать хоть какую-то услугу - позвонил Дибировым. Не узнать мело¬дичный голос Марии нельзя, да вот он от волнения и слова ска¬зать не может, а она засмеялась, трубку положила. А он по важ¬ному делу звонит, поэтому вновь перезвонил, кое-как смог что-то сказать. Тотчас же прибежала мать Марии, она понимала, что может произойти, если партийный функционер не прого¬лосует.
Виктория Оттовна пояснила несколько иначе, да позже Ма-стаев узнал: оказывается, Юша Дибиров накануне загулял на пригородной даче и сегодня не может прийти в себя:
- Вот его паспорт, - за полчаса до закрытия избирательного участка говорит Виктория Оттовна.
- Голосует не паспорт, а личность, - как можно корректнее пытается отвечать Мастаев.
- Пожалуйста, помогите, - это уже сама Мария прибежала на участок минут за пять до закрытия.
И тогда Ваха неумолим. Ровно в восемь вечера он закрыва¬ет участок, а еще через пять минут рвется запыхавшийся Яку¬бов, твердит, что был на похоронах, хочет проголосовать - дверь закрыта.
Быстро Мастаев подвел итоги голосования. Все до смешно¬го просто, в его элитарном списке ровно 100 человек, голосо¬вавших - 98 процентов, из проголосовавших «за» - 100 про¬центов, «против» - нет.
В полночь Ваха перед сном курил на лестнице перед своим чуланчиком, когда в соседний подъезд прошли Якубов и глава правительства Бааев. В окне Кныша, что прямо над Мастае-вым, загорелся свет, и вскоре в чуланчике зазвонил телефон.
- Ваха Ганаевич, - настойчив голос Кныша, - необходимо позволить проголосовать товарищу Якубову.
- Не положено, - сух голос Мастаева, - все опечатано, итог подведен.
- Мастаев! - этот крик слышали даже во дворе. Мастаев положил трубку.
Через пару дней печатный орган Чечено-Ингушского об¬кома КПСС газета «Грозненский рабочий» опубликовала ито¬ги голосования, где на избирательном участке № 1 значилось: явка - 100 процентов, «за» - 100 процентов, «против» - 0. Прав¬да, была еще одна заметка на первой полосе: состоялось вне¬очередное заседание бюро обкома по поводу предстоящей убо¬рочной страды; был и вопрос «о разном», где коммунисты Дибиров Ю. и Якубов А. получили по партвзысканию и вре¬менно отстранены от занимаемых должностей.
Все это Мастаева уже мало интересовало. Он вновь с утра - в очереди за продуктами, потом весь день над городом - Грозный строит, зато вечером жизнь: он играет в футбол, а потом, когда уже стемнеет, много раз проходит под окнами Дибировых, и, может, не так часто, как раньше, а порою льется музыка: такая страсть, что внутри у Вахи все замирает. И как бы он хотел, чтобы, как и он, и о нем вспоминали. А о нем, и не только в квартире Дибировых, но и у Якубовых частенько вспоминают, будто во всех их бедах виноват Мастаев. Ведь Мастаеву неведомо, что значит «отстранены от дол¬жности», от высокой должности; он ведь просто рабочий, и на его место никто не зарится, наоборот, всюду висят объявления: «требу¬ются рабочие». И что же люди на работу не идут, вроде в республи¬ке избыток рабочей силы, безработица. Да Мастаев не экономист, не понимает, что безработица - не оттого, что работы нет, а оттого, что за тяжелую работу платят мало, семью не прокормить.
Конечно, и Мастаев понимает, что получает за свой труд маловато, еле-еле концы с концами сводит. Да все познается в сравнении, ведь они до сих пор с матерью ютились в малень¬кой комнатушке и пили чай с черным хлебом. А теперь - про¬сто роскошь, и большего в жизни не надо, все вроде будет сво¬им чередом. Вот только одно, ну конечно же не беда, а какое-то новое чувство: он понимает, что влюблен в Марию, она девуш¬ка красивая, интересная, и вокруг нее парни обеспеченные увиваются, вот и захотелось Вахе Мастаеву поприличнее одеться, пошел он на полуподпольный вещевой рынок - чтобы одни джинсы купить, ему надо пару месяцев ударно, по-коммунистически, вкалывать. Зато с обувкой просто повезло. И раньше, бывало, мать найдет в мусорном баке какую-либо поношенную одежонку, выстирает, заштопает, и себе, а бывает, и Вахе пере¬падает. А переехали в «Образцовый дом», и здесь такого добра навалом, так и заполучил Ваха ношеные, но еще весьма доб¬ротные кроссовки. В таких не то что в футбол, даже на работу ходить жалко, только на прогулку. И вот как-то вечером, что в последнее время желанно, он стал под окном Марии, и она выглянула, словно его ждала, и он даже посмел с ней поздоро¬ваться, даже еще что-то сказать. И она ему, может, не так дру¬желюбно, да что-то отвечала. Однако Ваха не мог расслышать, по пустынному вечером проспекту Победы проехала с визгом машина, стук дверей и сосед Якубов Асад.
- Мария, - чуть ли не во всю глотку гаркнул Якубов, - из-за этого стукача наши паханы пострадали.
- К-к-кто «стукач»? - задрожал Мастаев. - Т-ты ответишь за эти слова!
- Чего?! - презрительно сплюнул Якубов. - Ха-ха-ха, мои кроссовки с помойки подобрал и еще о чем-то базаришь.
- Э-э, - совсем лишился дара речи Мастаев, а Якубов тем же тоном продолжал:
- Ты, своих же, чеченцев, подставил. Выслужился?
- Я действовал честно, - наконец-то прорвало Мастаева.
- Хе-хе, «честно». Тогда скидывай мои коры. Давай, разу¬вайся прямо здесь.
- Якубов! Тебе не стыдно? - вдруг крикнула Мария.
- Стыдиться должен этот ублюдок.
- Я-я у-у. - не смог словом ответить Мастаев, бросился на обидчика.
Особого противостояния не получилось: не раз битый, драч¬ливый воспитанник городских окраин и подворотен, он с ходу подмял Якубова и, наверное, избил бы от души, но услышал, как Мария назвала его имя: «Ваха, перестань!» Он уже уходил, но остановился, словно очнулся, быстро сбросил кроссовки, швырнул их: «На, подавись». Так и ушел босиком, а кто-то с балкона «Образцового дома» вслед крикнул: «Босяк».
Когда Ваха пришел в чуланчик, мать уже спала, а он долго не мог заснуть, все выходил во двор покурить, о драке он даже не вспоминал, был просто счастлив, что Мария знала его имя, даже обратилась к нему.
С таким же настроением он провел и весь последующий рабочий день, думая, что все утряслось, а, оказывается, было продолжение: мать обо всем узнала. Она пошла к Якубовым и на весь подъезд заявила:
- Мой сын не стукач и тем более не ублюдок. Мы свой тру¬довой честно добытый кусок хлеба едим и хвалу Богу воздаем, а вы с жиру беситесь, воры! Харам с вами жить.
