Мойчи Ямагучи "Импрессионизм как господствующее направление японской поэзии"
Книга семьсот тридцать седьмая
Мойчи Ямагучи "Импрессионизм как господствующее направление японской поэзии"
СПб: Типо-литография "Братья Ревины", 1913 г., 110 стр.
https://orpk.org/books/596
Эта небольшая книжечка интересна тем, что она, по сути, впервые представляет русскому читателю японскую поэзию - танка и хокку. Книга написана японцем, но написана по-русски, он жил в России и решил представить русским слушателям (изначально это прочитанный доклад на собрании русско-японского общества в Санкт-Петербурге) японскую поэзию. Этим объясняется странное представление поэзии - стихи записаны по-японски, но в русской транскрипции. Признаюсь, прочесть их как стихи, да вообще прочесть, у меня не получилось. Автор специально говорит, что читать их надо по возможности без ударений.
Другой любопытной особенностью этой книжки является то, что автор объясняет неизвестное через неизвестное - японскую поэзию через импрессионизм. С японской поэзией понятно, поясню насчет импрессионизма. В начале XX века стало ясно, что импрессионизм надежно вошел в историю искусства, повлиял на развитие этого искусства и потому требует теоретического эстетического осмысления. Первывми на новое откликаются критики - именно они придумали пренебрежительные клички "импрессионизм" и "кубизм", которые потом растеряли свою обидность и стали респектабельными именами течений в живописи. После сита критиков далее идут искусствоведы - до их внимания доходит только то, что как-то выжило, хотя бы и в истории. Искусствоведы изучают "футуризм" и "супрематизм", даже помнят какой-ньть ларионовский "лучизм". По большому счету эти -измы стали перегноем истории искусства, не сохранившись в более позднем искусстве хоть сколько-ньть заметно. И лишь самые значимые направления сохраняются в более позднем искусстве различимо, и именно ими начинает заниматься эстетика.
В начале XX века импрессионизм дозрел до уровня эстетики (во второй половине того же века это произойдет с абстракционизмом). Я как-ньть напишу об отражении импрессионизма в эстетических трактатах того времени, но сейчас вернемся к японской поэзии.
К сожалению, автор от импрессионизма взял только название - импрессия, впечатление - и на этом и строит свое уподобление. Не густо.
А вот что автор говорит о японской поэзии, знатоком которой он является, достойно внимания.
Странность, вѣрнѣе своеобразность Японской поэзіи, которая такъ поражаетъ европейца съ перваго взгляда, имѣетъ своимъ основаніемъ нѣсколько причинъ.
Первою между ними, мнѣ кажется, являются психологическія особенности японской расы: съ одной стороны большая, по сравненію съ европейцами, близость къ природѣ, любовь къ ней, что безъ сомнѣнія въ свою очередь является отчасти результатомъ климатическихъ и, вообще, географическихъ условій. Тонкая наблюдательность, живость дѣлаетъ японца человѣкомъ легко поддающимся впечатлѣніямъ естественной жизни, которому врядъ ли нужны острыя возбужденія или грандіозныя драмы для того, чтобы возбудить въ себѣ поэтическое чувство. Съ другой стороны - и это очень важно - отсутствіе, или по крайней мѣрѣ малое развитіе, по сравненію съ европейцами, склонности къ самоуглубленію, къ синтезу, къ абстракціи, и наоборотъ интересъ къ деталямъ. При этомъ замечательно обостренная наклонность къ непосредственному реагированію. Кромѣ того картинность воображенія, мышленіе конкретным и образами, большая аморальная подвижность. А главное - громадная чуткость ко всему красивому!
Душа поэта полна чувствъ и впечатлѣній только что пережитыхъ и воспринятыхъ, который неудержимо рвутся наружу, и поэтъ, не имѣя
силъ бороться съ ними, выливаетъ ихъ въ красивыхъ звукахъ стиха, въ которомъ нѣсколькими словами онъ рисуетъ своеобразную картину впечатлѣній пережитаго. Этотъ пріемъ, которымъ пользуются японскіе поэты въ своихъ произведеніяхъ, позволяетъ мнѣ отнести ихъ къ разряду произведеній импрессіонистическихъ.
Встречаются просто любопытные факты бытования поэзии в Японии:
Нужно замѣтить, что въ Японіи до самаго послѣдняго времени не было обычая издавать сборники произведеній отдѣльныхъ поэтовъ, а время отъ времени, по повелѣнію какого либо императора, составлялся общій сборникъ лучшихъ произведеній эпохи; такъ что, если даже хоть одно стихотвореніе поэта удостоивалось быть на страницахъ такого сборника, то онъ могъ претендовать на извѣстность.
