"Россия как цивилизация: Устойчивое и изменчивое"
Книга четыреста семьдесят шестая
Яковенко И.Г. (отв. ред.) "Россия как цивилизация: Устойчивое и изменчивое"
М: Наука, 2007 г.
https://www.twirpx.com/file/2391406/
Книгу прочел не полностью, только две статьи, но зато самые большие. Вот о них и напишу, причем о каждой отдельно - их содержание не то, что противоположно, оно перпендикулярно; даже не очень верится, что один объект описывается. Но и объект покрупнее слона будет, так что не будем поминать притчу о слепцах и просто перейдем к прочитанным статьям.
И.Г. Яковенко "Манихео-гностический комплекс русской культуры", стр. 73-194
О манихействе русского архитипического сознания впервые заговорил, кажется, Бердяев, ну а разглядеть гностические мотивы - заслуга автора. Однако, по порядку.
Начнем с манихейства. Автор анализирует образ Великой Отечественной войны в картине мира русского человека и отмечает такие его черты (его - образа войны, не самой войны):
- Война носит всеобщий, тотальный характер.
- Борьба идет не на жизнь, а на смерть.
- В этой борьбе "мы" выступаем как единый, целостный мир, как космическая стихия.
- Враг являет собой точно такую же, равную нам целостность. Он - единая стихия.
- Цель каждой из сторон - уничтожить противника. В этом смысле война последняя.
- Победа, Победа с большой буквы над таким Врагом - наша главная и единственная цель. Она -преображающее мир событие.
Суммируем. Мир состоит из двух сущностей - "мы" и "они". Единственная "их" цель - погубить и уничтожить нас. Такова их природа, ради этого они возникли и ни к чему другому не способны. Сейчас между нами идет последний бой, который закончится нашей победой. А за ней нам откроется - мы в это верим и знаем - новый, прекрасный мир.
Понятно, что здесь речь не идет о войне как историческом или политическом событии. Мы попадаем в пространство эсхатологии, в мир борьбы космических сущностей. Перед нами целостная мифология, или, если угодно, религиозно-историософская доктрина. Это универсальная парадигма понимания и переживания Вселенной.
Во-первых, борьба противостоящих стихий оказывается универсальным механизмом понимания. Весь наличный опыт пропускается через эту матрицу. [...]
Во-вторых, сознание, которое несет в себе описанную матрицу переживания вселенной, стремится к последней битве как к предельному космическому идеалу. А потому имеющие огромное экзистенциальное значение специфические переживания, описываемые как чувство полноты человеческого бытия, самоосуществления, восторга, предельной наполненности жизни оказываются жестко связаны с мерой соответствия переживаемой человеком реальности и предзаданной парадигмы. С полнотой ее разворачивания во времени и пространстве.
Описанная нами концепция Вселенной давно известна философам, религиоведам и историкам. За ней закрепилось название манихейской.
Задумался, а какой наглядный пример манихейского в русской культуре я могу привести? Пожалуй - эта песня. Гениальная, кстати.
Теперь о второй составляющей - о гностицизме. Пересказывать тут его идеи я не буду, лучше сразу к делу. Гностицизм считает материальный мир активным злом, силой, пленяющей дух. Материя - сила, затягивающая в себя божественный дух, обрекающая его на забвение своей подлинной природы. Мир лежит во зле.
Мера чувствительности человека к убеждениям в онтологической ущербности и богооставленности этого мира зависит от характера переживания собственного бытия, которое складывается как результирующая субъективного восприятия сложно поддающихся исчислению характеристик социокультурного универсума. При этом существенно, что порождающее гнозис переживание не сводится к острому дискомфорту. Трудности, опасности, безрадостная жизнь сами по себе не достаточны. Подобные события могут переживаться как некоторый этап. Главное - чувство безысходности. В том случае, когда в сфере культуры, в социальном и политическом бытии сложились непреодолимые противоречия, выхода из которых не видит помещенный в эту реальность человек - возникают предпосылки формирования гностического сознания. Вообще говоря, утверждение гнозиса связано с осознанной или не осознанной победой чувства безысходности.
Возникнув однажды как реакция на устойчивые, чрезвычайно неблагоприятные обстоятельства, делающие жизнь безрадостной и бесперспективной, гностическая компонента культуры может быть снята в ходе дальнейшего развития общества. Однако историческое развитие может пойти и по другому пути. Гностическая компонента может войти в цивилизационный синтез и превратиться в стратегический фактор воспроизводства ущербности бытия как органической части устойчивого универсума. Гностическая установка творит безрадостный и дискомфортный космос, а этот космос воспроизводит гностическую установку.
Манихейство, так же как и гностическая компонента, став элементом ментальности, воспроизводят кризис и дискомфорт как условия своего существования. Т.е. реально, на уровне окружающей среды - тот самый бардак и неопрятный дискомфорт, который можно видеть глазами.
Такие вот базовые идеи, через призму которых автор рассматривает русскую культуру (не высокую культуру, а культуру обыденности - как антрополог, а не как искусствовед).
Прежде всего, соединяясь с манихейской картиной мира, традиционное сознание совершает одну процедуру - он сшивает эту доктрину с местоимениями мы и они. По некоторому, логически мало постижимому обстоятельству, мы всегда оказываемся на стороне света. Мы - всегда свет, а они - всегда тьма. Мы или свет - это наш привычный и устойчивый традиционный универсум. Они - все те, кто из пространства манихейского сознания представляются врагом этого мира.
Манихейская доминанта сознания - матрица, задающая алгоритм осмысления и модель поведения человека. Она усваивается вместе с культурой и предсуществует в сознании. Человек, живущий в манихейской системе представлений, склонен любое взаимодействие с они представить в форме конфликта и перевести в конфликт. Если он и дружит с кем-то, то дружит против некоторого третьего. А уж конфликт, от перепалки с соседями на коммунальной кухне до отношений с идейными противниками, инородцами, иноверцами, "классовыми врагами", межгосударственные отношения -
переживает как вечную борьбу Света и Тьмы. Любой конфликт манихей стремится предельно обострить. Жизнь для него - борьба до поражения противника.