Якубовы с ней особо не препирались, просто дверь перед носом захлопнули. А на следующее утро, не в почтовый ящик, что на двери, а под дверь просунули конверт: «Граждане Мастаевы. В «Образцовом доме» проживают достойные люди. Ведите себя прилично, выселим».
Только Ваха это прочел, бросился в подъезд к Кнышу. Благо, тот сам открыл дверь. Увидев протянутое письмо и страдающее от заикания лицо, Кныш грубо схватил запястье Мастаева, резко втянул в коридор и шепотом:
- Я ведь запретил без вызова являться, тем более сюда.
- Э-э, - показывал Мастаев письмо.
- Тише, я сам такое же получил. Читай: «Товарищ Кныш! Ваша кадровая политика не соответствует современным требованиям. Срочно примите меры. Выговор с предупреждением».
- А вам от кого?
- Тс-с! - Кныш загадочно поднял указательный палец вверх и еще тише: - понимаешь, мы люди маленькие, а политика - дело темное. Ею управляют всего несколько человек. Их мало кто зна¬ет, и лучше не знать. А если хотим жить, надо исполнять. Иди.
- Постойте, - заупрямился Ваха, вновь глядя в письмо, - вы-то хоть «товарищ», а мы с матерью, судя по письму, «не достой¬ные», «не приличные».
- Мастаев! Ты юн и глуп! Вместо того, чтобы благодарить судьбу, ты о какой-то чести задумался?.. Ну, можешь хоть сей¬час переезжать. Куда? Хоть о матери своей несчастной поду¬май... А ты в пианистку влюбился. Да она ведь цаца, и не че¬ченка, и не русская. Так, что-то фашистско-жидовское, как и ее музыка. А ты - сын уборщицы! Сам крановщик. Факт! И кто его опровергнет?.. Но мы, рабочие, все равно победим! Иди, я тебя, когда надо, вызову.
По сути, Мастаев - беспризорник, всегда был волен в своих мыслях. А тут Кныш прочитал такую мораль, и мать, будто сго¬ворились, то же самое: «Выкинь из головы эту музыкантшу, мы им не пара». А как он ее может выкинуть, если давно толь¬ко этим и живет. Наверное, впервые в жизни он стал испыты¬вать муки любви. Спасение лишь одно - футбол. И вот как-то после игры, уже в сумерках, он возвращался домой, как рядом визг резины. Он не только не бежал, но даже с неким вызовом пошел, как в футболе, один в атаку. И вряд ли два брата Якубо¬вых, Дибиров Руслан и Бааев Альберт легко справились бы с ним, да из машины достали кусок арматуры.
Если бы не окрик прохожих, всякое могло случиться. А Ваха до чуланчика смог дойти.
- Давай отсюда уедем. Не наше это место, - плакала Баппа.
- Куда мы уедем? И где «наше» место? - с некой иронией пытался отвечать сын.
А ночью боли стали нестерпимыми, вызвали «скорую». Ваху госпитализировали.
Наутро в больнице появилась Виктория Оттовна Дибирова. Она была смущена, извинялась за сына, даже попыталась под подушку сунуть деньги. Этого Мастаевы не позволили. Завя¬зался небольшой спор, и в это время в палате появился дед Нажа. Видно было, что он торопился, сильно взволнован. Ни с кем не здороваясь, он прямиком двинулся к внуку, по-старчески креп¬кой рукой схватил здоровую кисть Вахи:
- Кто эти ублюдки?
- Да так, случайность, - Ваха постарался отвести взгляд.
- Говори, - дернул руку больного старик.
- В том числе и мой сын, - неожиданно на русском твердо сказала Виктория Оттовна.
Словно эта женщина только появилась, Нажа уставился на нее цепким режущим взглядом, видно, напряг память, что-то припоминая, и уже более миролюбиво:
- Ты ведь дочь музыканта?
- Да, я дочь Отто Тамма, а вы у нас как-то гостили. Теперь я вспомнила вашего внука. Простите, что так получилось, - она замялась при последних словах.
- А как ваш отец, мой друг? - оживился дед.
- Папы и мамы уже нет.
- Да, хороший был человек, - Нажа выразил соболезнова¬ние. Виктория Оттовна поблагодарила, давая знать, что пони¬мает по-чеченски, а дед с удовольствием долго рассказывал, как Тамм им помог, и как бы подводя итог: - Тамм - аристократ, и его внук не может быть недостойным. Гм, он, видать, поддал¬ся влиянию остальных. Как тех фамилия? - он уже обращал¬ся к Баппе. - Якубовы? Откуда они? Какого тейпа? Ничего, я сам все узнаю.
Через пару дней Нажа Мастаев сидел на скамейке во дворе «Образцового дома», всем своим видом выказывая благодушие, и словно знает всех, приветливо со всеми здоровался, и только то, как нервно постукивал самодельным тяжелым посохом, выдавало его нетерпение.
- О! - будто нет годов, бодро вскочил старик, увидев выхо¬дящего из подъезда. - Товарищ Якубов? Похож. Точь-в-точь как описали, и отец, говорят, твой был такой же упитанный, черня¬вый.
Якубов, важный, отглаженный, не зная, как реагировать на эти странные слова, тупо уставился на незнакомца, а старик почти по-свойски схватил его за локоть и ласково:
- Давай посидим. Как говорят русские, в ногах правды нет.
- Я тороплюсь на службу.
- Все мы служим Отечеству. Присядь, раз старший просит.
Якубов не юнец, он уже понял, что все неспроста. Огля¬делся по сторонам, следом - с ног до головы, как бы боясь испачкать костюм, он сел на краешек, а старик, опускаясь ря¬дом:
- Не бойся, не запылишься, моя невестка убирает на совесть.
- Какая невестка? - Якубов насторожился.
- Баппа Мастаева, вон из того, как вы называете, чуланчи¬ка, - дед указал тростью. - Ее сына, моего внука, твои сыновья ублюдком обозвали, избили - теперь он в больнице.
- Обращайся в милицию, - вставая, сказал Якубов.
- Знаю я твою милицию, - старик думал силой около себя чиновника удержать, но Якубов, проработавший много лет груз¬чиком, довольно легко высвободился и уже хотел уйти, как Мастаев взорвался: - Твоя милиция тебя не трогала, когда ты тоннами со склада воровал.
- Что ты несешь! - Якубов вернулся. - Что ты хочешь ска¬зать?! - перейдя на шепот, он подошел к Мастаеву вплотную.
- А то, - старик ткнул его пальцем, - что не мой внук, а ты, как и твой отец, стукачи.
- Что?!
- Что слышишь. Вы, пришлые нищие ублюдки, счастливые от прихода советской власти. От доносов твоего отца много лю¬дей пострадало в тридцатые годы, - торопливо говорил Маста-ев, так что вставная челюсть чуть не выпадала. - И в депорта¬ции твой отец стал заниматься тем же - его свои же прибили.
