Иннокентий Анненский "Миф об Оресте у Эсхила, Софокла и Еврипида"
Книга четырехсотая
Иннокентий Анненский "Миф об Оресте у Эсхила, Софокла и Еврипида"
СПб: В.С. Балашев и Ко, 1900 г., 74 стр.
http://www.twirpx.com/file/1771687/
Античная (греческая) мифология хороша тем, что ее знают. Скажем аккуратнее: ее знают люди с классическим образованием и уж точно знали древние греки - поголовно. Такое общее знание, на основе которого, как в джазе на основе стандартов, можно импровизировать. И древнегреческие драматурги этим успешно занимались. Собственно, отображению одного мифа в творчестве трех величайших древних драматургов и посвящена эта книжечка Иннокентия Анненского, который, кстати, является переводчиком почти всех сочинений Еврипида.
Напомню миф об Оресте. Царь Агамемнон возвращается после троянской войны домой, и там его убивает его жена Клитемнестра со своим любовником Эгисфом. Сын Агамемнона Орест находится далеко, на воспитании в другой семье. Орест должен отомстить за смерть отца. При поддержке своей сестры Электры он убивает свою мать и ее любовника. За это убийство его преследуют эринии, богини мщения. Участь Ореста должен решить афинский суд под председательством Афины, но судьями (присяжными) являются люди, смертные.
Надо сказать, что ни одну из анализируемых в этой книге (или статье?) трагедий я не читал, даром что все эти книги стоят у меня на полках. Не слишком много там можно понять без подготовки, так что мож и хорошо, что я сначала прочел Анненского - теперь можно и Эсхила с полки снять, или Еврипида. Или обоих, тем более что их подходы едва ли не противоположны:
Боги Эсхила еще умели показать и людям, и демонам, какими они должны быть: такова Афина. которая в "Евменидах" наставляет Ареопаг и разубеждает Эриний. У Еврипида, напротив, люди указывали, каковы должны быть истинные боги.
Драма Эсхила стояла еще близко к своему музыкальному источнику, дифирамбу: самое действие у этого трагика не было сплошным, а лишь отдельными моментами выступало из лирического целого, подобно тому как мало по малу выступали будущие части статуи из священной стелы. [...]
Еврипид, наоборот, порвал с дифирамбом, и трагедия его приближается скорее к типу музыкальной драмы; при этом единство, которое поддерживается у Эсхила хором, иногда утрачивается в драме Еврипида, за виртуозной отделкой деталей.
Ни у Сфокла, ни у Еврипида, поскольку мы знаем, не было особой драмы на сюжет Эсхиловского "Агамемнона". На это можно найти и причины. У Эсхила приказание Аполлона вставлено в рамки рассказа, а конец трагедии "Агамемнон" как бы уже предрешает появление Ореста. У младших трагиков слова Феба являются в отвлеченно рассудочной форме и должны действовать как императив.
Для Софокла приказание Феба есть ultima ratio, этический определитель, коорый заключает в себе не только властное побуждение для воли, но исполняет Ореста после убийства чисто олимпийским спокойствием. Для Еврипида, наоборот, слова Аполлона являются предметом горьких сомнений и почти ужаса. Но для обоих слова Феба есть нечто внешнее. Ни Софокл, ни Еврипид не видели и надобности проводить перед зрителями те картины, которые могли бы мотивировать веление Феба: Софокл - потому, что это как бы уменьшало авторитетность и исключительную ответственность Феба за все происшедшее; Еврипид же - потому, что мало мотивированное приказание, источник стольких бедствий и сомнений, должно было больше дискредитировать олимпийца в глазах зрителей и было таким образом больше на руку поэту-рационалисту.
Поэт ужаса по преимуществу, Эсхил верным инстинктом искал его на гранях или за гранями реального мира. Еврипиду же, который не имел ключей к миру призраков и демонических снов и который открыл, в замен его, душевный мир человека, было суждено воплотить впервые вторую великую трагическую силу - сострадание, благодаря тому, что оно может возникать только на почве реальности.
Вот, кстати, пример той самой поэтики ужаса, в которой силен Эсхил. В "Агамамноне" царица Клитемнестра убила не только своего мужа Агамемнона, но и его пленницу, пророчицу Кассандру.
Только по уходе царицы, пленная разжимает губы. Но на участливые расспросы хора с уст ее слетают сначала только междометия, и среди них имя Аполлона. Но я уже говорил, что это вовсе не припадок безумия, это - трезвый ужас, физическое отвращение перед галлюцинацией, которою бог начинает тревожить разом все ее внешние чувства.
Трагизм в положении Аякса или Геракла сказывается для них не в момент их яркого бреда, а после пробуждения. Кассандра, наоборот, все видит, слышит и понимает наравне с окружающими, но она одарена еще второй, высшей системой чувств и, ни на миг не торжествуя, как Агава, собственным сознанием должна выносить весь ужас своих пророческих галлюцинаций; а этот ужас, благодаря несоизмеримости ее слов с восприятиями слушателей, действует еще сильнее. Шаг за шагом, Кассандра передает ход убийства, которое вот-вот начнется там в этом примолкшем доме, - но старики, ее единственные слушатели, более сочувствуют положению царской дочки, ставшей рабынею, - чем ищут разобраться в смысле ее вещаний.
