А.И. Спиридович "Записки жандарма"
Книга шестьсот пятьдесят девятая
А.И. Спиридович "Записки жандарма"
М: Художественная литература, 1991 г., 268 стр.
репринтное воспроизведение издания 1930 г, изд-во Пролетарий
http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/gendarme.htm
https://royallib.com/read/i_spiridovich/zapiski_gandarma.html#0
Тема революции 1917 года меня не отпускает - никак не могу понять, как она стала возможна и была ли неизбежна. Поэтому воспоминания деятелей того времени всегда интересны хотя бы тем, как они себе отвечают на этот вопрос.
Жандармерия, она же политический сыск, аналог КГБ и ФСБ. Интересно, как оно было устроено.
Автор - Александр Иванович Спиридович - начал свою карьеру в армии, в пехотном полку. Перевелся в Отдельный корпус жандармов, начал службу в Московском охранном отделении под началом С.В. Зубатова. В воспоминаниях об этом времени как раз рассказывается об устройстве политического сыска, который стоит на трех китах: секретные сотрудники (в советское время с его любовью к аббревиатурам и сокращениям появилось мерзкое слово "сексоты"), филеры (агенты наружного наблюдения) и перлюстрация (досмотр писем).
Начнем с "сотрудников", сиречь осведомителей.
Зубатов не смотрел на сотрудничество, как на простую куплю и продажу, а видел в нем дело идейное, что старался внушить и офицерам. Учил он также относиться к сотрудникам бережно.
"Вы, господа, - говорил он, - должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать. Никогда и никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму.
"Помните, что в работе сотрудника, как бы он ни был вам предан и как бы он честно ни работал, всегда, рано или поздно, наступит момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента. Это момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпускайте его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по-хорошему.
"Помните, что, перестав работать в революционной среде, сделавшись мирным членом общества, он будет полезен и дальше для государства, хотя и не сотрудником; будет полезен уже в новом положении. Вы лишаетесь сотрудника, но вы приобретаете в обществе друга для правительства, полезного человека для государства".
Помню, когда читал роман Алданова "Ключ", меня поразило именно это - как начальник жандармского отделения заботится о своем осведомителе и защищает того от обвинения в убийстве. Вообще возможность человеческого отношения с осведомителями (с предателями, по факту) удивляет. Современный кинематограф приучил воспринимать их как отбросы общества, как расходный материал (полагаю, тут кинематограф недалек от реальности). Впрочем, для автора такое отношение к осведомителям тоже было вновинку:
Красиво и убедительно говорил Зубатов подготовляя из нас будущих руководителей политического розыска, но воспринять сразу эту государственную точку зрения на внутреннюю агентуру было трудно. Мы принимали, как бесспорные, все советы относительно сотрудника и все-таки они в наших глазах были предателями по отношению своих товарищей. Мы понимали, что без шпионов ничего нельзя знать, что делается в вражеском лагере; мы сознавали, что сотрудников надо иметь так же, как надо иметь военных шпионов, чтобы получать необходимые сведения о неприятельских армии и флоте, об их мобилизационных планах и т.д. Все это мы понимали хорошо, но нам, офицерам, воспитанным в традициях товарищества и верности дружбы, стать сразу на точку холодного разума и начать убеждать человека, чтобы он, ради пользы дела, забыл все самое интимное, - дорогое и шел на измену, было тяжело и трудно. Наш невоенный начальник не мог этого понять.
Все же он понял и принял такое отношение к осведомителям, и это ему аукнулось. Не такое отношение, а сама работа с ними, весьма рисковая. Но об этом в конце его воспоминаний.
А пока продолжаем, теперь о филерах:
Филер, это - агент наружного наблюдения, находящийся на службе и получающий жалованье по ведомостям, которые идут в контроль. Согласно инструкции директора департамента полиции, филеры набираются из запасных унтер-офицеров армии, гвардии и флота, по предъявлении ими отличных рекомендаций и аттестатов от их войскового начальства.
Профессионалы своего дела.
И о перлюстрации:
До самой революции 1917 года перлюстрацией ведал один и тот же чиновник, состарившийся на своем деле и дошедший до чина действительного статского советника. Его знали лишь министр, директор департамента полиции и очень немногие близкие им лица.