(Хозяин этого ЖЖ оглядывает полки с японской поэзией, однотомнички Басё, Такубоку и других авторов составляют как минимум треть. Да и сборники японской поэзии обычно составлены русскими составителями, у меня только один сборник поэзии (китайской), который составлен древними китайцами и русский переводчик перевел его, рассматривая состав сборника как его ценность. Это внутрискобочное отвлечение призвано подчеркнуть совершенно иные обычаи бытования переводов дальневосточной поэзии по сравнению с бытованием их оригиналов.)
А со следующей цитатой я не согласен по одному термину - я считаю прямо противоположно:
Природа и человѣкъ вотъ двѣ сущности, приходящая въ различныя соотношенія, чтобы проявить всю свою красоту въ Японской поэзіи.
Она безконечно далека отъ той активности, которой отличается творчество другихъ народовъ: японское стихотвореніе статично. Оно даетъ только, повторяю, картину впечатлѣній, отнюдь не симфонію, если сравнить съ музыкой, даже не мелодію, а лишь нѣсколько гармоничныхъ и по большей части минорныхъ аккордовъ, которые въ своихъ причудливыхъ сочетаніяхъ такъ красивы и говорятъ такъ много, что могутъ замѣнить многое!
Автор утверждает, что японское стихотворение статично, я же обратил внимание, что по меньшей мере две трети танка и особенно хокку в своем содержании содержат элемент динамики - я смело уподоблю хокку взгляду лягушки, которая замечает только движение. В обоснование этого процитирую два танка из этой книги, заодно увидите, как автор их приводит:
Коко ни кіэ
Тасико ни мусубу
Мидзу но аза но
Уки-го ни мэгуру
Вага ми пари кэри
(Фудзивара-нв-Кинто),
Водяная пѣна, то исчезнетъ здѣсь, то клубится вновь тамъ... Такъ и мы блуждаемъ въ Этомъ грустномъ мірѣ.
И вторая танка:
Тада хитоэ
Уэ ва корэру
Кава но омо ни
Нурэну ко но ха дзо
Кадзэ ни нагаруру
(Дочь Кудзго-Садайзин).
По поверхности рѣки, покрытой тонкимъ слоемъ льда, струятся по вѣтру сухіе листья.
А вот это танка для меня содержит загадку:
Яма но ха ни
Иринуру пуки но
Варэ нараоа
Уки-ю но нака ни
Мата ва идэдзи во
(Минамото-но-Тамэіоси 1096-1156).
Если бы я былъ луною, которая заходитъ за горный гребень, никогда больше не возвратился бы я въ этотъ печальный міръ.
Признаюсь, я не могу представить, чтобы поэт мог так отождествить себя с луною. Этот взгляд очень локален, из данного места, а луна светит во всех землях и никак не соотносима с конкретным горным гребнем и взаимным с ним расположением. Если только речь не идет не о реальной луне и реальных горах, а о картине - в пространстве картины уже луна соотносима с горами, такой же объект или, вернее, персонаж. Я считаю, что это стихотворение вызвано к жизни не реальным пейзажем, а рассматриванием картины.
Вернемся к книге. Посвятив первую половину книги поэзии танка, вторую половину он посвящает поэзии хокку. Напомню, что танка состоит из пяти строк с числом слогов 5-7-5-7-7, причем после первых трех строк идет цезура, микропауза. Это естественно делит танка на два полустишия - из трех строк 5-7-5 слогов и из двух 7-7.
Японская поэзія имѣла тенденцию не къ удлиненію произведеній, а наоборотъ къ укороченію ихъ.
Быть можетъ, причиною явилась особенность языка, который требуетъ, чтобы въ концѣ каждаго предложенія стояло сказуемое въ глагольной формѣ, но, такъ какъ окончаній у нихъ немного, то при длинномъ рядѣ строкъ получается невыносимая монотонность.
Логично предположить, что трехстрочное хокку с размером 5-7-5 слогов представляет собой танка, потерявшее второе полустишие. Предположить это логично, но это предположение неверно. Происхождение хокку гораздо изощреннее.