Из этой системы представлений вытекает отрицание, каких бы то ни было, универсальных нравственных или правовых критериев. Манихей готов руководствоваться универсальными критериями в отношениях между нашими, но напрочь отрицает саму возможность применения этих критериев при оценке поведения наших по отношению к противнику. С противником, которому приписываются любые мыслимые и немыслимые злодеяния, позволено абсолютно все. А поскольку универсальность критериев конституирует как правовое, так и моральное сознание, манихей по своей природе внеморален.
О российской природе сказана масса прекрасных и возвышенных слов. Мы не об этом. Божий мир - данность. Человек эстетически осваивает данную ему от рождения природу, и видит ее глазами любящего - так устроен мир. Речь о природе, в которой запечатлелся человек. О природе освоенной, трансформированной, хранящей характеристики вписанной в нее культуры.
Характеризовать эту целостность однозначно сложно. Однако одно слово все же напрашивается, и это - _неприкаянность_. Неприкаянность как фундаментальная характеристика российского культурного пространства, включающего в себя и предметное тело культуры, и освоенный человеком ландшафт, выражена однозначно в главной модели космоса - православном храме. В храме этом, в отличие от католических и протестантских церквей, человек лишен своего места и скитается по пространству церкви: переходит от иконы к иконе, ставит свечи, участвует, стоя, в общей молитве.
Наш человек слабо укоренен в пространстве и не слишком привязан к месту. Это определяет и формы организации среды, и используемые материалы, и уровень добротности, и отношение к природному ландшафту. Из этих составляющих формируется как образ среды, так и образ жизни. Надо всем главенствует феноменология полустанка, временного бытия.
Русские однажды дали клятву считать мир отданным Дьяволу и постоянно безмерно страдать по этому случаю (ожидая пресуществления и мира иного). Они ненавидят тяжелой классовой ненавистью всех тех, кто отрекся от этой клятвы, стремится жить легко, удобно, весело, счастливо, и в этой ненависти открывается конвенционалъность, культурная заданность мироотреченной позиции. Отсюда амбивалентное отношение к тем, кто "умеет жить", иными словами, лишен блокиратора к обустройству хорошей жизни. Оно выражается в иррациональной агрессии, неприятии, сдобренное присказками относительно "трудов праведных" и "палат каменных", а также затаенной зависти. Человек, живущий хорошо, бросает вызов нищему и убогому миру, зримо указывая на альтернативу, достижимую здесь и сейчас.
В сознании, а скорее даже в подсознании россиянина жизнь представляется бременем, с которым не только можно, но стоило бы расстаться.
Заодно он задается вопросом о происхождении этого манихейско-гностического комплекса русской ментальности и видит его корни в православии.
Почему в одних случаях дуалистическая картина мира закрепляется в сознании, входит в ментальные структуры, становится устойчивым элементом культуры, а в других эти идеи остаются на периферии культуры? [...]
На наш взгляд, манихео-гностический идейный комплекс не только генетически, но и сущностно связан с православным востоком христианского мира.
В эпохи гонений приверженцы богомильской церкви находят убежище в монастырях, скрываясь от преследователей под монашескими покровами. Соответственно гностическое мироощущение, пафос мироотречности, убеждение в исходной порочности человеческой природы, отторжение большого общества, государства и цивилизации, понимаемых как порождений Сатанаила, ассимилируется православной ментальностью. На Востоке манихейство не было побеждено на сущностном уровне. Здесь наблюдаются вариации или колебания: либо ортодоксия обнимает собой манихейство и ассимилирует его в себя, формально противостоя, либо манихейство побеждает ортодоксию и разворачивает чисто манихейскую феноменологию.
Анализ мироотречно-дуалистических движений самого разного толка, реализовавшихся на широчайшем пространстве христианского мира от малоазийских павликиан VII в. до южно-русских малеванцев века XIX68, убеждает в том, что манихео-гностические доктрины сплошь и рядом оформляли неприятие большого общества и Истории. Перед нами специфическая форма отторжения государства и цивилизации, реакция на процессы распада традиционного крестьянского универсума, религиозное оформление интенции прочь из “мира сего", который есть мир неравенства и несправедливости, борьбы, эксплуатации, насилия. Мир традиционного человека, последовательно вовлекаемый в историю, снова и снова переживает дуалистическую революцию, снова и снова рождаются импульсы отторжения трагической и несправедливой реальности. Мучительно вписываясь в реальность истории, в мир, которому присуще вечное изменение, человек, принадлежащий миру неизменной традиции, полностью отторгает этот мир и трактует его как порождение сил Зла.
Осмысливая эти процессы, мы можем говорить о реакции на стресс перехода от предыстории к собственно истории. А также о реакции на навязанное, неимманентное развитие. Реакции на перемены, не вызревшие внутри общества, а потому переживаемые как неестественные, лишенные божественной санкции. Такие перемены подавляют человека и отчуждают его от реальности, заставляют переживать “этот мир" как творение Сатаны.
Такая вот большая статья, по сути маленькая книга. Насчет реальности этого манихео-гностического комплекса русской ментальности - выглядит убедительно в том смысле, что многое из описанного не вызывает внутреннего несогласия или отторжения. Признаюсь, никогда не понимал христианской концепции сущностного отсутствия зла, типа "зло это отсутствие добра" или как-то так. Всегда за этим виделось следующее: если зло это проявление того, что в данном месте добро истончилось, то получается, что через истонченное добро проступает подоснова мира, и эта подоснова проявляется как зло. В чем тогда отличие от гностической концепции, что мир сотворен злым божеством и зол по своей сути? В общем, не понятно.