В последние годы бывало так. Как только назначался новый министр внутренних дел, в тот же день к нему являлся старичок, действительный статский советник Мардариев, и, представившись, подавал министру с таинственным видом большой, с тремя печатями, пакет с надписью "совершенно секретно", прося вскрыть.
Министр вскрывал. То был высочайший указ Александра III на право перлюстрации. Происходил краткий обмен мыслей. Чиновник почтительно просил вновь запечатать пакет. Министр вкладывал указ в тот же пакет, запечатывал поданным ему чиновником сургучом и печатью и возвращал старичку. Старичок почтительно раскланивался и тихо удалялся. Он продолжал хранить пакет в глубочайшей тайне до нового министра, к которому являлся с той же процедурой. Так дожил он до революции.
Прочий персонал охранного отделения:
Имелся в отделении свой хороший фотограф и расшифровщик секретных писем, а также и свой ученый еврей, который знал все по еврейству, что являлось при работе в черте оседлости большим подспорьем. Была, наконец, и еще одна фигура, прогремевшая позже в революционном мире, чиновник для поручений Л.П. Меньщиков, когда-то, как говорили, участник одной из революционных организаций, попавший затем в отделение и сделавший в нем, а после и в департаменте полиции, большую чиновничью карьеру.
Меньщиков знал революционную среду, и его сводки о революционных деятелях являлись исчерпывающими. За ним числилось одно большое дело. Говорили, что в те годы департамент овладел раз явками и всеми данными, с которыми некий заграничный представитель одной из революционных организаций должен был
объехать ряд городов и дать своим группам соответствующие указания. Меньщикову были даны добытые сведения и, вооружившись ими, он в качестве делегата объехал по явкам все нужные пункты, повидался с представителями местных групп и произвел начальническую ревизию. Иными словами, успешно разыграл революционного Хлестакова, и в результате вся организация подверглась разгрому.
Прям-таки Джеймс Бонд.
Вот что еще интересно - "ученый еврей". Московское отделение работало на всю Россию, так что там проблемы собирались все. Позже автор возглавлял жандармерию в Киеве. И если евреи - точнее, Бунд - были источником проблем и полем для работы, то в книге ни словом не упоминаются никакие украинские националисты. То ли их совсем не было, то ли они не являлись никакой силой, чтобы политическая полиция ими заинтересовалась. У них хватало проблем с революционерами-террористами.
Любопытно, что поначалу марксизм власти рассматривали как противовес революционерам:
Само правительство еще так недавно покровительствовало марксизму, давая субсидии через своего сотрудника на издание марксистского журнала. Оно видело в нем противовес страшному террором народовольчеству. Грамотные люди, читая о диктатуре пролетариата Маркса, не видели в ней террора и упускали из виду, что диктатура не возможна без террора, что террор целого класса неизмеримо ужаснее террора группы бомбистов. Читали и не понимали, или не хотели понимать того, что значилось черным по белому.
Между тем, в декабре 1900 года появился первый номер "Искры", центрального органа социал-демократии. Одним из основателей ее был Ульянов-Ленин, а деньги на издание первых номеров дал сын члена государственного совета камер-юнкер Сабуров. Трогательное единение побывавшего в Сибири эмигранта-демагога с украшенным придворным мундиром современным политическим Митрофанушкой!
Появление "Искры" и ее полные революционного огня и задора статьи как бы открыли глаза правительству, и оно узрело, наконец, весь вред марксизма, сеявшего классовую рознь и гражданскую войну, пропагандировавшего царство хама и босяка под именем диктатуры пролетариата. И правительство начало борьбу с социал-демократами более решительными мерами. Но в этой борьбе русское общество ему не помогало. Русская профессура, за малым исключением, и русская пресса, и вообще русская интеллигенция или продолжали низко кланяться своему идолу или молчали. Изобличением безнравственности марксизма, как теории, доказательством вреда и неприемлемости коммунизма к государственной жизни страны никто не занимался. Между тем, все известные ныне тезисы коммунизма были и тогда уже налицо и были переведены на русский язык.
В книге рассказано о нескольких заметных делах, в частности, об аресте видного революционера-террориста Гершуни, который был произведен в Киеве - автор пишет, как они готовили и производили этот арест.