Была у японцев литературная игра "ренга" по типу буриме, когда на заданную тему первый сочинял трехстрочное полустишие, потом второй к нему добавлял второе двустрочное, потом третий снова трехстрочное и т.д. Всего в ренга должно было быть от 8 до 50, максимум 100 полустиший, запрещались простонародные слова и слова китайского происхождения, в третьем полустишии должно было быть упоминание весны как времени года, в четвертом наоборот запрещалось упоминать времена года и еще куча нетривиальных правил. Играть в такое могли только интеллектуалы и аристократы.
В начале XV века ренга проникла в народ, соответственно упростились и правила - теперь все полустишия имели 17 слогов 5-7-5, разрешались простонародные слова и т.д. Называлось это уже не ренга, а Хайкай. Первое полустишие хайкая называлось "хокку", т.е. буквально "первое полустишие", и оно стало рассматриваться как самостоятельное произведение. Родилось хокку.
Если танка является, такъ сказать, картиною переживанія человѣческой души, то Хокку даетъ только тему, слабый намекъ, такъ сказать, отдѣльныя точки картины, и уже дѣло читателя дополнить своею богатою фантазіей и воображеніемъ всѣ недостающія детали картины. И, конечно, чѣмъ богаче воображеніемъ, чѣмъ воспріимчивѣе читатель, тѣмъ глубже можетъ онъ проникнуть и богаче нарисовать себѣ картину, толчкомъ къ которой послужитъ данное Хокку.
Если такъ позволительно выразиться, я бы назвал и танка - субъективностью, т. е. - тѣмъ, что преломлено черезъ индивидуальную призму поэта, между тѣмъ хокку я бы назвалъ - объективностью, такъ какъ это та полоса свѣта, которую каждый долженъ преломлять черезъ свою собственную призму, чтобы получить извѣстное впечатлѣніе. Ввиду этого хокку еще менѣе доступно и еще труднѣе понимается европейцами, чѣмъ танка.
Автор приводит толкование самого известнейшего хокку. Но прежде, чем это процитировать, я хочу привести это хокку в хрестоматийном переводе Веры Марковой:
Старый пруд
Прыгнула в воду лягушка
Всплеск в тишине
А теперь цитата из книги (все-таки очень сильно изменилось русское хокку с начала прошлого века):
Когда однажды, какъ разсказываетъ профессоръ Хага Яичи, одинъ европеецъ спросил и его, что такое хокку, то онъ привелъ въ примѣръ извѣстнѣйшее хокку, которое считается верхомъ совершенства и которое принадлежитъ знаменитому Васіо:
Фуру икэ я
Кавадзу тобикому
Мидзу но ото
Если перевести слова, то будетъ такъ:
„Старый прудъ... Слышно, какъ прыгнула въ него лягушка".
Европеецъ не могъ понять, въ чемъ тутъ не только красота, но даже и вообще какой-либо смыслъ, и былъ удивленъ, что японцы могутъ восхищаться подобными вещами. Между тѣмъ, когда японецъ слышитъ это стихотвореніе, то его воображеніе мгновенно переносится къ древнему буддійскому храму, окруженному вѣковыми деревьями, вдали отъ города, куда совершенно не доносится шумъ людской. При этомъ храмѣ обыкновенно имѣется небольшой прудъ, который въ свою очередь, быть можетъ, имѣетъ свою исторію, свою легенду. И вотъ, при наступленіи сумерекъ лѣтомъ выходитъ буддійскій отшельникъ, только что оторвавшійся отъ своихъ священныхъ книгъ, и подходить задумчиво тихими шагами къ этому пруду.
Вокругъ все тихо, такъ тихо, что слышно даже, какъ прыгнула въ воду лягушка. Тишина и одиночество, вотъ то, что рисуется въ этомъ стихотвореніи, въ этомъ хокку.
На этом обзор этой небольшой книжечки завершу.
Меня не отпускало нерелевантное, по моему мнению, сравнение японской поэзии с импрессионистической живописью. Я задумался, какие картины больше соответствуют поэзии хокку. В этой живописи должно быть схвачено мгновение движения, как часто оно схвачено в японских гравюрах (никто так не рисовал летящих птиц, пожалуй).
Первое, что пришло в голову, картина Джона Тернера "Дождь, пар и скорость", тем более что ее название само лапидарно, как хокку.
Еще сразу подумалось о Коро, о его "Порыве ветра" или о "Замке Пьерфон (Пароль)". В последней вроде нет явного движения, но тут видно, что путники только что остановились на момент. Настроению хокку соответствует.
Тернер и Коро, да и другие барбизонцы подходят. Предшественники импрессионистов. Пожалуй, что-то в этом уподоблении есть.
