к вопросу о болотном дискурсе в отечественной культуре
М.Ю.Тимофеев
КОНЦЕПТ «БОЛОТО» В СИМВОЛИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ НАЦИИ
(опубликовано в "Русское болото: между природой и культурой: Материалы международной научной конференции" (Ред. М. В. Строганов. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 2010. С. 114 - 118)
В символическом пространстве нации природные объекты играют достаточно важную роль. «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…» - эти первые строки припева песни о Родине В. Лебедева-Кумача и И. Дунаевского являются проявлением распространенного в отечественной культуре дискурса, в рамках которого величие страны репрезентируется с помощью географических характеристик. Необъятность СССР описывается в этой песне также с привлечением таких объектов как горы и моря[1]. Болота в символическом пространстве песни оказываются невостребованными. Следует признать, что отсутствие образа болот в песне не является случайным упущением автора. Такова судьба болот в отечественной нациосфере. Семиосфера наций (нациосфера) понимается нами как знаково-символический комплекс репрезентаций идеи нации[2]. Болота, наряду с океанами, морями, озёрами и реками, представляют собой природные гидрообъекты. Образы и названия части из них активно используются для формирования представлений о символическом национальном физическом пространстве - нациошафте. Необходимо подчеркнуть, что в семиосфере физическая реальность трансформируется в ментальную, знаковую реальность. В данной работе я попытаюсь объяснить причины отсутствия образа болота в российской нациосфере.
Слоган «Россия - страна болот» не является надуманным, как может показаться на первый взгляд. Болота в нашей стране встречаются во всех природных зонах. В настоящее время на долю болот приходится порядка 1,4 млн. кв. км или около 10% территории России[3]. Однако, выбор значимых элементов из парадигмы объектов природы для придания им символического статуса определяется не статистическими данными, игнорируются порой и объективные факторы. Так, самое распространенное в России дерево - лиственница - отсутствует среди ее символов[4]. Река Волга выполняет роль национального символа не смотря на то, что есть в нашей стране немало рек, превосходящих ее по своим физическим характеристикам[5]. В настоящее время образ Волги функционирует в семиотическом пространстве российской гражданской нации как объединяющий символ, имеющий этнически, прежде всего русские коннотации. Если абстрагироваться от фольклорных источников и от произведений, не получивших широкого распространения и признания, то активное обращение к образу Волги в искусстве начинается в последней трети XIX века. В 1875 году А.Н. Пыпин в статье «Волга и Киев» писал: «Волга, такая типичная русская территория, а в литературе нашей совсем не описана. А надо, надо, потому что у нас же пространства большие, мы же не можем учеников школ, гимназий на экскурсии возить, как это делают немцы в Германии»[6].
Отметим, что включение волжской темы в текст нации к этому времени уже началось. У гранитного подножия установленных ещё в 1810 году на стрелке Васильевского острова в Петербурге ростральных колонн были расположены аллегорические скульптуры, олицетворяющие четыре реки: Волгу, Неву, Волхов и Днепр. А.Н. Островский во втором номере журнала «Морской сборник» за 1859 год опубликовал под общим названием «Путешествие по Волге от истоков до Нижнего Новгорода» четыре очерка («Тверь», «Весенний караван», «Село Городня» и «Дорога к истокам Волги от Твери до Осташкова»). Н.А. Некрасов написал стихотворение «На Волге (Детство Валежникова)» (1860). Получила широкую известность картина И.Е. Репина «Бурлаки на Волге» (1870-1873).
