Первая любовь
В одном из относительно недавних выпусков ерофеевского "Апокрифа" обсуждали тему первой любви и то, как она описывается в литературе. Каждому участнику передачи предлагали привести свой пример из какой-нибудь книги.
Упоминали канонических "Ромео и Джульетту", но кроме этой истории все остальные примеры выглядели неубедительно. При чем тут маркесовские "Сто лет одиночества" к примеру? Сколько я ни ломала голову, не могла припомнить ни одной яркой истории на эту тему оттуда. Ну не имелась же в виду многолетняя вражда Ребекки и Амаранты из-за итальянского музыкантишки, которого они не могли поделить, или кто-то намекал на роман старшего брата полковника Аурэлиано - Хосе Аркадио Буэндиа с Пилар Тернерой? Но первые опыты взросления, вырулившие в связь 14-летнего тинейджера со взрослой разбитной разведенкой едва ли вписываются в моем понимании в понятие первой любви. Хотя, не скрою, образ вернувшегося, возмужавшего, сплошь татуированного, брутального Хосе Аркадио, эдакого воплощенного мачо, после долгих странствий по морям, по волнам, мне запомнился. Если уж брать пример на эту тему из Маркеса, то скорее здесь подойдет "Любовь во время чумы", там как раз история первой любви, правда, доведенная до полнейшего абсурда.
Почему-то, когда разговор заходит о первой любви, люди начинают приводить примеры из детсада, то ли пытаются таким образом отшутиться, то ли не понимают сути вопроса.
А мне вспоминается рассказ Виктории Токаревой "Будет другое лето":
"В Ленинграде я пережила свою первую любовь. Мне было 12 лет, а ему 13. Его звали во дворе "Пони" за маленькое туловище и большую голову. Может быть, существует более яркая первая любовь, но другой первой у меня не было. Все, что было потом, - второе".
Действительно, разве может быть первая любовь, скажем, в 5 лет или в 35? Это возраст надцати - от 11-ти до 19-ти по имху.
Именно такая любовь была у набоковского Гумберта в 13 лет:
"... и Лолиты бы не оказалось никакой, если бы я не полюбил в одно далекое лето одну изначальную девочку... Это была обаятельная девочка на несколько месяцев младше меня. Аннабелла не была для меня нимфеткой, я был ей ровня. Она мечтала стать сестрой милосердия, я мечтал быть знаменитым шпионом. Внезапно мы оказались влюбленными друг в дружку - безумно, неуклюже, бесстыдно, мучительно; я бы добавил - безнадежно. Я уверен, что волшебным и роковым образом Лолита началась с Аннабеллы. Знаю и то, что смерть Аннабеллы закрепила неудовлетворенность того бредового лета и сделалась препятствием для всякой другой любви в течение холодных лет моей юности… Эта мимозовая заросль, туман звезд, озноб, огонь, медовая роса, и моя мука остались со мной, и эта девочка с наглаженными морем ногами и пламенным языком с той поры преследовала меня неотвязно. Духовное и телесное сливалось в нашей любви в такой совершенной мере. Долго после ее смерти я чувствовал, как ее мысли текут сквозь мои. Задолго до нашей встречи у нас бывали одинаковые сны. Мы сличали вехи. Находили черты странного сходства".
У Нагибина в "Сирени" между 15-летней Верочкой Скалон и юным Сережей Рахманиновым:
"В память Ивановки и того странного лета, когда запоздало и мощно забродило сиреневое вино, Рахманинов написал свой самый нежный и взволнованный романс "Сирень". Там есть удивительная, щемящая, как взрыд, нота. То промельк Верочкиной души, откупленный любовью у вечности".
У Бунина в "Жизни Арсеньева" - история заканчивается, когда главному герою 20 лет, все основные события происходят до этого момента, а в конце жизни он вспоминает:
"Недавно я видел ее во сне - единственный раз за всю свою долгую жизнь без нее. Ей было столько же лет, как тогда, в пору нашей общей жизни и общей молодости. Я видел ее смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда".
У Эмили Бронте в "Грозовом Перевале":
"Мне однажды снилось, что я в раю. Но рай, казалось, не был моим домом; и у меня разрывалось сердце - так мне хотелось заплакать. Я попросилась обратно на землю; и ангелы рассердились и сбросили меня прямо в заросль вереска на Грозовом Перевале; и там я проснулась, рыдая от радости. Это тебе объяснит мою тайну, да и все остальное... Но Хитклифф никогда не узнает, как я его люблю! И люблю не потому, что он красив, Нелли, а потому, что он больше, чем я сама. Из чего бы ни были сотворены наши души, его душа и моя - одно", - говорит Кэтти.
"Весь мир страшный паноптикум, где все напоминает, что она существовала и что я ее потерял. Что для меня не связано с нею? Я и под ноги не могу взглянуть, чтоб не возникло здесь, на плитах пола, ее лицо! Оно в каждом облаке, в каждом дереве - ночью наполняет воздух, днем возникает в очертаниях предметов - всюду вокруг меня ее образ! Самые обыденные лица, мужские, женские, мои собственные черты, - все дразнит меня подобием. Она тревожила меня, ночью и днем, восемнадцать лет... непрестанно... безжалостно... до вчерашней ночи: вчера ночью я обрел покой. Мне мечталось о том, что я сплю последним сном рядом с нею, мертвой, и что сердце мое остановилось, а щека примерзла к ее щеке, о том, чтоб рассыпаться в прах вместе с нею - и все-таки быть счастливей. Ты знаешь, я был не в себе, когда она умерла: непрестанно, с расвета до рассвета я молил ее выслать ко мне свой призрак", - говорит Хитклифф.
Первая любовь - та, которая, как правило, ранит на всю последующую жизнь и все-таки лучше пусть она случится. Те, кто не пережил первую любовь и сразу перескочили из детства в зрелость, миновав юность и молодость, какие-то обделенные, в чем-то даже неполноценные что ли...