Впрочем, автор не ограничивается в своих мемуарах только теми делами, в которых принимал непосредственное участие, и пишет о событиях в России вообще. Вот, в частности, что он пишет об Азефе:
Евно Азеф - здоровый мужчина с толстым скуластым лицом, типа преступника, прежде всего был крайне антипатичен по наружности и производил сразу весьма неприятное и даже отталкивающее впечатление. Обладая выдающимся умом, математической аккуратностью, спокойный, рассудительный, холодный и осторожный до крайности, он был как бы рожден для крупных организаторских дел. Редкий эгоист, он преследовал прежде всего свои личные интересы, для достижения которых считал пригодными все средства до убийства и предательства включительно.
Властный и не терпевший возражений тон, смелость, граничащая с наглостью, необычайная хитрость и лживость, развивавшаяся до виртуозности в его всегдашней двойной крайне опасной игре, создали из него в русском революционном мире единственный в своем роде тип-монстр.
И ко всему этому Азeф был нежным мужем и отцом, очаровательным в интимной семейной обстановке и среди близких друзей.
В нем было какое-то почти необъяснимое, страшное сочетание добра со злом, любви и ласки с ненавистью и жестокостью, товарищеской дружбы с изменой и предательством. Только варьируя этими разнообразнейшими, богатейшими свойствами своей натуры, Азеф мог, вращаясь в одно и то же время среди далеко неглупых представителей двух противоположных борющихся лагерей - правительства и социалистов-революционеров - заслужить редкое доверие как одной, так и другой стороны. И впоследствии, когда он был уже разоблачен в его двойной игре, его с жаром защищал с трибуны государственной думы, как честного сотрудника, сам Столыпин и в то же время, за его революционную честность бились с пеной у рта такие столпы партии социалистов-революционеров, как Гершуни, Чернов, Савинков и другие.
И несмотря на всю позднейшую доказанность предательства Азефа, несмотря на всю выясненную статистику повешенных и сосланных из-за его предательства, главари партии социалистов-революционеров все-таки дали возможность Азефу безнаказанно скрыться. Таково было обаяние и такова была тонкость игры этого страшного человека!
Тут же он попутно замечает, что по зубатовским правилам осведомитель не должен состоять в руководящих органах партийной ячейки или боевой группы - рядом, но не в. В данном случае это правило было нарушено, что и повлекло.
Ближе к концу книги автор рассказывает о попе Гапоне и кровавом воскресении 9 января. Тоже осведомителю дали слишком большую свободу действий и не заметили, что он отвязался. Вообще во всей этой истории сплошная некомпетенстность и невезение.
Увлекшись окончательно своею ролью, окончательно сбитый с толку и толкаемый господами Рутенбергами и к-о на безумный, но столь нужный для их революционного успеха поступок, Гапон начинает действовать как заправский революционер и при том революционер-провокатор.
Он участвует со своими ближайшими учениками в совещаниях с социал-демократами и принимает их тезисы для петиции. Подняв рабочую массу верою в царя и в его справедливость на челобитную, он потихоньку от рабочих, по сговору с революционерами, решает вести их к царю, но не с той челобитною, о которой думают рабочие, а с требованиями во имя революции. Он, зная представителей власти и сам, состоя на правительственной службе, понимает хорошо, что этого шествия десятков тысяч рабочих власти не допустят. Он знал это и все-таки решил, что поведет рабочих. Он поведет их с целью вызвать столкновение с властью, с полицией, с войсками и тем дискредитирует в глазах наивного люда царя, возбудит против царя рабочих. Таков был поистине дьявольский и предательский план, выработанный революционными деятелями и воспринятый Гапоном.
Гапон поддался революционному психозу.
8 января Гапон явился к министру юстиции Муравьеву для переговоров о завтрашнем дне и для передачи ему заготовленной петиции, но Муравьев уклонился от обсуждения вопроса по существу и направил Гапона к князю Святополк-Мирскому.
Князь Мирский не принял его совсем и, как объяснил после одному из своих подчиненных, не принял потому, что не умеет разговаривать "с ними". Министр приказал направить его к директору департамента полиции Лопухину, но Гапон отказался идти к последнему, заявив, что он боится говорить с ним и что он будет теперь действовать по собственному усмотрению.