Другой известный художник - А.К. Саврасов - в начале семидесятых годов создает ряд волжских пейзажей. Ему же принадлежат и наиболее известные в отечественной живописи болотные пейзажи - «Болото» (1870), «Закат над болотом» (1871), «Болото вечером» (1872). В это время В.К. Менк создает свою самую известную работу «Утро на болоте» (1871). Позднее он напишет «Пейзаж с болотом» (1889). В последние годы своей жизни Ф.А. Васильев написал ряд болотных пейзажей - «Болото в лесу. Осень», «Сосновая роща у болота» (1871-1873). Несколько позднее к этому образу обращались Е.Е. Волков «Болото» (1880-е), И.И. Шишкин « Болото» (1884) и «Лесное болото» (1889). Именно в это время И.И. Левитан в Плёсе увлеченно пишет пейзажи «Вечер на Волге» (1888), «Вечер. Золотой Плёс» (1889), «После дождя. Плёс» (1889). Видимо, в последние годы жизни им была написана картина «Вечернее болото». Как свидетельствует этот краткий перечень, образ болот привлекал многих известных художников. Анализируя эти картины, можно придти к выводу, что эстетическая ценность болот была очень разнообразно раскрыта в творчестве живописцев конца XIX века. Однако образ Волги затмил скромное обаяние неброских, а порой и величественных, болотных ландшафтов. В изобразительном искусстве образ «главной русской реки»[7], берущей свое начало в тверских лесах, закрепился прочнее стоячих болотных вод.
Эстетическая и метафизическая ценность монотонных ландшафтов, к которым относятся болота, неизбежно закрепляется в национальном образе мира. Случай Финляндии, самоназвание которой «Суоми» (Suomi) обозначает «страна болот», неприложим к России, т.к. наша страна обладает очень разнообразными водными объектами. Кроме того, метафизика болота имеет устойчивые семиотические значения, которые не вписываются в семиосферу нации, имеющей альтернативные природные ресурсы для конструирования своего нациешафта. Г.Д. Гачев уже в первом своем обращении к анализу русского космо-психо-логоса обнаружил, что базовой составляющей русского мира является «дремотное состояние здешнего бытия - как полунебытия…»[8]. Занимаясь космологическим толкованием стихотворений Ф.И. Тютчева, Гачев вспоминает метафору «матери-сырой земли», но образ болота ускользает от него. Феноменология водного космоса простирается у него от капли до океана, минуя болото. То же самое можно сказать об очень широкой по охваченному материалу попытке Ю.С. Степанова исследовать систему констант русской культуры[9]. В главе «Огонь и вода» он тщательно анализирует содержание архетипической оппозиции «живая вода» - «мертвая вода», не обнаруживая при этом болотной субстанции. Как в восточной притче о слоне авторы не видят болота, а видят воду, дожди, влажную холодную землю…
Между тем В.О. Ключевский в «Курсе русской истории» неоднократно указывал на особую роль и очень важное место болот в жизни северных славянских племен. Болота на протяжении многих веков были средой обитания русского этноса. Экспансия русских на юг и восток снизила значимость этого природного ландшафта[10]. Болотные пространства за Уралом стали осмысляться в российской культуре достаточно поздно. Пожалуй, в наибольшей степени болотный локус в культурных текстах XVIII-XIX веков сконцентрирован в петербургском мифе, хотя и Москва, и многие другие русские города были основаны среди болот. Сложившийся в XIX столетии «болотный миф» Санкт-Петербурга в значительной степени обусловлен тем обстоятельством, что его конструирование в общественном сознании совпало с поисками своеобразия русской культуры, что и позволило использовать эту тему для иллюстрации ее зыбкости, неустойчивости, эфемерности. Петербург стал символом преодоления косности русского бытия, выхода за пределы культуры традиционной, сонной, лишенной динамики. В какой-то степени географической иронией является то, что европейским фасадом этот город выходит в Финский залив, «Маркизову лужу», а с других сторон окружен своими - русскими болотами.
Какие же семантические преграды не дают возможности включить болото в русский/российский символический универсум? Семиотика водных объектов может структурироваться в рамках следующих бинарных оппозиций: 1) большой - малый, 2) динамика - покой. Эту пару можно дополнить факультативной «естественное - искусственное», что для гидрообъектов выражается парами «озеро vs. пруд» или «река vs. канал». Если обратиться к оппозиции, выделяемой по количественному основанию, то нужно признать, что отечественные болота порой вполне сопоставимы с морями. Так Большое Васюганское болото, которое располагается в центре Западно-Сибирской равнины, занимает площадь более 55 тыс. кв. км, что превышает, например, размеры Азовского моря[11]. Причины игнорирования образа болот при создании отечественной нациосферы, на мой взгляд, следует искать, обратившись к такой бинарной оппозиции, как «динамика - покой». Именно она приводит нас к противопоставлению воды проточной и стоячей, что в свою очередь ведет к уже указанной мифологической паре «живая вода - мертвая вода». В рамках этой конструкции такие водные объекты как река/ручей противопоставляются болоту/пруду. Можно добавить еще пару запруда/водохранилище, как объекты, где движение воды искусственно сдерживается.