Мойчи Ямагучи "Импрессионизм как господствующее направление японской поэзии"
СПб: Типо-литография "Братья Ревины", 1913 г., 110 стр.
https://orpk.org/books/596
Эта небольшая книжечка интересна тем, что она, по сути, впервые представляет русскому читателю японскую поэзию - танка и хокку. Книга написана японцем, но написана по-русски, он жил в России и решил представить русским слушателям (изначально это прочитанный доклад на собрании русско-японского общества в Санкт-Петербурге) японскую поэзию. Этим объясняется странное представление поэзии - стихи записаны по-японски, но в русской транскрипции. Признаюсь, прочесть их как стихи, да вообще прочесть, у меня не получилось. Автор специально говорит, что читать их надо по возможности без ударений.
Другой любопытной особенностью этой книжки является то, что автор объясняет неизвестное через неизвестное - японскую поэзию через импрессионизм. С японской поэзией понятно, поясню насчет импрессионизма. В начале XX века стало ясно, что импрессионизм надежно вошел в историю искусства, повлиял на развитие этого искусства и потому требует теоретического эстетического осмысления. Первывми на новое откликаются критики - именно они придумали пренебрежительные клички "импрессионизм" и "кубизм", которые потом растеряли свою обидность и стали респектабельными именами течений в живописи. После сита критиков далее идут искусствоведы - до их внимания доходит только то, что как-то выжило, хотя бы и в истории. Искусствоведы изучают "футуризм" и "супрематизм", даже помнят какой-ньть ларионовский "лучизм". По большому счету эти -измы стали перегноем истории искусства, не сохранившись в более позднем искусстве хоть сколько-ньть заметно. И лишь самые значимые направления сохраняются в более позднем искусстве различимо, и именно ими начинает заниматься эстетика.
В начале XX века импрессионизм дозрел до уровня эстетики (во второй половине того же века это произойдет с абстракционизмом). Я как-ньть напишу об отражении импрессионизма в эстетических трактатах того времени, но сейчас вернемся к японской поэзии.
К сожалению, автор от импрессионизма взял только название - импрессия, впечатление - и на этом и строит свое уподобление. Не густо.
А вот что автор говорит о японской поэзии, знатоком которой он является, достойно внимания.
Странность, вѣрнѣе своеобразность Японской поэзіи, которая такъ поражаетъ европейца съ перваго взгляда, имѣетъ своимъ основаніемъ нѣсколько причинъ.
Первою между ними, мнѣ кажется, являются психологическія особенности японской расы: съ одной стороны большая, по сравненію съ европейцами, близость къ природѣ, любовь къ ней, что безъ сомнѣнія въ свою очередь является отчасти результатомъ климатическихъ и, вообще, географическихъ условій. Тонкая наблюдательность, живость дѣлаетъ японца человѣкомъ легко поддающимся впечатлѣніямъ естественной жизни, которому врядъ ли нужны острыя возбужденія или грандіозныя драмы для того, чтобы возбудить въ себѣ поэтическое чувство. Съ другой стороны - и это очень важно - отсутствіе, или по крайней мѣрѣ малое развитіе, по сравненію съ европейцами, склонности къ самоуглубленію, къ синтезу, къ абстракціи, и наоборотъ интересъ къ деталямъ. При этомъ замечательно обостренная наклонность къ непосредственному реагированію. Кромѣ того картинность воображенія, мышленіе конкретным и образами, большая аморальная подвижность. А главное - громадная чуткость ко всему красивому!
Душа поэта полна чувствъ и впечатлѣній только что пережитыхъ и воспринятыхъ, который неудержимо рвутся наружу, и поэтъ, не имѣя
силъ бороться съ ними, выливаетъ ихъ въ красивыхъ звукахъ стиха, въ которомъ нѣсколькими словами онъ рисуетъ своеобразную картину впечатлѣній пережитаго. Этотъ пріемъ, которымъ пользуются японскіе поэты въ своихъ произведеніяхъ, позволяетъ мнѣ отнести ихъ къ разряду произведеній импрессіонистическихъ.
Встречаются просто любопытные факты бытования поэзии в Японии:
Нужно замѣтить, что въ Японіи до самаго послѣдняго времени не было обычая издавать сборники произведеній отдѣльныхъ поэтовъ, а время отъ времени, по повелѣнію какого либо императора, составлялся общій сборникъ лучшихъ произведеній эпохи; такъ что, если даже хоть одно стихотвореніе поэта удостоивалось быть на страницахъ такого сборника, то онъ могъ претендовать на извѣстность.