Когда Лопухин узнал от Мирского, что последний уклонился принять Гапона, он понял, какую громадную оплошность сделал министр, и предпринял шаги, чтобы исправить ее. Он обратился к митрополиту, думая через него раздобыть Гапона и поговорить с ним, но Гапон не пошел на призывы митрополита. Он, только что искавший случая переговорить с представителями власти, теперь упорно уклоняется от них. Все это было очень двойственно и неясно. Гапон, как зарвавшийся азартный игрок, шел, что называется, очертя голову.
Блин, министр не умеет разговаривать "с ними"! Равно как и царь отказался встретиться в представителями рабочих. И ведь что дальше - через несколько дней после 9 января царь встретился-таки с делегацией рабочих и очень тепло они поговорили. Что мешало это сделать раньше и не доводить до кровопролития?
Не помню, кто сказал в начале века Российская Империя споткнулась обо всё. Вот именно такое впечатление - не должна была упасть, ничего не предполагало, но собрались в кучу множество необязательных случайностей. Понятно, что за нагромождением случайностей можно усмотреть руку судьбы, но это уже выше моего понимания, потому умолкаю.
Осталось рассказать, чем кончаются эти мемуары. Помните первую цитату про работу с секретными сотрудниками, т.е. с осведомителями? Помните, что человек от постоянного предательства своих друзей выгорает? Это случилось и с одним из осведомителей автора - он решил искупить свою вину перед революционными товарищами и застрелить автора, т.е. руководителя киевской жандармерии. На тайной встрече он выхватил пистолет, но выстрелить, глядя автору в глаза, не смог. И тот, понимая, что в душе покушавшегося, отпускает его и говорит уехать. Через несколько дней этот осведомитель подкараулил автора у его дома и выстрелил. В спину.
Ранение было тяжелым и автор лечился два года. Этим эпизодом 1905 года он заканчивает свои воспоминания - в них не вошли годы службы начальником императорской дворцовой охраны вплоть до 1917 года, далее жизнь в эмиграции сначала во Франции, потом в США. Умер Александр Иванович Спиридович, генерал-майор Отдельного корпуса жандармов, в 1952 году в Нью-Йорке в возрасте 89 лет.
А.И. Спиридович "Записки жандарма"
М: Художественная литература, 1991 г., 268 стр.
репринтное воспроизведение издания 1930 г, изд-во Пролетарий
http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/gendarme.htm
https://royallib.com/read/i_spiridovich/zapiski_gandarma.html#0
Тема революции 1917 года меня не отпускает - никак не могу понять, как она стала возможна и была ли неизбежна. Поэтому воспоминания деятелей того времени всегда интересны хотя бы тем, как они себе отвечают на этот вопрос.
Жандармерия, она же политический сыск, аналог КГБ и ФСБ. Интересно, как оно было устроено.
Автор - Александр Иванович Спиридович - начал свою карьеру в армии, в пехотном полку. Перевелся в Отдельный корпус жандармов, начал службу в Московском охранном отделении под началом С.В. Зубатова. В воспоминаниях об этом времени как раз рассказывается об устройстве политического сыска, который стоит на трех китах: секретные сотрудники (в советское время с его любовью к аббревиатурам и сокращениям появилось мерзкое слово "сексоты"), филеры (агенты наружного наблюдения) и перлюстрация (досмотр писем).
Начнем с "сотрудников", сиречь осведомителей.
Зубатов не смотрел на сотрудничество, как на простую куплю и продажу, а видел в нем дело идейное, что старался внушить и офицерам. Учил он также относиться к сотрудникам бережно.
"Вы, господа, - говорил он, - должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, доверятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать. Никогда и никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму.
"Помните, что в работе сотрудника, как бы он ни был вам предан и как бы он честно ни работал, всегда, рано или поздно, наступит момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента. Это момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпускайте его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по-хорошему.
"Помните, что, перестав работать в революционной среде, сделавшись мирным членом общества, он будет полезен и дальше для государства, хотя и не сотрудником; будет полезен уже в новом положении. Вы лишаетесь сотрудника, но вы приобретаете в обществе друга для правительства, полезного человека для государства".