Убедительно ли связывать манихео-гностический комплекс с православием? Вот тут уверенности гораздо меньше, некоторые рассуждения и примеры вызывают вопросы и выглядят натяжками. Впрочем, содержательно спорить не могу, знаний в этой области считай что и нет.
В.Л. Каганский "Евразийская мнимость России", стр. 531-590
Каганский - географ, причем географ путешествующий, он всю Россию пешком исходил. В данной статье он берет идею "евразийства" и проверяет ее на практике. Сама евразийская идея в корне своем географична, опирается на пространство - а видны ли на этом пространстве проявления этой идеи? Если идея говорит о "тяготении" неких территорий к другим - это тяготение в чем реально проявляется? Ну или хотя бы на этих территориях вообще слышали о евразийстве и являются ли эти идеи живыми, т.е. побуждающими к каким-то действиям и влияющим на решения? Такие вот вопросы.
Распад СССР внезапно обнажил огромную проблему оснований единства территории страны. Встал вопрос об источниках, механизмах, ресурсах смысловой связности огромной территории России. [...] Отсюда огромный спрос на схемы и апологии большой единой державы.
Резюме нынешнего евразийского дискурса: "единство России" интерпретируется как своего рода закон природы. Это евразийское положение тем более важно, что для евразийцев государство как выражение духа конкретного места Земли имеет несомненный сакральный смысл и ценность, рядом с которой не могут стоять современные ценности прав человека и права меньшинств - и не могут стоять и выводы любого позитивного знания.
Нет оснований обсуждать реалистичность (адекватность) евразийской схемы российского пространства. Анализ иных выявленных постулатов также приводит к тому, что евразийская схематика пространства не оперирует с эмпирией, а лишь апеллирует к ней; евразийство есть концептуальная оболочка, концептуализация своеобразной геополитической проповеди, апологии определенного пространства, определенного геополитического проекта. Концептуализация, проводимая на основе двусмысленных категорий.
Это - результат теоретического рассмотрения положений евразийства с точки зрения географической науки. Но почему бы противоречивой теории (или идеологии) не вдохновлять реальных людей? Так что критически важен вопрос - а вдохновляют ли людей, живущих на пространстве России, идеи евразийства? Понятно, что столичные власти этими идеями вдохновлены - но то _столица_ и то _власти_. А как дело обстоит в провинции - и с жителями, и с властями? Среди них идеи евразийства как-то ходят?
Статьи Каганского интересны эмпирикой, фактами, собранными на местах. Как я уже сказал, он путешествующий географ, и _путешествие_ является его формой исследования с весьма интересной методологией:
Страна как реальное сложное целое есть (в частности) комплекс позиций - и как реальный объект, и как предмет исследования. Страна (тем самым и любое значимое явление в стране) есть и дана - потому и не может иначе быть понята и исследована, как совокупность позиций, точек зрения, отчасти сопряженных с различными частями страны, особенно территориальными. Одна из главных причин игнорирования, либо даже отторжения общественностью (в том числе научной) регионов многих исследований современной России, по-видимому, состоит в универсализации в этих исследованиях одной-единственной, неосознанно московско-центральной точки зрения (ср. расхожий штамп "центр и регионы", уже предполагающий позицию "над регионами"). Однако одна-единственная точка зрения на пространный (буквально) объект означает игнорирование его расчлененности на части и само наличие частей, т.е., в конечном счете, неявно содержит фундаментальную предпосылку о лишенности объекта значимой дифференциации, протяженности, качественного размера, наличия самих существенных частей (в логическом смысле, - т.е. таких, без которых данный объект не является самим собою).
Огрубим и обобщим проведенное рассуждение: объект, для понимания какового необходимо и достаточно одной-единственной позиции - не имеет частей, "состоит" из одной-единственной части и всецело сводим к точке в пространстве. [...] В таком случае рассмотрение России, как и вообще любой страны или территориальной отдельности с единственной точки зрения означает несуществование ее частей, отсутствие вариантов целого. [...] Кстати, довольно хорошо известно, чем именно являются регионы, в том числе и конкретные, с точки зрения Центра - но практически ничего неизвестно, чем же именно является Центр с точки зрения регионов, в том числе и конкретных.
Не будем обсуждать, порочна ли эта позиция, - но она явно ошибочна и потому крайне неэффективна. Всякое исследование важного для страны феномена нуждается в обращении к нескольким частям страны как позициям, - если даже исследуемый феномен локализуется в одном месте; впрочем, именно на этом настаивает старая добрая методология и истории и естественной истории, обязывающая использовать сравнительный подход.
Путешествие и есть осуществление сравнительного подхода почти буквально, как "нанизывание" на маршрут соотносимых частей объекта, прохождение серии взаимосвязанных позиций. Наличие в самой изучаемой реальности многих разных неслучайно соположенных и сопряженных мест - онтологическая основа путешествия; далеко не все и не всякие пространства предназначены и приспособлены для путешествий (иначе, методологически говоря, далеко не при всяком представлении предмета, его интерпретации, осмысленно путешествовать). Путешествие непосредственно реализует смену и множественность позиций (полипозиционность) и сравнительный подход, тогда как экспедиционные исследования (обычное полевое исследование в социальных науках) или разного рода опросы общественного мнения лишь в лучшем (редком) случае собирают для них материал, как правило исходя из одной позиции, с единственной и притом нормативной точки зрения. Заметим кстати, что научные и завоевательные экспедиции не только структурно сходны - часто это одни и те же экспедиции.