(Хозяин этого ЖЖ оглядывает полки с японской поэзией, однотомнички Басё, Такубоку и других авторов составляют как минимум треть. Да и сборники японской поэзии обычно составлены русскими составителями, у меня только один сборник поэзии (китайской), который составлен древними китайцами и русский переводчик перевел его, рассматривая состав сборника как его ценность. Это внутрискобочное отвлечение призвано подчеркнуть совершенно иные обычаи бытования переводов дальневосточной поэзии по сравнению с бытованием их оригиналов.)
А со следующей цитатой я не согласен по одному термину - я считаю прямо противоположно:
Природа и человѣкъ вотъ двѣ сущности, приходящая въ различныя соотношенія, чтобы проявить всю свою красоту въ Японской поэзіи.
Она безконечно далека отъ той активности, которой отличается творчество другихъ народовъ: японское стихотвореніе статично. Оно даетъ только, повторяю, картину впечатлѣній, отнюдь не симфонію, если сравнить съ музыкой, даже не мелодію, а лишь нѣсколько гармоничныхъ и по большей части минорныхъ аккордовъ, которые въ своихъ причудливыхъ сочетаніяхъ такъ красивы и говорятъ такъ много, что могутъ замѣнить многое!
Автор утверждает, что японское стихотворение статично, я же обратил внимание, что по меньшей мере две трети танка и особенно хокку в своем содержании содержат элемент динамики - я смело уподоблю хокку взгляду лягушки, которая замечает только движение. В обоснование этого процитирую два танка из этой книги, заодно увидите, как автор их приводит:
Коко ни кіэ
Тасико ни мусубу
Мидзу но аза но
Уки-го ни мэгуру
Вага ми пари кэри
(Фудзивара-нв-Кинто),
Водяная пѣна, то исчезнетъ здѣсь, то клубится вновь тамъ... Такъ и мы блуждаемъ въ Этомъ грустномъ мірѣ.
И вторая танка:
Тада хитоэ
Уэ ва корэру
Кава но омо ни
Нурэну ко но ха дзо
Кадзэ ни нагаруру
(Дочь Кудзго-Садайзин).
По поверхности рѣки, покрытой тонкимъ слоемъ льда, струятся по вѣтру сухіе листья.
А вот это танка для меня содержит загадку:
Яма но ха ни
Иринуру пуки но
Варэ нараоа
Уки-ю но нака ни
Мата ва идэдзи во
(Минамото-но-Тамэіоси 1096-1156).
Если бы я былъ луною, которая заходитъ за горный гребень, никогда больше не возвратился бы я въ этотъ печальный міръ.
Признаюсь, я не могу представить, чтобы поэт мог так отождествить себя с луною. Этот взгляд очень локален, из данного места, а луна светит во всех землях и никак не соотносима с конкретным горным гребнем и взаимным с ним расположением. Если только речь не идет не о реальной луне и реальных горах, а о картине - в пространстве картины уже луна соотносима с горами, такой же объект или, вернее, персонаж. Я считаю, что это стихотворение вызвано к жизни не реальным пейзажем, а рассматриванием картины.
Вернемся к книге. Посвятив первую половину книги поэзии танка, вторую половину он посвящает поэзии хокку. Напомню, что танка состоит из пяти строк с числом слогов 5-7-5-7-7, причем после первых трех строк идет цезура, микропауза. Это естественно делит танка на два полустишия - из трех строк 5-7-5 слогов и из двух 7-7.
Японская поэзія имѣла тенденцию не къ удлиненію произведеній, а наоборотъ къ укороченію ихъ.
Быть можетъ, причиною явилась особенность языка, который требуетъ, чтобы въ концѣ каждаго предложенія стояло сказуемое въ глагольной формѣ, но, такъ какъ окончаній у нихъ немного, то при длинномъ рядѣ строкъ получается невыносимая монотонность.
Логично предположить, что трехстрочное хокку с размером 5-7-5 слогов представляет собой танка, потерявшее второе полустишие. Предположить это логично, но это предположение неверно. Происхождение хокку гораздо изощреннее.