- Старик, - будучи смуглым, Якубов как-то посерел и сжа¬тые в злобе губы побледнели. - Времена не те, мое положение не то, а то я, - он угрожающе потряс толстым кулаком.
- Хе-хе, - дед пытается сохранить равновесие. - Времена всегда те, вот, смотри, - он приподнял трость, бросил ее, пой¬мал, - не иначе. Это Бог так создал мир. И время неизменно те¬чет - так заложил Бог. И всегда, во все времена есть добро и зло, и каждому Бог воздаст, и каждый получит по заслугам.
- Правильно, - как и старик, Якубов тоже пытается быть хладнокровным, - вот видишь, значит, твой внук получил по заслугам, и ты, если бы не мое благородное происхождение, лег бы на соседнюю кровать.
- Ха-ха, какое у тебя «происхождение»? Если бы у тебя был род и тейп, ты бы первым ко мне пришел, извинился, и конф¬ликту конец, с молодыми бывает. Но раз ты так не поступил, то ты плебей и думаешь, что за внука некому заступиться.
- Ну, и как ты заступишься? Родственник уборщицы. Пошел вон, - Якубов хотел было с силой оттолкнуть в грудь старика.
А Нажа, ослабляя удар, отступил:
- Ах, так, - Мастаев выхватил из бокового кармана боль¬шой коробок. - Смотри, - он ловко открыл коробок - прямо в лицо Якубова.
- А-а! - завопил чиновник, рой взбешенных в коробке пчел жгучей маской облепил его шею и лицо. - Помогите, спасите, -Якубов хотел было сесть, потом бежать, споткнулся о бордюр и упал в кусты, еще более дразня насекомых.
А тут еще дед с посохом и кричит:
- Ах, моих пчел жалко, а то бил бы только по башке, только по башке.
Говорили, что, когда приехала «скорая», и без того толстый Якубов совсем опух. А когда прибыла милиция, Мастаев говорил:
- Не шумите, вы спугнете моих пчел. Видите, они к матке собираются, - в маленькой клетке большая пчела, а вокруг ро¬ились пчелы.
Подробнее остальных об этом рассказывал Кныш, который тоже навестил Ваху в больнице (надо было подписать какой-то документ), пересказывая комичный эпизод, он хохотал, а в кон¬це добавил:
- Конечно, твой дед - молодец. Поделом. Ха-ха-ха, надо же догадаться - пчелы! А вот насчет времени - он не прав. Време¬на, действительно, наступили иные - социализм окончательно и бесповоротно победил, - довольный своими словами, он как- то торжественно глянул в окно и, словно не дождавшись при¬читающихся аплодисментов, уже грустнее добавил: - А вот в другом дед прав. Действительно, революцию делали неиму¬щие, так сказать, пролетарии до мозга костей, которым нечего было терять, и они верно делу Ленина-Сталина служили. А вот их отпрыски, тот же Якубов, будто до корыта добрались - заж¬рались, они погубят дело Октября, и им не место в «Образцо¬вом доме». Пока не поздно, всех надо пересажать.
Как бы в ожидании этого, сразу же после Кныша явились в палату прокурор и милиция, почти требовали, чтобы Ваха на¬писал заявление на нападавших. Как сказал дед, Ваха никакого заявления не писал, а давление на пострадавшего усиливалось, хоть из больницы беги. И вновь явился Кныш:
- Пиши заявление. Ты об этом будешь жалеть.
С детства впитавший уличную свободу и какую-то внутрен¬нюю независимость, в больничной палате Мастаев ощутил, что его вгоняют в неестественные рамки бытия, и он становится неким орудием в чьих-то руках. Благая жизнь «Образцового дома» диктует свои правила игры, которые он интуитивно при¬нять не может. И он, хоть и молод, а уже понимает, что дело не в том, что на него напали, избили, а в том, чтобы он, что велят, исполнял.
От этих мыслей его привыкшая к уличным вольностям го¬лова шла кругом, заболела, да много ли надо молодому челове¬ку для счастья - Виктория Оттовна вновь его навестила и при¬несла фрукты, а с ними торт - Мария приготовила.
Больше Мастаев лежать не мог. Покинув больницу, он са¬мовольно снял гипс с руки и мечтал увидеть Марию. А его выз¬вали на работу, и там сразу в партком - премия, и немалая.
- Это за труд? - доволен Ваха.
- Нет. Мы к этому отношения не имеем. Вроде, это за выбо¬ры. Распишись.
- Не распишусь. И в выборах больше не участвую, - тверд голос Мастаева.
Вдохновленный своим решением, Ваха вечером пришел довольный домой, а там всё тот же конверт, листок расписки и радостная мать.
- Сынок, столько денег, я за тебя расписалась.
- Кто это принес?
- Почтальон.
Все, Мастаев буквально физически почувствовал, как бре¬мя выборов и последующих неурядиц легло на его плечи. Обес¬кураженный будущим, он вышел на лестницу покурить. И тут Мария, она явно не мимо шла, а к нему.
- Ваха, я благодарна тебе, брата спас, - он стоял как вкопан¬ный. - Хочешь, я сегодня сыграю для тебя? Какой теплый и тихий вечер.
Он знал, что ничего не сможет сказать, поэтому даже не пытался рот открыть, и чуть позже, торопясь на базар, он был рад, что деньги домой принесли, он на все готов, даже ради одного - слышать ее исполнение.
Этот вечер! Она долго играла, потом выглянула в настежь раскрытое окно.
- Ой! Столько цветов?! Это мне? .Не бросай, не долетят.
- Долетят! - уверен Мастаев.
Прямо под окном Марии телефонная будка, на нее он заки¬нул цветы, сам, чуть не опрокинув шаткое строение, залез на ее крышу и оттуда, стоя на цыпочках, протянул ей букет, она скло¬нилась навстречу. Их руки соединяли цветы, взгляды слились, и Вахе показалось, что она тоже взволнована. Все это дли¬лось всего лишь мгновение. Когда Мастаев соскочил на землю и глянул вверх, в оконном проеме был силуэт Руслана. Вниз полетели цветы.
- Очисть улицу от мусора, - приказал брат Марии. - И не забывай свое место.
Эти цветы валялись до самого утра, пока их не подобрала Баппа со словами: «Бедный мой мальчик! Какие деньги».
Начало осени, как обычно в Грозном, выдалось теплым. Окно Марии почти что всегда по вечерам было открыто, но от- туда музыка уже не доносилась. А потом начались затяжные дожди. Окна закрыты, и, не выдержав, он стал по вечерам зво¬нить Дибировым. Чаще всего трубку поднимала Мария, и с за¬мирающим сердцем он слушал ее хрустальный голос: «Слу¬шаю вас, говорите». Он долго не решался заговорить, а когда наконец-то решился, то едва произнес выстраданное «3-з-здрав-ствуй», и на ее ответ он смог только что-то промычать, так от волнения скулу свело. А она как-то странно запиналась и ска¬зала: «Если нечего больше сказать, не звоните, не беспокойте нас попусту».