Наши полевые исследования (исследование евразийства лишь частный случай и один из этапов наших многолетных исследований современной России), - профессионализированное путешествие: активное включенное динамическое полипозиционное наблюдение; эта техника априори предполагает смысл, ценность, постижимость и выразимость сходств и различий мест. Предмет таких путешествий -
всегда культурный ландшафт, в котором акцентируются те или иные формы и слои содержания. Такие путешествия (они осуществлялись автором в подавляющем большинстве случаев в одиночку, но во всех случаях имело место единство путешественника как субъекта путешествия) включают маршрутные наблюдения, включение в местные информационные потоки и комплексную коммуникацию (в том числе беседы типа фокусированных интервью и иные) и активное взаимодействие на основе лекций, докладов, бесед. В основных городах комплекс работ включает: визуальные наблюдения и экспресс-обследования городов, сбор, изучение и экспресс-анализ местных масс-медиа (бумажные, радио и
телевидение), литературы краеведческой и региональной, включая местную художественную, изучение транспортнокоммуникационных ситуаций, работу в краеведческих и иных музеях (это часто яркие фокусы автопрезентации регионального сознания, особенно учитывая происходящий в стране музейный бум и множество новых экспозиций), циклы бесед с представителями научной, музейной, вузовской и иной культурной среды как носителями регионального сознания и/или экспертами по региональным ситуациям и т.п. Весьма значимы и информативны были и обильные контакты с "обычными людьми", неполнота и фрагментарность представлений которых о нашем предмете (как и о самой территории) сполна компенсировались их многочисленностью и неискушенностью, т.е. отсутствием тех штампов и концептуальных клише, которыми переполнено (и даже замусорено) сознание образованной публики. Включение в регион имеет составной частью дискуссии на базе проведения экспресс-экспертизы региональной ситуации и предъявления ее результатов, что принципиально отличает наши беседы от коммуникации типа фокусированного интервью, делая их в целом куда более заостренными и содержательными, но в ряде случаев приводя к конфликту или блокировке коммуникации; однако темы и постановки проблем, вызывающие конфликт или такую блокировку коммуникации сами по себе весьма информативны.
Наблюдения и содержание бесед фиксируются в полевом дневнике в текущем режиме; кроме "внешних впечатлений" обязательно фиксируются события самого путешествия и личное состояние путешественника. Повествовательно-линейный основной текст дневника сопровождается довольно многочисленными и разнообразными комментариями, перечнями, подсчетами, схемами, расшифровками и
росписями отдельных бесед и событий более подробно и проч.; при расшифровке дневников в Москве в них не вносится никаких изменений и дополнений, однако производится довольно заметная линеаризация материала. Не входя в неуместные здесь подробности, стоит только сказать, что ряд существенных моментов интерпретации и реконструкции культурного ландшафта производится в ходе самого путешествия (или, что на самом деле существеннее - в состоянии “путешественности") и более не пересматривается, хотя и дополняется.
Путешествие как способ постижения, в отличие от исследования экспедиционного, предполагает открытым набор интерпретаций, и даже - возможность порождения новых способов, приемов и концептуальных схем интерпретации, как и проблематизации наличных. Однако, надеемся, подмены наблюдений априорными схемами не происходило - еще и потому, что во всяком конкретном месте использовался ряд разных, даже противоречащих друг другу схем. Эти схемы концептуально обобщенно представляют морфологию культурного ландшафта больших территорий. Кроме того, в данном случае в целом и речи не шло о верификации или фальсификации гипотез, поскольку нами осуществлялось теоретическое полевое исследование, где - как проницательно заметил С.В. Чебанов, рефлектируя наш опыт - идет, прежде всего, порождение эвристик, а не сверка гипотез.
Результаты исследований на местах для евразийцев неутешительны:
Евразийская схема или хотя бы следующая из нее гипотеза неизбежно происходящей реставрации (регенерации) России = Евразии и/или становления новой евразийской общности (государственной или иной) не нашла никакого подтверждения. Между тем следовало предположить, что при возможности пространственной самоорганизации реально существующие территориальные единства должны восстанавливаться. В исследованном пространстве части Евразии, в том числе собственно России = Евразии - евразийские связи чрезвычайно малосущественны (если выражаться осторожно); преобладают отнюдь не внутренние ближние связи между сопредельными частями Евразии - а внешние и далекие связи между фрагментами Евразии и внешним миром, даже там, где такие связи противоречат географической логике, соседству и близости территорий.
Отношение к евразийству на территории - неизвестность самой доктрины, ее игнорирование или безразличие.
Внутри Евразии, между ее составными частями нет активизации связей. Даже прежние, советского времени транспортные и коммуникационные связи резко ослабли. Связи замыкаются в пределах вновь возникших на месте СССР государств и регионов РФ; институциональные (административно-государственные структуры) сильнее, чем любые иные территориальные общности. Новые связи ориентированы не в направлении "север - юг", главном для интеграции Евразии*, исторически традиционном и, кстати, отвечающем реальной комплементарности (дополнительности) разных зон природного и традиционного культурного ландшафта этой территории. Напротив эти связи ориентированы в направлении "запад-восток": вовлечение ресурсов постсоветского пространства в мировую экономику.
С логикой ничего не поделаешь, даже если это логика евразийского пространства. Триумф евразийской идеи маловероятен, но не исключен. Однако именно это и должно стать кошмаром для евразийцев: становление Сибири как отдельной страны и государства вне России и отдельно от нее - либо превращение России в придаток Китая. Триумф и просто воплощение евразийской идеи возможно лишь ценой исчезновения той России, апологетами которой числят себя евразийцы.
Последняя цитата нуждается в некотором пояснении. Во время своих путешествий автор увидел, что часть регионов - конкретно Татария и Башкирия - это протогосударства, рано или поздно они оформятся в самостоятельные государства. Под этим же углом он рассмотрел вопрос, на какие части может распасться Россия. В более поздних своих выступлениях он признал, что несколько поспешил с выводами о центробежных стремлениях регионов.
Как мне видится, такие выводы - это издержки его метода исследования. Если он концентрируется на множественности точек зрения, а также явно декларирует, что путешествие не столько проверка гипотез, сколь их генерация - тут неизбежно реальность будет выглядеть более дробной, чем на самом деле; в конце концов его метод направлен на выявление разнообразия, а не чего-то объединяющего. Что не делает его исследования менее интересными, разумеется.