Была у японцев литературная игра "ренга" по типу буриме, когда на заданную тему первый сочинял трехстрочное полустишие, потом второй к нему добавлял второе двустрочное, потом третий снова трехстрочное и т.д. Всего в ренга должно было быть от 8 до 50, максимум 100 полустиший, запрещались простонародные слова и слова китайского происхождения, в третьем полустишии должно было быть упоминание весны как времени года, в четвертом наоборот запрещалось упоминать времена года и еще куча нетривиальных правил. Играть в такое могли только интеллектуалы и аристократы.
В начале XV века ренга проникла в народ, соответственно упростились и правила - теперь все полустишия имели 17 слогов 5-7-5, разрешались простонародные слова и т.д. Называлось это уже не ренга, а Хайкай. Первое полустишие хайкая называлось "хокку", т.е. буквально "первое полустишие", и оно стало рассматриваться как самостоятельное произведение. Родилось хокку.
Если танка является, такъ сказать, картиною переживанія человѣческой души, то Хокку даетъ только тему, слабый намекъ, такъ сказать, отдѣльныя точки картины, и уже дѣло читателя дополнить своею богатою фантазіей и воображеніемъ всѣ недостающія детали картины. И, конечно, чѣмъ богаче воображеніемъ, чѣмъ воспріимчивѣе читатель, тѣмъ глубже можетъ онъ проникнуть и богаче нарисовать себѣ картину, толчкомъ къ которой послужитъ данное Хокку.
Если такъ позволительно выразиться, я бы назвал и танка - субъективностью, т. е. - тѣмъ, что преломлено черезъ индивидуальную призму поэта, между тѣмъ хокку я бы назвалъ - объективностью, такъ какъ это та полоса свѣта, которую каждый долженъ преломлять черезъ свою собственную призму, чтобы получить извѣстное впечатлѣніе. Ввиду этого хокку еще менѣе доступно и еще труднѣе понимается европейцами, чѣмъ танка.
Автор приводит толкование самого известнейшего хокку. Но прежде, чем это процитировать, я хочу привести это хокку в хрестоматийном переводе Веры Марковой:
Старый пруд
Прыгнула в воду лягушка
Всплеск в тишине
А теперь цитата из книги (все-таки очень сильно изменилось русское хокку с начала прошлого века):
Когда однажды, какъ разсказываетъ профессоръ Хага Яичи, одинъ европеецъ спросил и его, что такое хокку, то онъ привелъ въ примѣръ извѣстнѣйшее хокку, которое считается верхомъ совершенства и которое принадлежитъ знаменитому Васіо:
Фуру икэ я
Кавадзу тобикому
Мидзу но ото
Если перевести слова, то будетъ такъ:
„Старый прудъ... Слышно, какъ прыгнула въ него лягушка".
Европеецъ не могъ понять, въ чемъ тутъ не только красота, но даже и вообще какой-либо смыслъ, и былъ удивленъ, что японцы могутъ восхищаться подобными вещами. Между тѣмъ, когда японецъ слышитъ это стихотвореніе, то его воображеніе мгновенно переносится къ древнему буддійскому храму, окруженному вѣковыми деревьями, вдали отъ города, куда совершенно не доносится шумъ людской. При этомъ храмѣ обыкновенно имѣется небольшой прудъ, который въ свою очередь, быть можетъ, имѣетъ свою исторію, свою легенду. И вотъ, при наступленіи сумерекъ лѣтомъ выходитъ буддійскій отшельникъ, только что оторвавшійся отъ своихъ священныхъ книгъ, и подходить задумчиво тихими шагами къ этому пруду.
Вокругъ все тихо, такъ тихо, что слышно даже, какъ прыгнула въ воду лягушка. Тишина и одиночество, вотъ то, что рисуется въ этомъ стихотвореніи, въ этомъ хокку.
На этом обзор этой небольшой книжечки завершу.
Меня не отпускало нерелевантное, по моему мнению, сравнение японской поэзии с импрессионистической живописью. Я задумался, какие картины больше соответствуют поэзии хокку. В этой живописи должно быть схвачено мгновение движения, как часто оно схвачено в японских гравюрах (никто так не рисовал летящих птиц, пожалуй).
Первое, что пришло в голову, картина Джона Тернера "Дождь, пар и скорость", тем более что ее название само лапидарно, как хокку.
Еще сразу подумалось о Коро, о его "Порыве ветра" или о "Замке Пьерфон (Пароль)". В последней вроде нет явного движения, но тут видно, что путники только что остановились на момент. Настроению хокку соответствует.
Тернер и Коро, да и другие барбизонцы подходят. Предшественники импрессионистов. Пожалуй, что-то в этом уподоблении есть.