С неделю он терпел, «не беспокоил», а потом опять стал звонить, молчать, и тогда она спросила: «Ну, что вы хотите ска¬зать?» В трубку он вновь ничего сказать не смог и тогда напи¬сал в подъезде: «Мария, я люблю тебя!»
* * *
Ну и к тем, кому нравятся книги Канты Ибрагимова, пожалуйста, перепечатывайте эту главу, ссылайтесь.
Я попросил у автора разрешения выложить одну главу из его книги в интернет. Читайте под катом. По вопросам же приобретения самой книги - это уже к автору, в Союз писателей ЧР. В интернете целиком ее точно не будет.
* * *
В центре Грозного всего один специализированный молоч¬ный магазин. Туда молоко привозят раз, под утро, в лучшем случае еще после обеда. Задолго до открытия выстраивается длинная очередь. Пока мать занималась уборкой «Образцового дома» и двора, стараясь не опоздать на работу, пораньше бежал к молочному магазину и Ваха Мастаев.
Здесь, у магазина, он делал любопытные открытия. Так, на¬пример, как бы рано он ни вставал, а ближе двадцатого номера не получал, это значит, что творог и сметана вряд ли достанутся. В очереди, в основном, пенсионеры, но никогда нет жиль¬цов «Образцового дома», они то ли молочное не едят, то ли и это им по спецзаказу доставляют, то ли на рынке, где все есть, да втридорога, покупают.
Очередь в продовольственный магазин - это не только показатель плановой экономики, это некий срез общества. Так, Мастаев замечает, что в очереди больше всего русских, значит, чеченцев и ингушей в центре проживает мало. В очереди, в основном, пожилые люди, а молодому человеку здесь и стоять вроде зазорно. А вот Ваха понимает, что помимо него этим заняться некому, он помогает маме, комплексам не подвержен, а вот пользы он получает очень много. Так, старушки делятся, как вкуснее и экономнее борщ приготовить, варенье сварить, грибочки засолить, какая передача по телевизору была инте¬ресной или сегодня будет. О политике, особенно международной, говорят много, а вот предстоящие выборы, кои впервые беспокоят Мастаева, их совсем не волнуют. А вот на афишах летнего кинотеатра «Машиностроитель» объявление - будет концерт фортепьянной музыки, вход бесплатный, солистка - Мария Дибирова. И это живо обсуждается, говорят, что преды¬дущий концерт был прекрасным, а сама Мария то ли из Моск¬вы, то ли из Европы прямо из Ла Скала приехала.
Фортепьянная музыка Мастаева интересует даже меньше, чем способ приготовления борща. После магазина Ваха торопится домой, на ходу завтракает и, пока жильцы «Образцового дома» еще спят, спешит на работу, он рабочий-крановщик домостроительного комбината, где работа с раннего утра.
Он уже взобрался на свой высотный кран и начал работать, как поступила команда лично ему «майна» . Доселе важный секретарь партийной организации очень вежливо, обращаясь на «вы», приглашает в партком:
- Мастаев, - секретарь парткома даже навстречу пошел, - вам оказана огромная честь, - вы председатель избирательной комиссии.
- М-может, другого направите? - взмолился Мастаев. - Меня ведь заменить некому.
- Да вы что! - искренне удивлен секретарь. - Это и комби¬нату почет! Свободное волеизъявление граждан - главное за¬воевание социализма. А работа не волк, в лес не убежит. А вам, раз такое доверие партии, мы предоставляем двухнедельный отпуск с сохранением жалованья плюс премию. Путевку в санаторий. Что-нибудь из дефицита, например, норковую шапку или дубленку по госцене. В очередь на жилье... В общем, повезло тебе в жизни, парень!
Дома его встретила удивленная мать: она уже видела, что у каждого подъезда вывесили объявление «ваш председатель изби¬рательной комиссии», на нем же фото Мастаева и домашний телефон, который тут же зазвонил, вызывают в Дом политпросвещения - политзанятия. Первым делом необходимо ознакомиться со списком всех жильцов «Образцового дома», обойти все квартиры и всем вручить приглашение на выборы, под расписку.
Как стучаться в каждую квартиру, как, заикаясь, объяснить, кто он такой. Однако все оказалось гораздо проще: во всех квар¬тирах его уже знают, ждут, положенную процедуру производят, и никаких проблем, пока Мастаев не дошел до новоселов: Якубовы, словно к ним в склад пришли, ведут себя чванливо, а вот Дибировы дверь не открывают. Это и понятно: из квартиры доносится такая завораживающая дух мелодия, такая кипучая, неукротимая страсть, что ее и прерывать не хочется, но надо, надо сдать подписные листы в Дом политпросвещения. И Ваха звонит; словно ужас тишины и пустоты - музыка оборвалась, стук шагов, красивый девичий голос: «Кто там?» И пока Ваха пытался что-то вымолвить, дверь распахнулась, будто пригла¬шая его в этот волшебный мир: она, возбужденная игрой и встре¬воженная звонком, юная, румяная, недовольная, строго смот¬рела на него. А Ваха, мало того, что сказать ничего не может -скулу свело, еще и взгляд потупил от смущения.
- Что вам нужно? - строго и нетерпеливо спросила она. Мастаев протянул листок и ручку.
- Что за бестактность, я автографы на дому не раздаю, - дверь захлопнулась, а Мастаева охватило какое-то непонятное, доселе неведомое чувство. Будто по волшебству перед ним раскрылась дверь в чудесный, чарующий мир, где счастье, любовь, музыка и красота, и тут же этот мир исчез, словно навсегда. И ему стало так одиноко, пусто, что он буквально застыл у Дибировской две¬ри. И неизвестно, сколько бы еще простоял, когда его здесь об¬наружила возвращавшаяся домой мать Марии. Она сразу все по¬няла, расписалась за всех членов семьи и заверила, что все, как положено, проголосуют... И все. Не только дочь, но даже мать не узнала Ваху. Да и как узнать - столько лет прошло, тогда он был подростком. А ведь это та семья немца-дирижера Тамма из Алма-Аты. И это та девочка, которая играла на рояле, в которую Ваха с тех пор в своих фантастических грезах влюблен... И он даже не мечтал, а вдруг встретил ее... Стало и приятно, и страш¬но, и тревожно. Как легко было мечтать, а она, еще более влеку¬щая, чарующая, - наяву. Что делать?
Остаток дня Мастаев провел в Доме политпросвещения.
- Молодец! - хвалил его Кныш. - Чувствуется рабочая хватка и смекалка, быстро справились с заданием. Теперь следую¬щий, не менее ответственный этап. Мастаев, - он его легонько толкнул, - что с вами? Вы сегодня какой-то рассеянный. Так вот, теперь необходимо агитировать за нашего кандидата.