Помню, когда читал роман Алданова "Ключ", меня поразило именно это - как начальник жандармского отделения заботится о своем осведомителе и защищает того от обвинения в убийстве. Вообще возможность человеческого отношения с осведомителями (с предателями, по факту) удивляет. Современный кинематограф приучил воспринимать их как отбросы общества, как расходный материал (полагаю, тут кинематограф недалек от реальности). Впрочем, для автора такое отношение к осведомителям тоже было вновинку:
Красиво и убедительно говорил Зубатов подготовляя из нас будущих руководителей политического розыска, но воспринять сразу эту государственную точку зрения на внутреннюю агентуру было трудно. Мы принимали, как бесспорные, все советы относительно сотрудника и все-таки они в наших глазах были предателями по отношению своих товарищей. Мы понимали, что без шпионов ничего нельзя знать, что делается в вражеском лагере; мы сознавали, что сотрудников надо иметь так же, как надо иметь военных шпионов, чтобы получать необходимые сведения о неприятельских армии и флоте, об их мобилизационных планах и т.д. Все это мы понимали хорошо, но нам, офицерам, воспитанным в традициях товарищества и верности дружбы, стать сразу на точку холодного разума и начать убеждать человека, чтобы он, ради пользы дела, забыл все самое интимное, - дорогое и шел на измену, было тяжело и трудно. Наш невоенный начальник не мог этого понять.
Все же он понял и принял такое отношение к осведомителям, и это ему аукнулось. Не такое отношение, а сама работа с ними, весьма рисковая. Но об этом в конце его воспоминаний.
А пока продолжаем, теперь о филерах:
Филер, это - агент наружного наблюдения, находящийся на службе и получающий жалованье по ведомостям, которые идут в контроль. Согласно инструкции директора департамента полиции, филеры набираются из запасных унтер-офицеров армии, гвардии и флота, по предъявлении ими отличных рекомендаций и аттестатов от их войскового начальства.
Профессионалы своего дела.
И о перлюстрации:
До самой революции 1917 года перлюстрацией ведал один и тот же чиновник, состарившийся на своем деле и дошедший до чина действительного статского советника. Его знали лишь министр, директор департамента полиции и очень немногие близкие им лица.
В последние годы бывало так. Как только назначался новый министр внутренних дел, в тот же день к нему являлся старичок, действительный статский советник Мардариев, и, представившись, подавал министру с таинственным видом большой, с тремя печатями, пакет с надписью "совершенно секретно", прося вскрыть.
Министр вскрывал. То был высочайший указ Александра III на право перлюстрации. Происходил краткий обмен мыслей. Чиновник почтительно просил вновь запечатать пакет. Министр вкладывал указ в тот же пакет, запечатывал поданным ему чиновником сургучом и печатью и возвращал старичку. Старичок почтительно раскланивался и тихо удалялся. Он продолжал хранить пакет в глубочайшей тайне до нового министра, к которому являлся с той же процедурой. Так дожил он до революции.
Прочий персонал охранного отделения:
Имелся в отделении свой хороший фотограф и расшифровщик секретных писем, а также и свой ученый еврей, который знал все по еврейству, что являлось при работе в черте оседлости большим подспорьем. Была, наконец, и еще одна фигура, прогремевшая позже в революционном мире, чиновник для поручений Л.П. Меньщиков, когда-то, как говорили, участник одной из революционных организаций, попавший затем в отделение и сделавший в нем, а после и в департаменте полиции, большую чиновничью карьеру.
Меньщиков знал революционную среду, и его сводки о революционных деятелях являлись исчерпывающими. За ним числилось одно большое дело. Говорили, что в те годы департамент овладел раз явками и всеми данными, с которыми некий заграничный представитель одной из революционных организаций должен был
объехать ряд городов и дать своим группам соответствующие указания. Меньщикову были даны добытые сведения и, вооружившись ими, он в качестве делегата объехал по явкам все нужные пункты, повидался с представителями местных групп и произвел начальническую ревизию. Иными словами, успешно разыграл революционного Хлестакова, и в результате вся организация подверглась разгрому.
Прям-таки Джеймс Бонд.
Вот что еще интересно - "ученый еврей". Московское отделение работало на всю Россию, так что там проблемы собирались все. Позже автор возглавлял жандармерию в Киеве. И если евреи - точнее, Бунд - были источником проблем и полем для работы, то в книге ни словом не упоминаются никакие украинские националисты. То ли их совсем не было, то ли они не являлись никакой силой, чтобы политическая полиция ими заинтересовалась. У них хватало проблем с революционерами-террористами.