Яковенко И.Г. (отв. ред.) "Россия как цивилизация: Устойчивое и изменчивое"
М: Наука, 2007 г.
https://www.twirpx.com/file/2391406/
Книгу прочел не полностью, только две статьи, но зато самые большие. Вот о них и напишу, причем о каждой отдельно - их содержание не то, что противоположно, оно перпендикулярно; даже не очень верится, что один объект описывается. Но и объект покрупнее слона будет, так что не будем поминать притчу о слепцах и просто перейдем к прочитанным статьям.
И.Г. Яковенко "Манихео-гностический комплекс русской культуры", стр. 73-194
О манихействе русского архитипического сознания впервые заговорил, кажется, Бердяев, ну а разглядеть гностические мотивы - заслуга автора. Однако, по порядку.
Начнем с манихейства. Автор анализирует образ Великой Отечественной войны в картине мира русского человека и отмечает такие его черты (его - образа войны, не самой войны):
- Война носит всеобщий, тотальный характер.
- Борьба идет не на жизнь, а на смерть.
- В этой борьбе "мы" выступаем как единый, целостный мир, как космическая стихия.
- Враг являет собой точно такую же, равную нам целостность. Он - единая стихия.
- Цель каждой из сторон - уничтожить противника. В этом смысле война последняя.
- Победа, Победа с большой буквы над таким Врагом - наша главная и единственная цель. Она -преображающее мир событие.
Суммируем. Мир состоит из двух сущностей - "мы" и "они". Единственная "их" цель - погубить и уничтожить нас. Такова их природа, ради этого они возникли и ни к чему другому не способны. Сейчас между нами идет последний бой, который закончится нашей победой. А за ней нам откроется - мы в это верим и знаем - новый, прекрасный мир.
Понятно, что здесь речь не идет о войне как историческом или политическом событии. Мы попадаем в пространство эсхатологии, в мир борьбы космических сущностей. Перед нами целостная мифология, или, если угодно, религиозно-историософская доктрина. Это универсальная парадигма понимания и переживания Вселенной.
Во-первых, борьба противостоящих стихий оказывается универсальным механизмом понимания. Весь наличный опыт пропускается через эту матрицу. [...]
Во-вторых, сознание, которое несет в себе описанную матрицу переживания вселенной, стремится к последней битве как к предельному космическому идеалу. А потому имеющие огромное экзистенциальное значение специфические переживания, описываемые как чувство полноты человеческого бытия, самоосуществления, восторга, предельной наполненности жизни оказываются жестко связаны с мерой соответствия переживаемой человеком реальности и предзаданной парадигмы. С полнотой ее разворачивания во времени и пространстве.
Описанная нами концепция Вселенной давно известна философам, религиоведам и историкам. За ней закрепилось название манихейской.
Задумался, а какой наглядный пример манихейского в русской культуре я могу привести? Пожалуй - эта песня. Гениальная, кстати.
Теперь о второй составляющей - о гностицизме. Пересказывать тут его идеи я не буду, лучше сразу к делу. Гностицизм считает материальный мир активным злом, силой, пленяющей дух. Материя - сила, затягивающая в себя божественный дух, обрекающая его на забвение своей подлинной природы. Мир лежит во зле.
Мера чувствительности человека к убеждениям в онтологической ущербности и богооставленности этого мира зависит от характера переживания собственного бытия, которое складывается как результирующая субъективного восприятия сложно поддающихся исчислению характеристик социокультурного универсума. При этом существенно, что порождающее гнозис переживание не сводится к острому дискомфорту. Трудности, опасности, безрадостная жизнь сами по себе не достаточны. Подобные события могут переживаться как некоторый этап. Главное - чувство безысходности. В том случае, когда в сфере культуры, в социальном и политическом бытии сложились непреодолимые противоречия, выхода из которых не видит помещенный в эту реальность человек - возникают предпосылки формирования гностического сознания. Вообще говоря, утверждение гнозиса связано с осознанной или не осознанной победой чувства безысходности.
Возникнув однажды как реакция на устойчивые, чрезвычайно неблагоприятные обстоятельства, делающие жизнь безрадостной и бесперспективной, гностическая компонента культуры может быть снята в ходе дальнейшего развития общества. Однако историческое развитие может пойти и по другому пути. Гностическая компонента может войти в цивилизационный синтез и превратиться в стратегический фактор воспроизводства ущербности бытия как органической части устойчивого универсума. Гностическая установка творит безрадостный и дискомфортный космос, а этот космос воспроизводит гностическую установку.
Манихейство, так же как и гностическая компонента, став элементом ментальности, воспроизводят кризис и дискомфорт как условия своего существования. Т.е. реально, на уровне окружающей среды - тот самый бардак и неопрятный дискомфорт, который можно видеть глазами.
Такие вот базовые идеи, через призму которых автор рассматривает русскую культуру (не высокую культуру, а культуру обыденности - как антрополог, а не как искусствовед).
Прежде всего, соединяясь с манихейской картиной мира, традиционное сознание совершает одну процедуру - он сшивает эту доктрину с местоимениями мы и они. По некоторому, логически мало постижимому обстоятельству, мы всегда оказываемся на стороне света. Мы - всегда свет, а они - всегда тьма. Мы или свет - это наш привычный и устойчивый традиционный универсум. Они - все те, кто из пространства манихейского сознания представляются врагом этого мира.
Манихейская доминанта сознания - матрица, задающая алгоритм осмысления и модель поведения человека. Она усваивается вместе с культурой и предсуществует в сознании. Человек, живущий в манихейской системе представлений, склонен любое взаимодействие с они представить в форме конфликта и перевести в конфликт. Если он и дружит с кем-то, то дружит против некоторого третьего. А уж конфликт, от перепалки с соседями на коммунальной кухне до отношений с идейными противниками, инородцами, иноверцами, "классовыми врагами", межгосударственные отношения -
переживает как вечную борьбу Света и Тьмы. Любой конфликт манихей стремится предельно обострить. Жизнь для него - борьба до поражения противника.
