Parnassius mnemosyne
Бабушка моя, чистое божье дитя,
куколка из фарфора, взмах - ресницы летят,
в комнате чистота, как в операционной.
Кисточки на ковре, распластавшемся на полу,
четко, одна к одной, ни пылинки в углу,
книги в шкафу за стеклом, плед на тахте.
пахнет духами, пудрой и карамелькой лимонной.
над Кандалакшей полярная ночь, всё в темноте.
Кто был мой прадед? Прабабка? Обрыв, зола.
Вместо имен и лиц - неясная мгла,
Вроде бы, Петербург, Аннашуле, аптека.
Деточка, тише. Давай как нибудь потом.
Сопки вокруг чернеют. Снег за окном
Ангел мой маленький, ты ведь уже большой.
Сколько на долю выпадет человеку,
Столько и вынесет. Вынес - и хорошо.
Мама, а кто такие евреи? Ох.
это такая нация, только (вздох)...
...Маркс был евреем, бабушка твоя тоже...
Питерская коммуналка, скоро весна,
Мама на кухне варит суп, у окна
лук прорастает в баночке от майонеза.
Давай-ка не здесь, поговорим попозже?
Картошку почистила? Надо теперь порезать.
...Где-нибудь там, на неведомых берегах,
где никому не ведомы боль и страх,
где-то в райском местечке, там, где все живы…
Друг мой фамильное достоянье хранит:
пару серебряных рюмок да старый талит.
А мне - только смутное право на желтые латы.
Может быть, что-то лежит в каких-то архивах,
Да где тот архив. Ни мест, ни имен, ни даты…
Память такое же чувство, как голод и стыд.
Память фантомная - нет ее, а болит,
в сны протекает, сочится по капле, плывет куда-то…
Три четверти наших небес покрывает копоть и вонь.
там, под ними, пасутся бледные лошади,
их огуливает конь-огонь.
кобылицы как дирижабли: кожа да кости,
но все как одна брюхаты.
Срок подойдет - где-то ближе к зиме
ожеребятся - и дальше в кромешной тьме
бледным огнем замаячат их жеребята.