Политика модернизации в России реализуется с петровского времени. В рамках модернизационного дискурса негативные коннотации присваиваются объектам и явлениям, лишенным динамики, неспособным к развитию. Г.Д. Гачев, вопрошая какую же мудрость излучает космос России, дает ответ «Россия - "мать-сыра земля", т. е. "водо-земля" по составу стихий. И она - "бесконечный простор". Беспредельность - аморфность»[12]. Но вопреки тому, что такие характеристики российского космоса как аморфность, неопределенность, зыбкость недвусмысленно указывают на ряд сущностных свойств болот, в текстах философов это остается незамеченным. Н.А. Бердяев, масштабно мифологизировавший в своих произведениях феномен «русской души», так же обошел вниманием болотную сущность России, написав при этом, в частности, следующее: «смиренная греховность, не дерзающая слишком подыматься, так характерна для русской религиозности. В этом чувствуется упоение от погружения в теплую национальную плоть, в низинную земляную стихию»[13]. Болотом веет от этих строк, притом, что само слово остается фигурой умолчания. Бердяев неоднократно настойчиво указывал на амбивалентность, противоречивость «русской души». В этом отношении болото становится удачной антитезой речного или морского простора (например, «родник vs. болото»), на который вырывается пресловутая «русская душа», но концепт «русское болото» заменяется «земными» метафорами.
На протяжении достаточно долгого исторического отрезка можно наблюдать, как русская/российская культура последовательно открещивается, отказывается от признания своей инертности, вязкости, застойности, «болотности». В определенном смысле образ России создается путем игнорирования образа болота, как водного объекта с неприемлемой для модернисткого дискурса парадигмой смыслов, прочно закрепленной в отечественной культуре.
[1] Первая строка песни («От Москвы до самых до окраин, / С южных гор до северных морей») сопоставима со строчками современного гимна России «От южных морей до полярного края / Раскинулись наши леса и поля».
[2] См.: Тимофеев М.Ю. Нациосфера: Опыт анализа семиосферы наций. Иваново, 2005.
[3] Болота России. http://www.protown.ru/information/hide/2816.html
[4] См., напр.: Иофе В. Благая весть лесов // Вестн. новой лит. Л., 1990. № 2. С. 247. См. также: Эпштейн М. «Природа, мир, Тайник Вселенной»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990.
[5] См.: Тимофеев М.Ю. Реки в семиосфере нации: случай России // Великие реки и мировые цивилизации: материалы Международной научной конференции, 7-9 сентября 2006 года: к 450-летию со дня основания Астрахани / [сост.: А. П. Романова и др.]. Астрахань, 2006.
[6] Цит. по: Миллер А.И. Империя и нация в воображении русского национализма. Заметки на полях одной статьи А.Н. Пыпина. http://www.empires.ru/docs/Miller-rus.doc
[7] Кожина Т.Н., Лекомцева Н.В. Рек, озер краса, глава, царица...»: Волга как прецедентный знак русской культуры. http://www.learning-russian.gramota.ru/journals.html?m=ruszr&n=2002-03&id=389
[8] Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М., 1988. С. 242.
[9] См.: Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры: Опыт исследования. М., 1997.
[10] См., напр.: Гумилев Л.Н. От Руси к России: Очерки этнической истории. М., 1992.
[11] Большое Васюганское болото. http://www.nhpfund.ru/nominations/great_vasyugan_mire.html
[12] Гачев Г. Космос Севера Евразии - и Россия как империя // Завтра. 2003. 15 окт. http://www.zavtra.ru/cgi/veil/data/zavtra/03/517/63.html
[13] Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990 (репринт издания 1918 г.). С. 27.