- А что за него агитировать? - всего один кандидат, одна всего партия, - очнулся Мастаев.
- Но-но-но! Вы что, Мастаев?! Никакой расхлябанности. Народу надо указать правильный путь, правильный выбор. Никакой самодеятельности, нельзя пускать дело государствен¬ной важности на самотек. Вам все понятно? Повторите!
- Никакого самотека, в кране должен быть напор.
- Образно. Молодец, - еще раз похвалил Кныш. - Ну, ты, я вижу, торопишься с агитацией. Правильный, пролетарский эн¬тузиазм.
О выборах, тем более об агитации, Мастаев в тот день не думал, вечером в летнем кинотеатре концерт Дибировой Ма¬рии, вот куда он торопится. На концертах до этого он никогда не бывал, да по телевизору видел, что поклонники дарят ис¬полнителям цветы, вот и подался он на цветочный рынок.
Как и со всем в Стране Советов, выбор цветов небольшой. Это тоже элемент буржуазного излишества. К тому же Мастаев никогда прежде цветы не покупал, не дарил, не разбирается, да и лишних денег у него нет. И тогда он решил поступить здраво. Живые цветы через день-два завянут, и он купил искусствен¬ные и только два, как знак: он и она - навечно!
Людей на концерте - негусто, в основном русские, пожи¬лые. В первом ряду мать Марии, а вот брата и отца нет. Ваха пораньше пришел, чем удивил билетера, сел так, чтобы и его было видно. Однако Мария вряд ли его заметила до начала, а во время исполнения он сам про все забыл, он даже не думал, что от музыки, тем более такой вроде скучной, как говорят, клас¬сической, он получит такое наслаждение, такую невиданную легкость, нежность, что буквально улетит вместе с девушкой и мелодией на самые облака, и, как заключительный аккорд, он видит, что понесли на сцену цветы. Он тоже рванулся к ней, стал в очередь, и что же такое, она от его подарка вздрогнула, даже побледнела. Не понимая, в чем дело, пораженный Мастаев быстро вернулся на свое место, а соседка шепчет:
- Такие цветы лишь на могилу. А два цветка - траур.
Он бежал. Бежал на до сих пор спасающий футбол, но и там не смог найти успокоения. До полуночи бродил он по городу, боясь войти во двор, думая, что там его поджидают культурные обитатели «Образцового дома». Но во дворе, как обычно, тихо, только мать беспокоилась, что он задержался.
Наутро во дворе тоже ничего революционного, так что он, более-менее успокоившись, двинулся в другой дом, политпрос¬вещения, а тут Кныш:
- Хе-хе, что это ты там учудил на концерте?
- Откуда вы знаете? - Мастаев так удивлен, что даже не заикается.
- Хе-хе, я все знаю, работа такая. А ты в принципе пра¬вильно поступил, есть в тебе рабочий инстинкт, сразу же «за¬хоронить» эти буржуазно-заморские веяния. Тоже мне класси¬ка: Бах, Шопен да Чайковский. Есть «Интернационал», есть наш Гимн - и баста! - он закурил очередную папиросу. - Весь мир против нас. Выборы на носу, а этим барышням все побренчать неймется. Ты, Мастаев, молодец, сорвал это безобразие!
Кныш, обычно говоривший лозунгами, всегда твердил: «Болтун - находка для врага». А тут разошелся, во всех под¬робностях смакуя, рассказал, как эта пианистка не смогла про¬должать концерт, словно голос у нее сорвался, как публика ста¬ла возмущаться.
- А вы разве были там? - не сдержался Мастаев.
- Считай, что был, - доволен Кныш. - Если бы не дождь, был бы прилично-организованный скандал.
- А-а разве вчера был дождь?
- Что? - Кныш словно очнулся. - Вот черт! Действительно, разве вчера был дождь? - он полез в стол и, не доставая, чтобы Мастаев не видел, что-то там листал. - Вот дрянь, опять, ви¬дать, пил. Дождь в отчете надумал. Ну, я ему дам на сей раз, -он поднял трубку. - Срочно метеослужбу. Дайте справку о погоде за вчерашний вечер. А ты иди, работай, - это грубо Мастаеву. - И не болтай!
Как таковой работы по выборам не было. Все за годы совет¬ской власти отработано, налажено. Тем не менее Мастаев по природе был дотошным, и в учебных заведениях отмечали, что он звезд с неба не хватает, но упертый, настырный, порой пря¬молинейный, и в жизни, особенно в футболе, идет напролом, борется до конца, даже, казалось бы, в безнадежной ситуации. И если в жизни он еще ничего не достиг, зато в футболе он нападающий, не такой, как многие, увертливый, ловкий, быст¬рый, и несмотря на свои вроде бы незавидные габариты, он таран, частенько прошибает оборону.
И за выборы Мастаев взялся бы основательно. А тут он хо¬чет забыть свой первый концерт; может, оттого еще с большим рвением взялся за дело, поручение. Даже Кныш удивлен, при¬езжала комиссия - никаких нареканий, и молодого Мастаева ставят всем в пример.
- Смотри, - за день перед выборами предупреждает Кныш, -у тебя будет голосовать все руководство республики, в том числе и первый! Будь начеку: «Образцовый дом» - образцовые выбо¬ры - всем как один голосовать! И «итоговый протокол» готов?!
- А зачем тогда голосовать, зачем выборы?
- Но-но-но, Мастаев! Выборы - это свобода граждан СССР! День выборов - настоящий праздник. Все нарядные, все
прибрано и украшено. Звучит патриотическая и народная му¬зыка, все в цветах и в шариках. В продаже много сладостей, и все дешево. Мастаев очень волновался, но ничего особенного, как его предупредили - к девяти утра придет сам первый сек¬ретарь с супругой и дочкой. К этому моменту несколько камер и вся элита у избирательных урн. Никакой охраны, никакой толкучки; все торжественно, спокойно, организованно. До обеда почти все проголосовали за единственно достойного кандидата, то есть первого секретаря обкома и единственную партию -КПСС. И тут проблемы с новоселами. Время, отведенное для голосования, уже подходит к концу, а старших Дибирова и Яку¬бова нет. Сам Мастаев очень волнуется, ведь явка на его участке должна быть стопроцентной. И это по инструкции вроде не запрещено, но и не желательно в день выборов, однако Маста-ев имеет право в исключительных случаях, и он хочет оказать хоть какую-то услугу - позвонил Дибировым. Не узнать мело¬дичный голос Марии нельзя, да вот он от волнения и слова ска¬зать не может, а она засмеялась, трубку положила. А он по важ¬ному делу звонит, поэтому вновь перезвонил, кое-как смог что-то сказать. Тотчас же прибежала мать Марии, она понимала, что может произойти, если партийный функционер не прого¬лосует.
Виктория Оттовна пояснила несколько иначе, да позже Ма-стаев узнал: оказывается, Юша Дибиров накануне загулял на пригородной даче и сегодня не может прийти в себя:
- Вот его паспорт, - за полчаса до закрытия избирательного участка говорит Виктория Оттовна.