Центральная часть Орестового мифа - собственно его месть за отца, убийство своей матери Клитемнестры и ее любовника - воплощена в трагедиях всех трех драматургов и рассмотрена Анненским наиболее подробно. Я, однако, останавливаться на ней не буду, отмечу только, что все три трагедии имеет смысл прочесть. Меня заинтересовало, что же произошло после мести, после того, как Орест совершил это двойное убийство. А произошло следующее: его стали преследовать Эринии, богини мщения (в древнеримской мифологии им соответствуют Фурии).
Самая смерть не освобождает жертву Эриний от преследования: оно продолжается и за гробом. Сами же Эринии с рождения не приближались к богам и не знают белых одежд, но, чуждые прочим бессмертным, они необходимы им, так как особождают богов от тяжких обязанностей: не только ли благодаря неустанному труду Эриний бессмертные имеют досуг? Что бы стал делать Зевс с преступной толпой, запачканной кровью?
Несмотря на то, что богини мщения живут вдали от прочих бессмертных, в стране. не озаряемой Гелиосом и не доступной ни живым, ни даже мертвым, им исстари воздается честь: они - исконные богини.
Но молодая богиня Афина еще не знает Эриний и, взглянув на них, находит их отвратительными. Орест за время странствий и молитв уже очистился от пролитой крови, потому Афина хочет помочь ему. Но в то же время нельзя оставить без удовлетворения Эриний, ибо тогда они обратят гнев на всю страну. И потому Афина собирает суд; сама разбирать дело с участием Эриний она не может, потому судить будут афинские граждане, и только если их голоса разделятся поровну, тогда решающее слово за Афиной.
Интересен состав преступления: да, Клитемнестра убила своего мужа, но Орест убил свою мать; его преступление тяжелее, поскольку она не проливала родственной крови, а он пролил кровь родственника, матери.
Что же можно этому противопоставить? - То, что связь сына с отцом сильнее, чем его связь с матерью.
В общем, голоса архонтов (судей) разделились поровну, Афина высказалась за оправдание Ореста. Его участь решена, но Эринии не согласны с приговором, и теперь уже Афина убеждает их отказаться от гнева, обещая храмы и почитание.
Прямо скажем, совершенно иной Эсхил, вместо поэтики ужаса - судебная драма. Пьеса Еврипида мне не показалась интересной. Впрочем, по прочтении ее я легко могу переменить это мнение.
Иннокентий Анненский "Миф об Оресте у Эсхила, Софокла и Еврипида"
СПб: В.С. Балашев и Ко, 1900 г., 74 стр.
http://www.twirpx.com/file/1771687/
Античная (греческая) мифология хороша тем, что ее знают. Скажем аккуратнее: ее знают люди с классическим образованием и уж точно знали древние греки - поголовно. Такое общее знание, на основе которого, как в джазе на основе стандартов, можно импровизировать. И древнегреческие драматурги этим успешно занимались. Собственно, отображению одного мифа в творчестве трех величайших древних драматургов и посвящена эта книжечка Иннокентия Анненского, который, кстати, является переводчиком почти всех сочинений Еврипида.
Напомню миф об Оресте. Царь Агамемнон возвращается после троянской войны домой, и там его убивает его жена Клитемнестра со своим любовником Эгисфом. Сын Агамемнона Орест находится далеко, на воспитании в другой семье. Орест должен отомстить за смерть отца. При поддержке своей сестры Электры он убивает свою мать и ее любовника. За это убийство его преследуют эринии, богини мщения. Участь Ореста должен решить афинский суд под председательством Афины, но судьями (присяжными) являются люди, смертные.
Надо сказать, что ни одну из анализируемых в этой книге (или статье?) трагедий я не читал, даром что все эти книги стоят у меня на полках. Не слишком много там можно понять без подготовки, так что мож и хорошо, что я сначала прочел Анненского - теперь можно и Эсхила с полки снять, или Еврипида. Или обоих, тем более что их подходы едва ли не противоположны:
Боги Эсхила еще умели показать и людям, и демонам, какими они должны быть: такова Афина. которая в "Евменидах" наставляет Ареопаг и разубеждает Эриний. У Еврипида, напротив, люди указывали, каковы должны быть истинные боги.
Драма Эсхила стояла еще близко к своему музыкальному источнику, дифирамбу: самое действие у этого трагика не было сплошным, а лишь отдельными моментами выступало из лирического целого, подобно тому как мало по малу выступали будущие части статуи из священной стелы. [...]
Еврипид, наоборот, порвал с дифирамбом, и трагедия его приближается скорее к типу музыкальной драмы; при этом единство, которое поддерживается у Эсхила хором, иногда утрачивается в драме Еврипида, за виртуозной отделкой деталей.