Из этой системы представлений вытекает отрицание, каких бы то ни было, универсальных нравственных или правовых критериев. Манихей готов руководствоваться универсальными критериями в отношениях между нашими, но напрочь отрицает саму возможность применения этих критериев при оценке поведения наших по отношению к противнику. С противником, которому приписываются любые мыслимые и немыслимые злодеяния, позволено абсолютно все. А поскольку универсальность критериев конституирует как правовое, так и моральное сознание, манихей по своей природе внеморален.
О российской природе сказана масса прекрасных и возвышенных слов. Мы не об этом. Божий мир - данность. Человек эстетически осваивает данную ему от рождения природу, и видит ее глазами любящего - так устроен мир. Речь о природе, в которой запечатлелся человек. О природе освоенной, трансформированной, хранящей характеристики вписанной в нее культуры.
Характеризовать эту целостность однозначно сложно. Однако одно слово все же напрашивается, и это - _неприкаянность_. Неприкаянность как фундаментальная характеристика российского культурного пространства, включающего в себя и предметное тело культуры, и освоенный человеком ландшафт, выражена однозначно в главной модели космоса - православном храме. В храме этом, в отличие от католических и протестантских церквей, человек лишен своего места и скитается по пространству церкви: переходит от иконы к иконе, ставит свечи, участвует, стоя, в общей молитве.
Наш человек слабо укоренен в пространстве и не слишком привязан к месту. Это определяет и формы организации среды, и используемые материалы, и уровень добротности, и отношение к природному ландшафту. Из этих составляющих формируется как образ среды, так и образ жизни. Надо всем главенствует феноменология полустанка, временного бытия.
Русские однажды дали клятву считать мир отданным Дьяволу и постоянно безмерно страдать по этому случаю (ожидая пресуществления и мира иного). Они ненавидят тяжелой классовой ненавистью всех тех, кто отрекся от этой клятвы, стремится жить легко, удобно, весело, счастливо, и в этой ненависти открывается конвенционалъность, культурная заданность мироотреченной позиции. Отсюда амбивалентное отношение к тем, кто "умеет жить", иными словами, лишен блокиратора к обустройству хорошей жизни. Оно выражается в иррациональной агрессии, неприятии, сдобренное присказками относительно "трудов праведных" и "палат каменных", а также затаенной зависти. Человек, живущий хорошо, бросает вызов нищему и убогому миру, зримо указывая на альтернативу, достижимую здесь и сейчас.
В сознании, а скорее даже в подсознании россиянина жизнь представляется бременем, с которым не только можно, но стоило бы расстаться.
Заодно он задается вопросом о происхождении этого манихейско-гностического комплекса русской ментальности и видит его корни в православии.
Почему в одних случаях дуалистическая картина мира закрепляется в сознании, входит в ментальные структуры, становится устойчивым элементом культуры, а в других эти идеи остаются на периферии культуры? [...]
На наш взгляд, манихео-гностический идейный комплекс не только генетически, но и сущностно связан с православным востоком христианского мира.
В эпохи гонений приверженцы богомильской церкви находят убежище в монастырях, скрываясь от преследователей под монашескими покровами. Соответственно гностическое мироощущение, пафос мироотречности, убеждение в исходной порочности человеческой природы, отторжение большого общества, государства и цивилизации, понимаемых как порождений Сатанаила, ассимилируется православной ментальностью. На Востоке манихейство не было побеждено на сущностном уровне. Здесь наблюдаются вариации или колебания: либо ортодоксия обнимает собой манихейство и ассимилирует его в себя, формально противостоя, либо манихейство побеждает ортодоксию и разворачивает чисто манихейскую феноменологию.
Анализ мироотречно-дуалистических движений самого разного толка, реализовавшихся на широчайшем пространстве христианского мира от малоазийских павликиан VII в. до южно-русских малеванцев века XIX68, убеждает в том, что манихео-гностические доктрины сплошь и рядом оформляли неприятие большого общества и Истории. Перед нами специфическая форма отторжения государства и цивилизации, реакция на процессы распада традиционного крестьянского универсума, религиозное оформление интенции прочь из “мира сего", который есть мир неравенства и несправедливости, борьбы, эксплуатации, насилия. Мир традиционного человека, последовательно вовлекаемый в историю, снова и снова переживает дуалистическую революцию, снова и снова рождаются импульсы отторжения трагической и несправедливой реальности. Мучительно вписываясь в реальность истории, в мир, которому присуще вечное изменение, человек, принадлежащий миру неизменной традиции, полностью отторгает этот мир и трактует его как порождение сил Зла.
Осмысливая эти процессы, мы можем говорить о реакции на стресс перехода от предыстории к собственно истории. А также о реакции на навязанное, неимманентное развитие. Реакции на перемены, не вызревшие внутри общества, а потому переживаемые как неестественные, лишенные божественной санкции. Такие перемены подавляют человека и отчуждают его от реальности, заставляют переживать “этот мир" как творение Сатаны.
Такая вот большая статья, по сути маленькая книга. Насчет реальности этого манихео-гностического комплекса русской ментальности - выглядит убедительно в том смысле, что многое из описанного не вызывает внутреннего несогласия или отторжения. Признаюсь, никогда не понимал христианской концепции сущностного отсутствия зла, типа "зло это отсутствие добра" или как-то так. Всегда за этим виделось следующее: если зло это проявление того, что в данном месте добро истончилось, то получается, что через истонченное добро проступает подоснова мира, и эта подоснова проявляется как зло. В чем тогда отличие от гностической концепции, что мир сотворен злым божеством и зол по своей сути? В общем, не понятно.
