Ливонская война. Финал (часть 2-я)...
Набег "лехкой" рати Курбского стал третьим звонком, оповестившим о последнем акте ливонской драмы. Правда, есть серьезные подозрения относительно того, что осознание этого факта пришло к те самые дни, когда Курбский и его люди с взятыми "животами" возвращались в Юрьев...
Русская летопись (явно составлявшаяся с широким использованием разрядных записей и прочих официальных документов) сообщает, что «того же месяца (в мае 1560 г. - Thor) отпустил государь в Немцы воиною и з болшим нарядом к городом бояр своих и воевод за их (ливонцев - Thor) многие неправды и за порушение крестьянские веры и возжжение образов божиих, и святых всех (любопытный пассаж - выходит, что русские полки отправлялись в своего рода крестовый поход! Thor) и за все их неисправление пред государем и за то, что королю городки многие позакладывал и поздовал и сам (явно речь идет о магистре Г. Кеттлере - Thor) и сам х королю ездил и со всею землею прикладывался и против государевы рати помочь емлет и из Заморья наимует».
Иван отнюдь не собирался делиться своей добычей с кем бы то ни было, и в Сигизмундом прежде всего, и о серьезности его намерений относительно «Ифлянтов» свидетельствует как состав самой рати, так и послужной список назначенных руководить ею воевод. Хотя структура рати и была обычной, пятиполковой (полки Большой, Правой и Левой рук, Передовой и Сторожевой), однако воевод в ней было не десять, как обычно (по два на каждый полк), а существенно больше - 17, да еще 2 воеводы при наряде и 2 с татарами. Под ними ходили не много ни мало, а 70 голов, и отсюда можно предположить, что детей боярских в составе рати было около 7 тыс. «голов», а вместе с послужильцами - так и все 8-9 тыс. Добавим к этому казанских и служилых татар, стрельцов и казаков - и вполне возможно, что царская рать насчитывала около 12-14 тыс. «сабель и пищалей», не считая кошевых и прочих некомбатантов (которые, тем не менее, при случае очень даже могли стать комбатантами. Курбский, кстати, по своему обыкновению, завышает, хотя и не так безбожно, как ливонцы, численность русской рати - 30 тыс. конных и 10 тыс. стрельцов и казаков). Любопытно - Кеттлер в своем послании рижанам сообщал, что в осаде Феллина (куда, забегая вперед, отправился Милославский со своими полками) со стороны русских участвовало 100 орудий klein und gross, а более словоохотливый и любящий щегольнуть своими знаниями Реннер «расшифровал» его цифры. В своей хронике он написал, что у русских было 15 fuirmorser, 24 grave stucke an kartouwen und nothschlangen, не считая feltgeschutte. Достойный наряд, что и говорить, и тогда понятно, почему под началом нарядных воевод «ходили» 11 голов (кстати, Курбский в своей «истории» говорит о том, что у Мстиславского было «дел великих» «четыредесять» и прочих полсотни. Почти один в один совпадение с реннеровскими сведениями! И к чему бы это?)
И буквально пара слов о командном составе - «большим» воеводой со своим набатом (тем самым, на помосте, возимом на 4-х лошадях, с 8-ю барабанщиками) был назначен «столп царства» родовитейший и опытный боярин князь И.Ф, Мстиславский (второй в боярской иерархии, а первый, боярин И.Д. Бельский, в это время с ратью из 5 полков с 10-ю воеводами и 46-ю головами стоял в Туле, а еще три полка с 7-ю воеводами, среди которых был 3-й в военной иерархии князь М.И. Воротынский, стояли «в Поле»). В «товарищах» у него ходил боярин М.Я. Морозов, тот самый артиллерийский эксперт, который руководил большим нарядом во время казанской эпопеи 1552 г. и только что, несколько месяцев назад, - командовал нарядом же при осаде и взятии Мариенбурга-Алыста. В списке воевод мы также видим князя П.И Шуйского, героя нарвского взятия и летней кампании 1558 г. А.Д. Басманова, все того же Курбского, Алексея и Данилу Адашевых. Одним словом, это было нечто новое и необычное, чего еще Ливония не видела. Жаль только, летописец не сообщил, каков наказ был Мстиславскому со товарищи, ограничившись стандартной фразой - «над Немцами воиною промышляти, как милосердный бог помочь подаст и утвердит».