- Голосует не паспорт, а личность, - как можно корректнее пытается отвечать Мастаев.
- Пожалуйста, помогите, - это уже сама Мария прибежала на участок минут за пять до закрытия.
И тогда Ваха неумолим. Ровно в восемь вечера он закрыва¬ет участок, а еще через пять минут рвется запыхавшийся Яку¬бов, твердит, что был на похоронах, хочет проголосовать - дверь закрыта.
Быстро Мастаев подвел итоги голосования. Все до смешно¬го просто, в его элитарном списке ровно 100 человек, голосо¬вавших - 98 процентов, из проголосовавших «за» - 100 про¬центов, «против» - нет.
В полночь Ваха перед сном курил на лестнице перед своим чуланчиком, когда в соседний подъезд прошли Якубов и глава правительства Бааев. В окне Кныша, что прямо над Мастае-вым, загорелся свет, и вскоре в чуланчике зазвонил телефон.
- Ваха Ганаевич, - настойчив голос Кныша, - необходимо позволить проголосовать товарищу Якубову.
- Не положено, - сух голос Мастаева, - все опечатано, итог подведен.
- Мастаев! - этот крик слышали даже во дворе. Мастаев положил трубку.
Через пару дней печатный орган Чечено-Ингушского об¬кома КПСС газета «Грозненский рабочий» опубликовала ито¬ги голосования, где на избирательном участке № 1 значилось: явка - 100 процентов, «за» - 100 процентов, «против» - 0. Прав¬да, была еще одна заметка на первой полосе: состоялось вне¬очередное заседание бюро обкома по поводу предстоящей убо¬рочной страды; был и вопрос «о разном», где коммунисты Дибиров Ю. и Якубов А. получили по партвзысканию и вре¬менно отстранены от занимаемых должностей.
Все это Мастаева уже мало интересовало. Он вновь с утра - в очереди за продуктами, потом весь день над городом - Грозный строит, зато вечером жизнь: он играет в футбол, а потом, когда уже стемнеет, много раз проходит под окнами Дибировых, и, может, не так часто, как раньше, а порою льется музыка: такая страсть, что внутри у Вахи все замирает. И как бы он хотел, чтобы, как и он, и о нем вспоминали. А о нем, и не только в квартире Дибировых, но и у Якубовых частенько вспоминают, будто во всех их бедах виноват Мастаев. Ведь Мастаеву неведомо, что значит «отстранены от дол¬жности», от высокой должности; он ведь просто рабочий, и на его место никто не зарится, наоборот, всюду висят объявления: «требу¬ются рабочие». И что же люди на работу не идут, вроде в республи¬ке избыток рабочей силы, безработица. Да Мастаев не экономист, не понимает, что безработица - не оттого, что работы нет, а оттого, что за тяжелую работу платят мало, семью не прокормить.
Конечно, и Мастаев понимает, что получает за свой труд маловато, еле-еле концы с концами сводит. Да все познается в сравнении, ведь они до сих пор с матерью ютились в малень¬кой комнатушке и пили чай с черным хлебом. А теперь - про¬сто роскошь, и большего в жизни не надо, все вроде будет сво¬им чередом. Вот только одно, ну конечно же не беда, а какое-то новое чувство: он понимает, что влюблен в Марию, она девуш¬ка красивая, интересная, и вокруг нее парни обеспеченные увиваются, вот и захотелось Вахе Мастаеву поприличнее одеться, пошел он на полуподпольный вещевой рынок - чтобы одни джинсы купить, ему надо пару месяцев ударно, по-коммунистически, вкалывать. Зато с обувкой просто повезло. И раньше, бывало, мать найдет в мусорном баке какую-либо поношенную одежонку, выстирает, заштопает, и себе, а бывает, и Вахе пере¬падает. А переехали в «Образцовый дом», и здесь такого добра навалом, так и заполучил Ваха ношеные, но еще весьма доб¬ротные кроссовки. В таких не то что в футбол, даже на работу ходить жалко, только на прогулку. И вот как-то вечером, что в последнее время желанно, он стал под окном Марии, и она выглянула, словно его ждала, и он даже посмел с ней поздоро¬ваться, даже еще что-то сказать. И она ему, может, не так дру¬желюбно, да что-то отвечала. Однако Ваха не мог расслышать, по пустынному вечером проспекту Победы проехала с визгом машина, стук дверей и сосед Якубов Асад.
- Мария, - чуть ли не во всю глотку гаркнул Якубов, - из-за этого стукача наши паханы пострадали.
- К-к-кто «стукач»? - задрожал Мастаев. - Т-ты ответишь за эти слова!
- Чего?! - презрительно сплюнул Якубов. - Ха-ха-ха, мои кроссовки с помойки подобрал и еще о чем-то базаришь.
- Э-э, - совсем лишился дара речи Мастаев, а Якубов тем же тоном продолжал:
- Ты, своих же, чеченцев, подставил. Выслужился?
- Я действовал честно, - наконец-то прорвало Мастаева.
- Хе-хе, «честно». Тогда скидывай мои коры. Давай, разу¬вайся прямо здесь.
- Якубов! Тебе не стыдно? - вдруг крикнула Мария.
- Стыдиться должен этот ублюдок.
- Я-я у-у. - не смог словом ответить Мастаев, бросился на обидчика.
Особого противостояния не получилось: не раз битый, драч¬ливый воспитанник городских окраин и подворотен, он с ходу подмял Якубова и, наверное, избил бы от души, но услышал, как Мария назвала его имя: «Ваха, перестань!» Он уже уходил, но остановился, словно очнулся, быстро сбросил кроссовки, швырнул их: «На, подавись». Так и ушел босиком, а кто-то с балкона «Образцового дома» вслед крикнул: «Босяк».
Когда Ваха пришел в чуланчик, мать уже спала, а он долго не мог заснуть, все выходил во двор покурить, о драке он даже не вспоминал, был просто счастлив, что Мария знала его имя, даже обратилась к нему.
С таким же настроением он провел и весь последующий рабочий день, думая, что все утряслось, а, оказывается, было продолжение: мать обо всем узнала. Она пошла к Якубовым и на весь подъезд заявила:
- Мой сын не стукач и тем более не ублюдок. Мы свой тру¬довой честно добытый кусок хлеба едим и хвалу Богу воздаем, а вы с жиру беситесь, воры! Харам с вами жить.
Якубовы с ней особо не препирались, просто дверь перед носом захлопнули. А на следующее утро, не в почтовый ящик, что на двери, а под дверь просунули конверт: «Граждане Мастаевы. В «Образцовом доме» проживают достойные люди. Ведите себя прилично, выселим».
Только Ваха это прочел, бросился в подъезд к Кнышу. Благо, тот сам открыл дверь. Увидев протянутое письмо и страдающее от заикания лицо, Кныш грубо схватил запястье Мастаева, резко втянул в коридор и шепотом:
- Я ведь запретил без вызова являться, тем более сюда.