Любопытно, что поначалу марксизм власти рассматривали как противовес революционерам:
Само правительство еще так недавно покровительствовало марксизму, давая субсидии через своего сотрудника на издание марксистского журнала. Оно видело в нем противовес страшному террором народовольчеству. Грамотные люди, читая о диктатуре пролетариата Маркса, не видели в ней террора и упускали из виду, что диктатура не возможна без террора, что террор целого класса неизмеримо ужаснее террора группы бомбистов. Читали и не понимали, или не хотели понимать того, что значилось черным по белому.
Между тем, в декабре 1900 года появился первый номер "Искры", центрального органа социал-демократии. Одним из основателей ее был Ульянов-Ленин, а деньги на издание первых номеров дал сын члена государственного совета камер-юнкер Сабуров. Трогательное единение побывавшего в Сибири эмигранта-демагога с украшенным придворным мундиром современным политическим Митрофанушкой!
Появление "Искры" и ее полные революционного огня и задора статьи как бы открыли глаза правительству, и оно узрело, наконец, весь вред марксизма, сеявшего классовую рознь и гражданскую войну, пропагандировавшего царство хама и босяка под именем диктатуры пролетариата. И правительство начало борьбу с социал-демократами более решительными мерами. Но в этой борьбе русское общество ему не помогало. Русская профессура, за малым исключением, и русская пресса, и вообще русская интеллигенция или продолжали низко кланяться своему идолу или молчали. Изобличением безнравственности марксизма, как теории, доказательством вреда и неприемлемости коммунизма к государственной жизни страны никто не занимался. Между тем, все известные ныне тезисы коммунизма были и тогда уже налицо и были переведены на русский язык.
В книге рассказано о нескольких заметных делах, в частности, об аресте видного революционера-террориста Гершуни, который был произведен в Киеве - автор пишет, как они готовили и производили этот арест.
Впрочем, автор не ограничивается в своих мемуарах только теми делами, в которых принимал непосредственное участие, и пишет о событиях в России вообще. Вот, в частности, что он пишет об Азефе:
Евно Азеф - здоровый мужчина с толстым скуластым лицом, типа преступника, прежде всего был крайне антипатичен по наружности и производил сразу весьма неприятное и даже отталкивающее впечатление. Обладая выдающимся умом, математической аккуратностью, спокойный, рассудительный, холодный и осторожный до крайности, он был как бы рожден для крупных организаторских дел. Редкий эгоист, он преследовал прежде всего свои личные интересы, для достижения которых считал пригодными все средства до убийства и предательства включительно.
Властный и не терпевший возражений тон, смелость, граничащая с наглостью, необычайная хитрость и лживость, развивавшаяся до виртуозности в его всегдашней двойной крайне опасной игре, создали из него в русском революционном мире единственный в своем роде тип-монстр.
И ко всему этому Азeф был нежным мужем и отцом, очаровательным в интимной семейной обстановке и среди близких друзей.
В нем было какое-то почти необъяснимое, страшное сочетание добра со злом, любви и ласки с ненавистью и жестокостью, товарищеской дружбы с изменой и предательством. Только варьируя этими разнообразнейшими, богатейшими свойствами своей натуры, Азеф мог, вращаясь в одно и то же время среди далеко неглупых представителей двух противоположных борющихся лагерей - правительства и социалистов-революционеров - заслужить редкое доверие как одной, так и другой стороны. И впоследствии, когда он был уже разоблачен в его двойной игре, его с жаром защищал с трибуны государственной думы, как честного сотрудника, сам Столыпин и в то же время, за его революционную честность бились с пеной у рта такие столпы партии социалистов-революционеров, как Гершуни, Чернов, Савинков и другие.
И несмотря на всю позднейшую доказанность предательства Азефа, несмотря на всю выясненную статистику повешенных и сосланных из-за его предательства, главари партии социалистов-революционеров все-таки дали возможность Азефу безнаказанно скрыться. Таково было обаяние и такова была тонкость игры этого страшного человека!