КОНЦЕПТ «БОЛОТО» В СИМВОЛИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ НАЦИИ
(опубликовано в "Русское болото: между природой и культурой: Материалы международной научной конференции" (Ред. М. В. Строганов. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 2010. С. 114 - 118)
В символическом пространстве нации природные объекты играют достаточно важную роль. «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…» - эти первые строки припева песни о Родине В. Лебедева-Кумача и И. Дунаевского являются проявлением распространенного в отечественной культуре дискурса, в рамках которого величие страны репрезентируется с помощью географических характеристик. Необъятность СССР описывается в этой песне также с привлечением таких объектов как горы и моря[1]. Болота в символическом пространстве песни оказываются невостребованными. Следует признать, что отсутствие образа болот в песне не является случайным упущением автора. Такова судьба болот в отечественной нациосфере. Семиосфера наций (нациосфера) понимается нами как знаково-символический комплекс репрезентаций идеи нации[2]. Болота, наряду с океанами, морями, озёрами и реками, представляют собой природные гидрообъекты. Образы и названия части из них активно используются для формирования представлений о символическом национальном физическом пространстве - нациошафте. Необходимо подчеркнуть, что в семиосфере физическая реальность трансформируется в ментальную, знаковую реальность. В данной работе я попытаюсь объяснить причины отсутствия образа болота в российской нациосфере.
Слоган «Россия - страна болот» не является надуманным, как может показаться на первый взгляд. Болота в нашей стране встречаются во всех природных зонах. В настоящее время на долю болот приходится порядка 1,4 млн. кв. км или около 10% территории России[3]. Однако, выбор значимых элементов из парадигмы объектов природы для придания им символического статуса определяется не статистическими данными, игнорируются порой и объективные факторы. Так, самое распространенное в России дерево - лиственница - отсутствует среди ее символов[4]. Река Волга выполняет роль национального символа не смотря на то, что есть в нашей стране немало рек, превосходящих ее по своим физическим характеристикам[5]. В настоящее время образ Волги функционирует в семиотическом пространстве российской гражданской нации как объединяющий символ, имеющий этнически, прежде всего русские коннотации. Если абстрагироваться от фольклорных источников и от произведений, не получивших широкого распространения и признания, то активное обращение к образу Волги в искусстве начинается в последней трети XIX века. В 1875 году А.Н. Пыпин в статье «Волга и Киев» писал: «Волга, такая типичная русская территория, а в литературе нашей совсем не описана. А надо, надо, потому что у нас же пространства большие, мы же не можем учеников школ, гимназий на экскурсии возить, как это делают немцы в Германии»[6].
Отметим, что включение волжской темы в текст нации к этому времени уже началось. У гранитного подножия установленных ещё в 1810 году на стрелке Васильевского острова в Петербурге ростральных колонн были расположены аллегорические скульптуры, олицетворяющие четыре реки: Волгу, Неву, Волхов и Днепр. А.Н. Островский во втором номере журнала «Морской сборник» за 1859 год опубликовал под общим названием «Путешествие по Волге от истоков до Нижнего Новгорода» четыре очерка («Тверь», «Весенний караван», «Село Городня» и «Дорога к истокам Волги от Твери до Осташкова»). Н.А. Некрасов написал стихотворение «На Волге (Детство Валежникова)» (1860). Получила широкую известность картина И.Е. Репина «Бурлаки на Волге» (1870-1873).