Убедительно ли связывать манихео-гностический комплекс с православием? Вот тут уверенности гораздо меньше, некоторые рассуждения и примеры вызывают вопросы и выглядят натяжками. Впрочем, содержательно спорить не могу, знаний в этой области считай что и нет.
В.Л. Каганский "Евразийская мнимость России", стр. 531-590
Каганский - географ, причем географ путешествующий, он всю Россию пешком исходил. В данной статье он берет идею "евразийства" и проверяет ее на практике. Сама евразийская идея в корне своем географична, опирается на пространство - а видны ли на этом пространстве проявления этой идеи? Если идея говорит о "тяготении" неких территорий к другим - это тяготение в чем реально проявляется? Ну или хотя бы на этих территориях вообще слышали о евразийстве и являются ли эти идеи живыми, т.е. побуждающими к каким-то действиям и влияющим на решения? Такие вот вопросы.
Распад СССР внезапно обнажил огромную проблему оснований единства территории страны. Встал вопрос об источниках, механизмах, ресурсах смысловой связности огромной территории России. [...] Отсюда огромный спрос на схемы и апологии большой единой державы.
Резюме нынешнего евразийского дискурса: "единство России" интерпретируется как своего рода закон природы. Это евразийское положение тем более важно, что для евразийцев государство как выражение духа конкретного места Земли имеет несомненный сакральный смысл и ценность, рядом с которой не могут стоять современные ценности прав человека и права меньшинств - и не могут стоять и выводы любого позитивного знания.
Нет оснований обсуждать реалистичность (адекватность) евразийской схемы российского пространства. Анализ иных выявленных постулатов также приводит к тому, что евразийская схематика пространства не оперирует с эмпирией, а лишь апеллирует к ней; евразийство есть концептуальная оболочка, концептуализация своеобразной геополитической проповеди, апологии определенного пространства, определенного геополитического проекта. Концептуализация, проводимая на основе двусмысленных категорий.
Это - результат теоретического рассмотрения положений евразийства с точки зрения географической науки. Но почему бы противоречивой теории (или идеологии) не вдохновлять реальных людей? Так что критически важен вопрос - а вдохновляют ли людей, живущих на пространстве России, идеи евразийства? Понятно, что столичные власти этими идеями вдохновлены - но то _столица_ и то _власти_. А как дело обстоит в провинции - и с жителями, и с властями? Среди них идеи евразийства как-то ходят?
Статьи Каганского интересны эмпирикой, фактами, собранными на местах. Как я уже сказал, он путешествующий географ, и _путешествие_ является его формой исследования с весьма интересной методологией:
Страна как реальное сложное целое есть (в частности) комплекс позиций - и как реальный объект, и как предмет исследования. Страна (тем самым и любое значимое явление в стране) есть и дана - потому и не может иначе быть понята и исследована, как совокупность позиций, точек зрения, отчасти сопряженных с различными частями страны, особенно территориальными. Одна из главных причин игнорирования, либо даже отторжения общественностью (в том числе научной) регионов многих исследований современной России, по-видимому, состоит в универсализации в этих исследованиях одной-единственной, неосознанно московско-центральной точки зрения (ср. расхожий штамп "центр и регионы", уже предполагающий позицию "над регионами"). Однако одна-единственная точка зрения на пространный (буквально) объект означает игнорирование его расчлененности на части и само наличие частей, т.е., в конечном счете, неявно содержит фундаментальную предпосылку о лишенности объекта значимой дифференциации, протяженности, качественного размера, наличия самих существенных частей (в логическом смысле, - т.е. таких, без которых данный объект не является самим собою).
Огрубим и обобщим проведенное рассуждение: объект, для понимания какового необходимо и достаточно одной-единственной позиции - не имеет частей, "состоит" из одной-единственной части и всецело сводим к точке в пространстве. [...] В таком случае рассмотрение России, как и вообще любой страны или территориальной отдельности с единственной точки зрения означает несуществование ее частей, отсутствие вариантов целого. [...] Кстати, довольно хорошо известно, чем именно являются регионы, в том числе и конкретные, с точки зрения Центра - но практически ничего неизвестно, чем же именно является Центр с точки зрения регионов, в том числе и конкретных.
Не будем обсуждать, порочна ли эта позиция, - но она явно ошибочна и потому крайне неэффективна. Всякое исследование важного для страны феномена нуждается в обращении к нескольким частям страны как позициям, - если даже исследуемый феномен локализуется в одном месте; впрочем, именно на этом настаивает старая добрая методология и истории и естественной истории, обязывающая использовать сравнительный подход.
Путешествие и есть осуществление сравнительного подхода почти буквально, как "нанизывание" на маршрут соотносимых частей объекта, прохождение серии взаимосвязанных позиций. Наличие в самой изучаемой реальности многих разных неслучайно соположенных и сопряженных мест - онтологическая основа путешествия; далеко не все и не всякие пространства предназначены и приспособлены для путешествий (иначе, методологически говоря, далеко не при всяком представлении предмета, его интерпретации, осмысленно путешествовать). Путешествие непосредственно реализует смену и множественность позиций (полипозиционность) и сравнительный подход, тогда как экспедиционные исследования (обычное полевое исследование в социальных науках) или разного рода опросы общественного мнения лишь в лучшем (редком) случае собирают для них материал, как правило исходя из одной позиции, с единственной и притом нормативной точки зрения. Заметим кстати, что научные и завоевательные экспедиции не только структурно сходны - часто это одни и те же экспедиции.