Тут же он попутно замечает, что по зубатовским правилам осведомитель не должен состоять в руководящих органах партийной ячейки или боевой группы - рядом, но не в. В данном случае это правило было нарушено, что и повлекло.
Ближе к концу книги автор рассказывает о попе Гапоне и кровавом воскресении 9 января. Тоже осведомителю дали слишком большую свободу действий и не заметили, что он отвязался. Вообще во всей этой истории сплошная некомпетенстность и невезение.
Увлекшись окончательно своею ролью, окончательно сбитый с толку и толкаемый господами Рутенбергами и к-о на безумный, но столь нужный для их революционного успеха поступок, Гапон начинает действовать как заправский революционер и при том революционер-провокатор.
Он участвует со своими ближайшими учениками в совещаниях с социал-демократами и принимает их тезисы для петиции. Подняв рабочую массу верою в царя и в его справедливость на челобитную, он потихоньку от рабочих, по сговору с революционерами, решает вести их к царю, но не с той челобитною, о которой думают рабочие, а с требованиями во имя революции. Он, зная представителей власти и сам, состоя на правительственной службе, понимает хорошо, что этого шествия десятков тысяч рабочих власти не допустят. Он знал это и все-таки решил, что поведет рабочих. Он поведет их с целью вызвать столкновение с властью, с полицией, с войсками и тем дискредитирует в глазах наивного люда царя, возбудит против царя рабочих. Таков был поистине дьявольский и предательский план, выработанный революционными деятелями и воспринятый Гапоном.
Гапон поддался революционному психозу.
8 января Гапон явился к министру юстиции Муравьеву для переговоров о завтрашнем дне и для передачи ему заготовленной петиции, но Муравьев уклонился от обсуждения вопроса по существу и направил Гапона к князю Святополк-Мирскому.
Князь Мирский не принял его совсем и, как объяснил после одному из своих подчиненных, не принял потому, что не умеет разговаривать "с ними". Министр приказал направить его к директору департамента полиции Лопухину, но Гапон отказался идти к последнему, заявив, что он боится говорить с ним и что он будет теперь действовать по собственному усмотрению.
Когда Лопухин узнал от Мирского, что последний уклонился принять Гапона, он понял, какую громадную оплошность сделал министр, и предпринял шаги, чтобы исправить ее. Он обратился к митрополиту, думая через него раздобыть Гапона и поговорить с ним, но Гапон не пошел на призывы митрополита. Он, только что искавший случая переговорить с представителями власти, теперь упорно уклоняется от них. Все это было очень двойственно и неясно. Гапон, как зарвавшийся азартный игрок, шел, что называется, очертя голову.
Блин, министр не умеет разговаривать "с ними"! Равно как и царь отказался встретиться в представителями рабочих. И ведь что дальше - через несколько дней после 9 января царь встретился-таки с делегацией рабочих и очень тепло они поговорили. Что мешало это сделать раньше и не доводить до кровопролития?
Не помню, кто сказал в начале века Российская Империя споткнулась обо всё. Вот именно такое впечатление - не должна была упасть, ничего не предполагало, но собрались в кучу множество необязательных случайностей. Понятно, что за нагромождением случайностей можно усмотреть руку судьбы, но это уже выше моего понимания, потому умолкаю.
Осталось рассказать, чем кончаются эти мемуары. Помните первую цитату про работу с секретными сотрудниками, т.е. с осведомителями? Помните, что человек от постоянного предательства своих друзей выгорает? Это случилось и с одним из осведомителей автора - он решил искупить свою вину перед революционными товарищами и застрелить автора, т.е. руководителя киевской жандармерии. На тайной встрече он выхватил пистолет, но выстрелить, глядя автору в глаза, не смог. И тот, понимая, что в душе покушавшегося, отпускает его и говорит уехать. Через несколько дней этот осведомитель подкараулил автора у его дома и выстрелил. В спину.
Ранение было тяжелым и автор лечился два года. Этим эпизодом 1905 года он заканчивает свои воспоминания - в них не вошли годы службы начальником императорской дворцовой охраны вплоть до 1917 года, далее жизнь в эмиграции сначала во Франции, потом в США. Умер Александр Иванович Спиридович, генерал-майор Отдельного корпуса жандармов, в 1952 году в Нью-Йорке в возрасте 89 лет.