Другой известный художник - А.К. Саврасов - в начале семидесятых годов создает ряд волжских пейзажей. Ему же принадлежат и наиболее известные в отечественной живописи болотные пейзажи - «Болото» (1870), «Закат над болотом» (1871), «Болото вечером» (1872). В это время В.К. Менк создает свою самую известную работу «Утро на болоте» (1871). Позднее он напишет «Пейзаж с болотом» (1889). В последние годы своей жизни Ф.А. Васильев написал ряд болотных пейзажей - «Болото в лесу. Осень», «Сосновая роща у болота» (1871-1873). Несколько позднее к этому образу обращались Е.Е. Волков «Болото» (1880-е), И.И. Шишкин « Болото» (1884) и «Лесное болото» (1889). Именно в это время И.И. Левитан в Плёсе увлеченно пишет пейзажи «Вечер на Волге» (1888), «Вечер. Золотой Плёс» (1889), «После дождя. Плёс» (1889). Видимо, в последние годы жизни им была написана картина «Вечернее болото». Как свидетельствует этот краткий перечень, образ болот привлекал многих известных художников. Анализируя эти картины, можно придти к выводу, что эстетическая ценность болот была очень разнообразно раскрыта в творчестве живописцев конца XIX века. Однако образ Волги затмил скромное обаяние неброских, а порой и величественных, болотных ландшафтов. В изобразительном искусстве образ «главной русской реки»[7], берущей свое начало в тверских лесах, закрепился прочнее стоячих болотных вод.
Эстетическая и метафизическая ценность монотонных ландшафтов, к которым относятся болота, неизбежно закрепляется в национальном образе мира. Случай Финляндии, самоназвание которой «Суоми» (Suomi) обозначает «страна болот», неприложим к России, т.к. наша страна обладает очень разнообразными водными объектами. Кроме того, метафизика болота имеет устойчивые семиотические значения, которые не вписываются в семиосферу нации, имеющей альтернативные природные ресурсы для конструирования своего нациешафта. Г.Д. Гачев уже в первом своем обращении к анализу русского космо-психо-логоса обнаружил, что базовой составляющей русского мира является «дремотное состояние здешнего бытия - как полунебытия…»[8]. Занимаясь космологическим толкованием стихотворений Ф.И. Тютчева, Гачев вспоминает метафору «матери-сырой земли», но образ болота ускользает от него. Феноменология водного космоса простирается у него от капли до океана, минуя болото. То же самое можно сказать об очень широкой по охваченному материалу попытке Ю.С. Степанова исследовать систему констант русской культуры[9]. В главе «Огонь и вода» он тщательно анализирует содержание архетипической оппозиции «живая вода» - «мертвая вода», не обнаруживая при этом болотной субстанции. Как в восточной притче о слоне авторы не видят болота, а видят воду, дожди, влажную холодную землю…
Между тем В.О. Ключевский в «Курсе русской истории» неоднократно указывал на особую роль и очень важное место болот в жизни северных славянских племен. Болота на протяжении многих веков были средой обитания русского этноса. Экспансия русских на юг и восток снизила значимость этого природного ландшафта[10]. Болотные пространства за Уралом стали осмысляться в российской культуре достаточно поздно. Пожалуй, в наибольшей степени болотный локус в культурных текстах XVIII-XIX веков сконцентрирован в петербургском мифе, хотя и Москва, и многие другие русские города были основаны среди болот. Сложившийся в XIX столетии «болотный миф» Санкт-Петербурга в значительной степени обусловлен тем обстоятельством, что его конструирование в общественном сознании совпало с поисками своеобразия русской культуры, что и позволило использовать эту тему для иллюстрации ее зыбкости, неустойчивости, эфемерности. Петербург стал символом преодоления косности русского бытия, выхода за пределы культуры традиционной, сонной, лишенной динамики. В какой-то степени географической иронией является то, что европейским фасадом этот город выходит в Финский залив, «Маркизову лужу», а с других сторон окружен своими - русскими болотами.
Какие же семантические преграды не дают возможности включить болото в русский/российский символический универсум? Семиотика водных объектов может структурироваться в рамках следующих бинарных оппозиций: 1) большой - малый, 2) динамика - покой. Эту пару можно дополнить факультативной «естественное - искусственное», что для гидрообъектов выражается парами «озеро vs. пруд» или «река vs. канал». Если обратиться к оппозиции, выделяемой по количественному основанию, то нужно признать, что отечественные болота порой вполне сопоставимы с морями. Так Большое Васюганское болото, которое располагается в центре Западно-Сибирской равнины, занимает площадь более 55 тыс. кв. км, что превышает, например, размеры Азовского моря[11]. Причины игнорирования образа болот при создании отечественной нациосферы, на мой взгляд, следует искать, обратившись к такой бинарной оппозиции, как «динамика - покой». Именно она приводит нас к противопоставлению воды проточной и стоячей, что в свою очередь ведет к уже указанной мифологической паре «живая вода - мертвая вода». В рамках этой конструкции такие водные объекты как река/ручей противопоставляются болоту/пруду. Можно добавить еще пару запруда/водохранилище, как объекты, где движение воды искусственно сдерживается.