- Э-э, - показывал Мастаев письмо.
- Тише, я сам такое же получил. Читай: «Товарищ Кныш! Ваша кадровая политика не соответствует современным требованиям. Срочно примите меры. Выговор с предупреждением».
- А вам от кого?
- Тс-с! - Кныш загадочно поднял указательный палец вверх и еще тише: - понимаешь, мы люди маленькие, а политика - дело темное. Ею управляют всего несколько человек. Их мало кто зна¬ет, и лучше не знать. А если хотим жить, надо исполнять. Иди.
- Постойте, - заупрямился Ваха, вновь глядя в письмо, - вы-то хоть «товарищ», а мы с матерью, судя по письму, «не достой¬ные», «не приличные».
- Мастаев! Ты юн и глуп! Вместо того, чтобы благодарить судьбу, ты о какой-то чести задумался?.. Ну, можешь хоть сей¬час переезжать. Куда? Хоть о матери своей несчастной поду¬май... А ты в пианистку влюбился. Да она ведь цаца, и не че¬ченка, и не русская. Так, что-то фашистско-жидовское, как и ее музыка. А ты - сын уборщицы! Сам крановщик. Факт! И кто его опровергнет?.. Но мы, рабочие, все равно победим! Иди, я тебя, когда надо, вызову.
По сути, Мастаев - беспризорник, всегда был волен в своих мыслях. А тут Кныш прочитал такую мораль, и мать, будто сго¬ворились, то же самое: «Выкинь из головы эту музыкантшу, мы им не пара». А как он ее может выкинуть, если давно толь¬ко этим и живет. Наверное, впервые в жизни он стал испыты¬вать муки любви. Спасение лишь одно - футбол. И вот как-то после игры, уже в сумерках, он возвращался домой, как рядом визг резины. Он не только не бежал, но даже с неким вызовом пошел, как в футболе, один в атаку. И вряд ли два брата Якубо¬вых, Дибиров Руслан и Бааев Альберт легко справились бы с ним, да из машины достали кусок арматуры.
Если бы не окрик прохожих, всякое могло случиться. А Ваха до чуланчика смог дойти.
- Давай отсюда уедем. Не наше это место, - плакала Баппа.
- Куда мы уедем? И где «наше» место? - с некой иронией пытался отвечать сын.
А ночью боли стали нестерпимыми, вызвали «скорую». Ваху госпитализировали.
Наутро в больнице появилась Виктория Оттовна Дибирова. Она была смущена, извинялась за сына, даже попыталась под подушку сунуть деньги. Этого Мастаевы не позволили. Завя¬зался небольшой спор, и в это время в палате появился дед Нажа. Видно было, что он торопился, сильно взволнован. Ни с кем не здороваясь, он прямиком двинулся к внуку, по-старчески креп¬кой рукой схватил здоровую кисть Вахи:
- Кто эти ублюдки?
- Да так, случайность, - Ваха постарался отвести взгляд.
- Говори, - дернул руку больного старик.
- В том числе и мой сын, - неожиданно на русском твердо сказала Виктория Оттовна.
Словно эта женщина только появилась, Нажа уставился на нее цепким режущим взглядом, видно, напряг память, что-то припоминая, и уже более миролюбиво:
- Ты ведь дочь музыканта?
- Да, я дочь Отто Тамма, а вы у нас как-то гостили. Теперь я вспомнила вашего внука. Простите, что так получилось, - она замялась при последних словах.
- А как ваш отец, мой друг? - оживился дед.
- Папы и мамы уже нет.
- Да, хороший был человек, - Нажа выразил соболезнова¬ние. Виктория Оттовна поблагодарила, давая знать, что пони¬мает по-чеченски, а дед с удовольствием долго рассказывал, как Тамм им помог, и как бы подводя итог: - Тамм - аристократ, и его внук не может быть недостойным. Гм, он, видать, поддал¬ся влиянию остальных. Как тех фамилия? - он уже обращал¬ся к Баппе. - Якубовы? Откуда они? Какого тейпа? Ничего, я сам все узнаю.
Через пару дней Нажа Мастаев сидел на скамейке во дворе «Образцового дома», всем своим видом выказывая благодушие, и словно знает всех, приветливо со всеми здоровался, и только то, как нервно постукивал самодельным тяжелым посохом, выдавало его нетерпение.
- О! - будто нет годов, бодро вскочил старик, увидев выхо¬дящего из подъезда. - Товарищ Якубов? Похож. Точь-в-точь как описали, и отец, говорят, твой был такой же упитанный, черня¬вый.
Якубов, важный, отглаженный, не зная, как реагировать на эти странные слова, тупо уставился на незнакомца, а старик почти по-свойски схватил его за локоть и ласково:
- Давай посидим. Как говорят русские, в ногах правды нет.
- Я тороплюсь на службу.
- Все мы служим Отечеству. Присядь, раз старший просит.
Якубов не юнец, он уже понял, что все неспроста. Огля¬делся по сторонам, следом - с ног до головы, как бы боясь испачкать костюм, он сел на краешек, а старик, опускаясь ря¬дом:
- Не бойся, не запылишься, моя невестка убирает на совесть.
- Какая невестка? - Якубов насторожился.
- Баппа Мастаева, вон из того, как вы называете, чуланчи¬ка, - дед указал тростью. - Ее сына, моего внука, твои сыновья ублюдком обозвали, избили - теперь он в больнице.
- Обращайся в милицию, - вставая, сказал Якубов.
- Знаю я твою милицию, - старик думал силой около себя чиновника удержать, но Якубов, проработавший много лет груз¬чиком, довольно легко высвободился и уже хотел уйти, как Мастаев взорвался: - Твоя милиция тебя не трогала, когда ты тоннами со склада воровал.
- Что ты несешь! - Якубов вернулся. - Что ты хочешь ска¬зать?! - перейдя на шепот, он подошел к Мастаеву вплотную.
- А то, - старик ткнул его пальцем, - что не мой внук, а ты, как и твой отец, стукачи.
- Что?!
- Что слышишь. Вы, пришлые нищие ублюдки, счастливые от прихода советской власти. От доносов твоего отца много лю¬дей пострадало в тридцатые годы, - торопливо говорил Маста-ев, так что вставная челюсть чуть не выпадала. - И в депорта¬ции твой отец стал заниматься тем же - его свои же прибили.
- Старик, - будучи смуглым, Якубов как-то посерел и сжа¬тые в злобе губы побледнели. - Времена не те, мое положение не то, а то я, - он угрожающе потряс толстым кулаком.
- Хе-хе, - дед пытается сохранить равновесие. - Времена всегда те, вот, смотри, - он приподнял трость, бросил ее, пой¬мал, - не иначе. Это Бог так создал мир. И время неизменно те¬чет - так заложил Бог. И всегда, во все времена есть добро и зло, и каждому Бог воздаст, и каждый получит по заслугам.