Наши полевые исследования (исследование евразийства лишь частный случай и один из этапов наших многолетных исследований современной России), - профессионализированное путешествие: активное включенное динамическое полипозиционное наблюдение; эта техника априори предполагает смысл, ценность, постижимость и выразимость сходств и различий мест. Предмет таких путешествий -
всегда культурный ландшафт, в котором акцентируются те или иные формы и слои содержания. Такие путешествия (они осуществлялись автором в подавляющем большинстве случаев в одиночку, но во всех случаях имело место единство путешественника как субъекта путешествия) включают маршрутные наблюдения, включение в местные информационные потоки и комплексную коммуникацию (в том числе беседы типа фокусированных интервью и иные) и активное взаимодействие на основе лекций, докладов, бесед. В основных городах комплекс работ включает: визуальные наблюдения и экспресс-обследования городов, сбор, изучение и экспресс-анализ местных масс-медиа (бумажные, радио и
телевидение), литературы краеведческой и региональной, включая местную художественную, изучение транспортнокоммуникационных ситуаций, работу в краеведческих и иных музеях (это часто яркие фокусы автопрезентации регионального сознания, особенно учитывая происходящий в стране музейный бум и множество новых экспозиций), циклы бесед с представителями научной, музейной, вузовской и иной культурной среды как носителями регионального сознания и/или экспертами по региональным ситуациям и т.п. Весьма значимы и информативны были и обильные контакты с "обычными людьми", неполнота и фрагментарность представлений которых о нашем предмете (как и о самой территории) сполна компенсировались их многочисленностью и неискушенностью, т.е. отсутствием тех штампов и концептуальных клише, которыми переполнено (и даже замусорено) сознание образованной публики. Включение в регион имеет составной частью дискуссии на базе проведения экспресс-экспертизы региональной ситуации и предъявления ее результатов, что принципиально отличает наши беседы от коммуникации типа фокусированного интервью, делая их в целом куда более заостренными и содержательными, но в ряде случаев приводя к конфликту или блокировке коммуникации; однако темы и постановки проблем, вызывающие конфликт или такую блокировку коммуникации сами по себе весьма информативны.
Наблюдения и содержание бесед фиксируются в полевом дневнике в текущем режиме; кроме "внешних впечатлений" обязательно фиксируются события самого путешествия и личное состояние путешественника. Повествовательно-линейный основной текст дневника сопровождается довольно многочисленными и разнообразными комментариями, перечнями, подсчетами, схемами, расшифровками и
росписями отдельных бесед и событий более подробно и проч.; при расшифровке дневников в Москве в них не вносится никаких изменений и дополнений, однако производится довольно заметная линеаризация материала. Не входя в неуместные здесь подробности, стоит только сказать, что ряд существенных моментов интерпретации и реконструкции культурного ландшафта производится в ходе самого путешествия (или, что на самом деле существеннее - в состоянии “путешественности") и более не пересматривается, хотя и дополняется.
Путешествие как способ постижения, в отличие от исследования экспедиционного, предполагает открытым набор интерпретаций, и даже - возможность порождения новых способов, приемов и концептуальных схем интерпретации, как и проблематизации наличных. Однако, надеемся, подмены наблюдений априорными схемами не происходило - еще и потому, что во всяком конкретном месте использовался ряд разных, даже противоречащих друг другу схем. Эти схемы концептуально обобщенно представляют морфологию культурного ландшафта больших территорий. Кроме того, в данном случае в целом и речи не шло о верификации или фальсификации гипотез, поскольку нами осуществлялось теоретическое полевое исследование, где - как проницательно заметил С.В. Чебанов, рефлектируя наш опыт - идет, прежде всего, порождение эвристик, а не сверка гипотез.
Результаты исследований на местах для евразийцев неутешительны:
Евразийская схема или хотя бы следующая из нее гипотеза неизбежно происходящей реставрации (регенерации) России = Евразии и/или становления новой евразийской общности (государственной или иной) не нашла никакого подтверждения. Между тем следовало предположить, что при возможности пространственной самоорганизации реально существующие территориальные единства должны восстанавливаться. В исследованном пространстве части Евразии, в том числе собственно России = Евразии - евразийские связи чрезвычайно малосущественны (если выражаться осторожно); преобладают отнюдь не внутренние ближние связи между сопредельными частями Евразии - а внешние и далекие связи между фрагментами Евразии и внешним миром, даже там, где такие связи противоречат географической логике, соседству и близости территорий.
Отношение к евразийству на территории - неизвестность самой доктрины, ее игнорирование или безразличие.
Внутри Евразии, между ее составными частями нет активизации связей. Даже прежние, советского времени транспортные и коммуникационные связи резко ослабли. Связи замыкаются в пределах вновь возникших на месте СССР государств и регионов РФ; институциональные (административно-государственные структуры) сильнее, чем любые иные территориальные общности. Новые связи ориентированы не в направлении "север - юг", главном для интеграции Евразии*, исторически традиционном и, кстати, отвечающем реальной комплементарности (дополнительности) разных зон природного и традиционного культурного ландшафта этой территории. Напротив эти связи ориентированы в направлении "запад-восток": вовлечение ресурсов постсоветского пространства в мировую экономику.
С логикой ничего не поделаешь, даже если это логика евразийского пространства. Триумф евразийской идеи маловероятен, но не исключен. Однако именно это и должно стать кошмаром для евразийцев: становление Сибири как отдельной страны и государства вне России и отдельно от нее - либо превращение России в придаток Китая. Триумф и просто воплощение евразийской идеи возможно лишь ценой исчезновения той России, апологетами которой числят себя евразийцы.
Последняя цитата нуждается в некотором пояснении. Во время своих путешествий автор увидел, что часть регионов - конкретно Татария и Башкирия - это протогосударства, рано или поздно они оформятся в самостоятельные государства. Под этим же углом он рассмотрел вопрос, на какие части может распасться Россия. В более поздних своих выступлениях он признал, что несколько поспешил с выводами о центробежных стремлениях регионов.
Как мне видится, такие выводы - это издержки его метода исследования. Если он концентрируется на множественности точек зрения, а также явно декларирует, что путешествие не столько проверка гипотез, сколь их генерация - тут неизбежно реальность будет выглядеть более дробной, чем на самом деле; в конце концов его метод направлен на выявление разнообразия, а не чего-то объединяющего. Что не делает его исследования менее интересными, разумеется.