Ни у Сфокла, ни у Еврипида, поскольку мы знаем, не было особой драмы на сюжет Эсхиловского "Агамемнона". На это можно найти и причины. У Эсхила приказание Аполлона вставлено в рамки рассказа, а конец трагедии "Агамемнон" как бы уже предрешает появление Ореста. У младших трагиков слова Феба являются в отвлеченно рассудочной форме и должны действовать как императив.
Для Софокла приказание Феба есть ultima ratio, этический определитель, коорый заключает в себе не только властное побуждение для воли, но исполняет Ореста после убийства чисто олимпийским спокойствием. Для Еврипида, наоборот, слова Аполлона являются предметом горьких сомнений и почти ужаса. Но для обоих слова Феба есть нечто внешнее. Ни Софокл, ни Еврипид не видели и надобности проводить перед зрителями те картины, которые могли бы мотивировать веление Феба: Софокл - потому, что это как бы уменьшало авторитетность и исключительную ответственность Феба за все происшедшее; Еврипид же - потому, что мало мотивированное приказание, источник стольких бедствий и сомнений, должно было больше дискредитировать олимпийца в глазах зрителей и было таким образом больше на руку поэту-рационалисту.
Поэт ужаса по преимуществу, Эсхил верным инстинктом искал его на гранях или за гранями реального мира. Еврипиду же, который не имел ключей к миру призраков и демонических снов и который открыл, в замен его, душевный мир человека, было суждено воплотить впервые вторую великую трагическую силу - сострадание, благодаря тому, что оно может возникать только на почве реальности.
Вот, кстати, пример той самой поэтики ужаса, в которой силен Эсхил. В "Агамамноне" царица Клитемнестра убила не только своего мужа Агамемнона, но и его пленницу, пророчицу Кассандру.
Только по уходе царицы, пленная разжимает губы. Но на участливые расспросы хора с уст ее слетают сначала только междометия, и среди них имя Аполлона. Но я уже говорил, что это вовсе не припадок безумия, это - трезвый ужас, физическое отвращение перед галлюцинацией, которою бог начинает тревожить разом все ее внешние чувства.
Трагизм в положении Аякса или Геракла сказывается для них не в момент их яркого бреда, а после пробуждения. Кассандра, наоборот, все видит, слышит и понимает наравне с окружающими, но она одарена еще второй, высшей системой чувств и, ни на миг не торжествуя, как Агава, собственным сознанием должна выносить весь ужас своих пророческих галлюцинаций; а этот ужас, благодаря несоизмеримости ее слов с восприятиями слушателей, действует еще сильнее. Шаг за шагом, Кассандра передает ход убийства, которое вот-вот начнется там в этом примолкшем доме, - но старики, ее единственные слушатели, более сочувствуют положению царской дочки, ставшей рабынею, - чем ищут разобраться в смысле ее вещаний.
Центральная часть Орестового мифа - собственно его месть за отца, убийство своей матери Клитемнестры и ее любовника - воплощена в трагедиях всех трех драматургов и рассмотрена Анненским наиболее подробно. Я, однако, останавливаться на ней не буду, отмечу только, что все три трагедии имеет смысл прочесть. Меня заинтересовало, что же произошло после мести, после того, как Орест совершил это двойное убийство. А произошло следующее: его стали преследовать Эринии, богини мщения (в древнеримской мифологии им соответствуют Фурии).
Самая смерть не освобождает жертву Эриний от преследования: оно продолжается и за гробом. Сами же Эринии с рождения не приближались к богам и не знают белых одежд, но, чуждые прочим бессмертным, они необходимы им, так как особождают богов от тяжких обязанностей: не только ли благодаря неустанному труду Эриний бессмертные имеют досуг? Что бы стал делать Зевс с преступной толпой, запачканной кровью?
Несмотря на то, что богини мщения живут вдали от прочих бессмертных, в стране. не озаряемой Гелиосом и не доступной ни живым, ни даже мертвым, им исстари воздается честь: они - исконные богини.
Но молодая богиня Афина еще не знает Эриний и, взглянув на них, находит их отвратительными. Орест за время странствий и молитв уже очистился от пролитой крови, потому Афина хочет помочь ему. Но в то же время нельзя оставить без удовлетворения Эриний, ибо тогда они обратят гнев на всю страну. И потому Афина собирает суд; сама разбирать дело с участием Эриний она не может, потому судить будут афинские граждане, и только если их голоса разделятся поровну, тогда решающее слово за Афиной.
Интересен состав преступления: да, Клитемнестра убила своего мужа, но Орест убил свою мать; его преступление тяжелее, поскольку она не проливала родственной крови, а он пролил кровь родственника, матери.
Что же можно этому противопоставить? - То, что связь сына с отцом сильнее, чем его связь с матерью.
В общем, голоса архонтов (судей) разделились поровну, Афина высказалась за оправдание Ореста. Его участь решена, но Эринии не согласны с приговором, и теперь уже Афина убеждает их отказаться от гнева, обещая храмы и почитание.
Прямо скажем, совершенно иной Эсхил, вместо поэтики ужаса - судебная драма. Пьеса Еврипида мне не показалась интересной. Впрочем, по прочтении ее я легко могу переменить это мнение.