- Правильно, - как и старик, Якубов тоже пытается быть хладнокровным, - вот видишь, значит, твой внук получил по заслугам, и ты, если бы не мое благородное происхождение, лег бы на соседнюю кровать.
- Ха-ха, какое у тебя «происхождение»? Если бы у тебя был род и тейп, ты бы первым ко мне пришел, извинился, и конф¬ликту конец, с молодыми бывает. Но раз ты так не поступил, то ты плебей и думаешь, что за внука некому заступиться.
- Ну, и как ты заступишься? Родственник уборщицы. Пошел вон, - Якубов хотел было с силой оттолкнуть в грудь старика.
А Нажа, ослабляя удар, отступил:
- Ах, так, - Мастаев выхватил из бокового кармана боль¬шой коробок. - Смотри, - он ловко открыл коробок - прямо в лицо Якубова.
- А-а! - завопил чиновник, рой взбешенных в коробке пчел жгучей маской облепил его шею и лицо. - Помогите, спасите, -Якубов хотел было сесть, потом бежать, споткнулся о бордюр и упал в кусты, еще более дразня насекомых.
А тут еще дед с посохом и кричит:
- Ах, моих пчел жалко, а то бил бы только по башке, только по башке.
Говорили, что, когда приехала «скорая», и без того толстый Якубов совсем опух. А когда прибыла милиция, Мастаев говорил:
- Не шумите, вы спугнете моих пчел. Видите, они к матке собираются, - в маленькой клетке большая пчела, а вокруг ро¬ились пчелы.
Подробнее остальных об этом рассказывал Кныш, который тоже навестил Ваху в больнице (надо было подписать какой-то документ), пересказывая комичный эпизод, он хохотал, а в кон¬це добавил:
- Конечно, твой дед - молодец. Поделом. Ха-ха-ха, надо же догадаться - пчелы! А вот насчет времени - он не прав. Време¬на, действительно, наступили иные - социализм окончательно и бесповоротно победил, - довольный своими словами, он как- то торжественно глянул в окно и, словно не дождавшись при¬читающихся аплодисментов, уже грустнее добавил: - А вот в другом дед прав. Действительно, революцию делали неиму¬щие, так сказать, пролетарии до мозга костей, которым нечего было терять, и они верно делу Ленина-Сталина служили. А вот их отпрыски, тот же Якубов, будто до корыта добрались - заж¬рались, они погубят дело Октября, и им не место в «Образцо¬вом доме». Пока не поздно, всех надо пересажать.
Как бы в ожидании этого, сразу же после Кныша явились в палату прокурор и милиция, почти требовали, чтобы Ваха на¬писал заявление на нападавших. Как сказал дед, Ваха никакого заявления не писал, а давление на пострадавшего усиливалось, хоть из больницы беги. И вновь явился Кныш:
- Пиши заявление. Ты об этом будешь жалеть.
С детства впитавший уличную свободу и какую-то внутрен¬нюю независимость, в больничной палате Мастаев ощутил, что его вгоняют в неестественные рамки бытия, и он становится неким орудием в чьих-то руках. Благая жизнь «Образцового дома» диктует свои правила игры, которые он интуитивно при¬нять не может. И он, хоть и молод, а уже понимает, что дело не в том, что на него напали, избили, а в том, чтобы он, что велят, исполнял.
От этих мыслей его привыкшая к уличным вольностям го¬лова шла кругом, заболела, да много ли надо молодому челове¬ку для счастья - Виктория Оттовна вновь его навестила и при¬несла фрукты, а с ними торт - Мария приготовила.
Больше Мастаев лежать не мог. Покинув больницу, он са¬мовольно снял гипс с руки и мечтал увидеть Марию. А его выз¬вали на работу, и там сразу в партком - премия, и немалая.
- Это за труд? - доволен Ваха.
- Нет. Мы к этому отношения не имеем. Вроде, это за выбо¬ры. Распишись.
- Не распишусь. И в выборах больше не участвую, - тверд голос Мастаева.
Вдохновленный своим решением, Ваха вечером пришел довольный домой, а там всё тот же конверт, листок расписки и радостная мать.
- Сынок, столько денег, я за тебя расписалась.
- Кто это принес?
- Почтальон.
Все, Мастаев буквально физически почувствовал, как бре¬мя выборов и последующих неурядиц легло на его плечи. Обес¬кураженный будущим, он вышел на лестницу покурить. И тут Мария, она явно не мимо шла, а к нему.
- Ваха, я благодарна тебе, брата спас, - он стоял как вкопан¬ный. - Хочешь, я сегодня сыграю для тебя? Какой теплый и тихий вечер.
Он знал, что ничего не сможет сказать, поэтому даже не пытался рот открыть, и чуть позже, торопясь на базар, он был рад, что деньги домой принесли, он на все готов, даже ради одного - слышать ее исполнение.
Этот вечер! Она долго играла, потом выглянула в настежь раскрытое окно.
- Ой! Столько цветов?! Это мне? .Не бросай, не долетят.
- Долетят! - уверен Мастаев.
Прямо под окном Марии телефонная будка, на нее он заки¬нул цветы, сам, чуть не опрокинув шаткое строение, залез на ее крышу и оттуда, стоя на цыпочках, протянул ей букет, она скло¬нилась навстречу. Их руки соединяли цветы, взгляды слились, и Вахе показалось, что она тоже взволнована. Все это дли¬лось всего лишь мгновение. Когда Мастаев соскочил на землю и глянул вверх, в оконном проеме был силуэт Руслана. Вниз полетели цветы.
- Очисть улицу от мусора, - приказал брат Марии. - И не забывай свое место.
Эти цветы валялись до самого утра, пока их не подобрала Баппа со словами: «Бедный мой мальчик! Какие деньги».
Начало осени, как обычно в Грозном, выдалось теплым. Окно Марии почти что всегда по вечерам было открыто, но от- туда музыка уже не доносилась. А потом начались затяжные дожди. Окна закрыты, и, не выдержав, он стал по вечерам зво¬нить Дибировым. Чаще всего трубку поднимала Мария, и с за¬мирающим сердцем он слушал ее хрустальный голос: «Слу¬шаю вас, говорите». Он долго не решался заговорить, а когда наконец-то решился, то едва произнес выстраданное «3-з-здрав-ствуй», и на ее ответ он смог только что-то промычать, так от волнения скулу свело. А она как-то странно запиналась и ска¬зала: «Если нечего больше сказать, не звоните, не беспокойте нас попусту».
С неделю он терпел, «не беспокоил», а потом опять стал звонить, молчать, и тогда она спросила: «Ну, что вы хотите ска¬зать?» В трубку он вновь ничего сказать не смог и тогда напи¬сал в подъезде: «Мария, я люблю тебя!»
* * *
Ну и к тем, кому нравятся книги Канты Ибрагимова, пожалуйста, перепечатывайте эту главу, ссылайтесь.