(no subject)
В декабре редкий день обходился без дождя. Так что теперь редкий день обходился без нескольких доставаний швабры. И в основном белый свет видел его согнутую спину - то над мойкой, то посреди кухни. Рубашка пропитывалась запахами кухни мгновенно, единственные брюки приобрели статус штанов, постоянно украшавшихся свежими пятнами. В этой сырости пот постоянно заливал глаза, и приходилось постоянно держать при себе чистый кусок ткани для утирания.
Особенно он и не переживал. Внимательный наблюдатель сумел бы рассмотреть немного изменившееся выражение лица, а временами там ещё и улыбка пробегала, редкая, быстро скрывавшаяся.
Всё это время он ещё и ждал. Ожидал визита Винченцо, но тот, казалось, потерял интерес к нему. И так, ревниво оберегая свою полувечернюю-полуночную жизнь, освободившись от работы, Тим-Эд тихо уходил в лабиринт внутренних дворов, отыскивать свою мансарду.
После того разговора в темноте он приходил в Убежище несколько раз, но там было пусто, никто не шуршал в темноте, и никто не говорил.
Четыре визита спустя, когда дождь почти прекратился, и он снова пришёл, к нему прилетело из дальнего угла:
- От тебя воняет.
Он вздрогнул, но не сильно. И почти обрадовано отозвался:
- Здравствуй.
Что-то мелькнуло в неверном ночном свете.
- Это ты мне? Ты со мной поздоровался?
- Да, с тобой.
Помолчали.
- Там справа от тебя в углу стоит стул. Садись.
Он уселся, забросил ногу на ногу.
- Сегодня ты не смотришь в окно. Чего хочешь?
Мотнул головой:
- Сам не знаю.
- А я тебя каждый раз рассматриваю, как приходишь. У тебя грустное лицо.
- Ишь ты. Каждый раз. Изучаешь меня?
Словно посыпались мелкие камешки, и кто-то хохотнул.
- Чего там изучать? Две ноги, задница над ними, живот, грудь, две руки, шея, лицо, причёска, как космы кукурузные.
Он хмыкнул.
- Больше ничего не видишь?
- Вижу, не скажу.
- А тебя рассмотреть?
- Сейчас я тебе уйти прикажу.
- Ладно, раз не хочешь - не буду спрашивать. Себя опишешь?
- Это тоже нельзя.
- А что можно?
- Придумаю и скажу. Рассказывай про себя!
Кашлянул. Ну и поворот.
- Почему это я буду про себя рассказывать?
- Настырный, если хочешь сюда ходить, каждый раз садись и рассказывай.
- Как я узнаю, что ты здесь?
- А тебе и не нужно узнавать.
- Да какого чёрта я тебе что-то должен?! Ты кто? Хозяин здесь? Не хочешь меня видеть, дверь закрой, вытолкай, хоть посмотрю на тебя! «Рассказывай»… Да что тебе до меня, зачем, эй ты, слышишь меня? Настырный, тоже мне!
Тим уже стоял, тяжело навалившись на трость, возмущённый, встопорщившийся. И уже понявший, что его гнев и последние слова улетели в никуда.
В каком-то неясном смятении он добрался до «Пьемонта». Там его встретил управляющий, собиравшийся закрывать входы на ночь.
- Слышь, птенчик, совсем зазнался? Швейцара нашёл? А ну марш к себе, и чтобы завтра на смену вышел. А то мигом к своим психам назад вылетишь, не посмотрю и на доктора твоего…
Особенно он и не переживал. Внимательный наблюдатель сумел бы рассмотреть немного изменившееся выражение лица, а временами там ещё и улыбка пробегала, редкая, быстро скрывавшаяся.
Всё это время он ещё и ждал. Ожидал визита Винченцо, но тот, казалось, потерял интерес к нему. И так, ревниво оберегая свою полувечернюю-полуночную жизнь, освободившись от работы, Тим-Эд тихо уходил в лабиринт внутренних дворов, отыскивать свою мансарду.
После того разговора в темноте он приходил в Убежище несколько раз, но там было пусто, никто не шуршал в темноте, и никто не говорил.
Четыре визита спустя, когда дождь почти прекратился, и он снова пришёл, к нему прилетело из дальнего угла:
- От тебя воняет.
Он вздрогнул, но не сильно. И почти обрадовано отозвался:
- Здравствуй.
Что-то мелькнуло в неверном ночном свете.
- Это ты мне? Ты со мной поздоровался?
- Да, с тобой.
Помолчали.
- Там справа от тебя в углу стоит стул. Садись.
Он уселся, забросил ногу на ногу.
- Сегодня ты не смотришь в окно. Чего хочешь?
Мотнул головой:
- Сам не знаю.
- А я тебя каждый раз рассматриваю, как приходишь. У тебя грустное лицо.
- Ишь ты. Каждый раз. Изучаешь меня?
Словно посыпались мелкие камешки, и кто-то хохотнул.
- Чего там изучать? Две ноги, задница над ними, живот, грудь, две руки, шея, лицо, причёска, как космы кукурузные.
Он хмыкнул.
- Больше ничего не видишь?
- Вижу, не скажу.
- А тебя рассмотреть?
- Сейчас я тебе уйти прикажу.
- Ладно, раз не хочешь - не буду спрашивать. Себя опишешь?
- Это тоже нельзя.
- А что можно?
- Придумаю и скажу. Рассказывай про себя!
Кашлянул. Ну и поворот.
- Почему это я буду про себя рассказывать?
- Настырный, если хочешь сюда ходить, каждый раз садись и рассказывай.
- Как я узнаю, что ты здесь?
- А тебе и не нужно узнавать.
- Да какого чёрта я тебе что-то должен?! Ты кто? Хозяин здесь? Не хочешь меня видеть, дверь закрой, вытолкай, хоть посмотрю на тебя! «Рассказывай»… Да что тебе до меня, зачем, эй ты, слышишь меня? Настырный, тоже мне!
Тим уже стоял, тяжело навалившись на трость, возмущённый, встопорщившийся. И уже понявший, что его гнев и последние слова улетели в никуда.
В каком-то неясном смятении он добрался до «Пьемонта». Там его встретил управляющий, собиравшийся закрывать входы на ночь.
- Слышь, птенчик, совсем зазнался? Швейцара нашёл? А ну марш к себе, и чтобы завтра на смену вышел. А то мигом к своим психам назад вылетишь, не посмотрю и на доктора твоего…