Политика модернизации в России реализуется с петровского времени. В рамках модернизационного дискурса негативные коннотации присваиваются объектам и явлениям, лишенным динамики, неспособным к развитию. Г.Д. Гачев, вопрошая какую же мудрость излучает космос России, дает ответ «Россия - "мать-сыра земля", т. е. "водо-земля" по составу стихий. И она - "бесконечный простор". Беспредельность - аморфность»[12]. Но вопреки тому, что такие характеристики российского космоса как аморфность, неопределенность, зыбкость недвусмысленно указывают на ряд сущностных свойств болот, в текстах философов это остается незамеченным. Н.А. Бердяев, масштабно мифологизировавший в своих произведениях феномен «русской души», так же обошел вниманием болотную сущность России, написав при этом, в частности, следующее: «смиренная греховность, не дерзающая слишком подыматься, так характерна для русской религиозности. В этом чувствуется упоение от погружения в теплую национальную плоть, в низинную земляную стихию»[13]. Болотом веет от этих строк, притом, что само слово остается фигурой умолчания. Бердяев неоднократно настойчиво указывал на амбивалентность, противоречивость «русской души». В этом отношении болото становится удачной антитезой речного или морского простора (например, «родник vs. болото»), на который вырывается пресловутая «русская душа», но концепт «русское болото» заменяется «земными» метафорами.
На протяжении достаточно долгого исторического отрезка можно наблюдать, как русская/российская культура последовательно открещивается, отказывается от признания своей инертности, вязкости, застойности, «болотности». В определенном смысле образ России создается путем игнорирования образа болота, как водного объекта с неприемлемой для модернисткого дискурса парадигмой смыслов, прочно закрепленной в отечественной культуре.
[1] Первая строка песни («От Москвы до самых до окраин, / С южных гор до северных морей») сопоставима со строчками современного гимна России «От южных морей до полярного края / Раскинулись наши леса и поля».
[2] См.: Тимофеев М.Ю. Нациосфера: Опыт анализа семиосферы наций. Иваново, 2005.
[3] Болота России. http://www.protown.ru/information/hide/2816.html
[4] См., напр.: Иофе В. Благая весть лесов // Вестн. новой лит. Л., 1990. № 2. С. 247. См. также: Эпштейн М. «Природа, мир, Тайник Вселенной»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990.
[5] См.: Тимофеев М.Ю. Реки в семиосфере нации: случай России // Великие реки и мировые цивилизации: материалы Международной научной конференции, 7-9 сентября 2006 года: к 450-летию со дня основания Астрахани / [сост.: А. П. Романова и др.]. Астрахань, 2006.
[6] Цит. по: Миллер А.И. Империя и нация в воображении русского национализма. Заметки на полях одной статьи А.Н. Пыпина. http://www.empires.ru/docs/Miller-rus.doc
[7] Кожина Т.Н., Лекомцева Н.В. Рек, озер краса, глава, царица...»: Волга как прецедентный знак русской культуры. http://www.learning-russian.gramota.ru/journals.html?m=ruszr&n=2002-03&id=389
[8] Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М., 1988. С. 242.
[9] См.: Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры: Опыт исследования. М., 1997.
[10] См., напр.: Гумилев Л.Н. От Руси к России: Очерки этнической истории. М., 1992.
[11] Большое Васюганское болото. http://www.nhpfund.ru/nominations/great_vasyugan_mire.html
[12] Гачев Г. Космос Севера Евразии - и Россия как империя // Завтра. 2003. 15 окт. http://www.zavtra.ru/cgi/veil/data/zavtra/03/517/63.html
[13] Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990 (репринт издания 1918 г.). С. 27.