"Ориенталы" с обозом из Фронспергера:
О том, что «тираническая кровавая собака» и «заклятый враг нашего и всего христианства» готовит новое наступление на Ливонию, «германы» догадывались еще весной - одна только возросшая активность мелких русских отрядов, набегавших тот тут, то там на владения Ордена и рижского архиепископа, говорила сама за себя, не говоря уже о поступавшей непрерывным потоком информации от ливонских доброхотов в Ругодиве и Юрьеве. Так, 22 апреля ратманы Ревеля получили от своих информаторов известия из Нарвы и Дерпта о том, что русские готовятся к вторжению, а 30 апреля пришло новое известие, что в Дерпт прибыло 6 тыс. русских и что русские наводят два моста через Эмбах. Признаки надвигающейся бури были более чем явственны, но Ливонская конфедерация вступала в новую кампанию совершенно обессиленной внутренними распрями. Как писал Г.В. Форстер, «борьба партий, разъединенность и своекорыстие достигли в Ливонии крайних пределов; об общих действиях мало кто думал, и летописец ливонский (Реннер - Thor) прав, когда говорил, что не знает, кого считать за друга, кого за врага». Никто не хотел брать на себя ответственность и все обращали свой взор к Кеттлеру, а тот «враждовал с Фюрстенбергом, недоволен был и появлением Магнуса (брат датского короля Фридерика II - Thor) в Ливонии, сталкивался постоянно с Ревелем, Ригою и другими городами». К тому же Кеттлер явно был не из тех, кто «к ополчению дерзостен и за свое отечество стоятель», предпочитая битвам дипломатию и интриги. Так и сейчас, столкнувшись с такими трудностями, «без войска и денег, он (т.е. Кеттлер - Thor) обращался к Польше, Пруссии и германскому императору».
Правда, толку от этих обращений было немного. Прусский герцог отделывался сочувствием (хотя, по правде, серьезной помощи гибнущей Ливонии он оказать не мог ввиду ограниченности собственных ресурсов), император, убедившись в том, что его предложение о посредничестве в Москве отвергнуты, занял по отношению к Москве открыто недружелюбную позицию, но конкретной военной помощи Кеттлеру, своему вассалу, оказать не мог (а санкции - что санкции, когда Москва активно развивала отношения, в том числе и торговые, с Англией. Что позволяло ей обойти имперские санкции). Оставалась надежда, что король польский и великий князь литовский Сигизмунд вмешается и защитит Ливонию, тем более что заключенный в 1559 договор с ливонцами его к этому обязывал.
Однако Сигизмунд, несмотря на все воззвания со стороны Кеттлера, который буквально бомбардировал и самого короля, и его вельмож, посланиями с просьбами о помощи, не торопился ввязываться в конфликт. По словам белорусского историка А.Н. Янушкевича, для короля важнее всего было дальнейшее расширение зоны влияния его «панства» в Ливонии, и «на переговорах с ливонскими послами недвусмысленно намекалось, что более значительная военная помощь будет оказана только после размещения в их (ливонских - Thor) замках новых литовских гарнизонов». Медлительность Сигизмунда имела под собой серьезные основания - с одной стороны, пустая казна не позволяла ему не только нарастить веденный на территорию юго-восточной Ливонии ограниченный контингент литовских войск (а согласно договору, король обязался ввести в Ливонию 55 всадников и 500 пехотинцев-драбов), но и содержать уже имеющиеся роты, жолнеры которых, не получая обещанного жалования и прочего содержания разбегались. С другой стороны, королю было выгодно, чтобы московиты еще раз нажали на ливонцев, и тогда те станут в затянувшихся переговорах с Вильно более сговорчивыми (что, забегая вперед, собственно и произошло). Наконец, Сигизмунд не хотел раньше времени прерывать перемирие (желая, чтобы это сделали московиты?), почему в секретной инструкции назначенным командовать «ограниченным контингентом» гетманам Я. Ходкевичу и Ю. Зиновьевичу предписывалось «не поддаваться на провокации», границу не переходить, на просьбы ливонцев помочь им в войне с московитами не отзываться и вообще, делать все, чтобы «початку ку нарушенью перемирья абы люди его кролевской милости зъ себе не давали», почему «того панове гетманове пильно стеречи и росказывати мають стеречи всимъ его кролевской милости подданнымъ».
Одним словом, как и в предыдущие годы, Кеттлеру и Вильгельму приходилось рассчитывать только на свои, совершенно немногочисленные и к тому же не слишком надежные силы. Ливонский хронист С. Хеннинг (настроенный по отношению к Кеттлеру апологетически) в своей хронике писал, что по обычаям Ордена старый магистр В. фон Фюрстенберг выбрал для своей резиденции Феллин, где и расположился со своими рыцарями и ротой кнехтов (согласно Реннеру - 250 чел.), а также с тяжелой и легкой орденской артиллерией. Средства на содержание своего двора и феллинского гарнизона он черпал с земель, прилегающих к Феллину, богатых и мало затронутых войной. Кеттлер же, продолжал Хенниг, был вынужден довольствоваться оставшейся частью орденских владений, по большей части опустошенных и разоренных (и к тому же, согласно сведениям псковских летописей, «то же лето (7068/1560 г. - Thor) было соухо, яровой хлеб не родился, присох бездожием…»). Естественно, что он испытывал серьезнейшие проблемы с обеспечением нанятых немецких рейтар и ландскнехтов деньгами (полученные под залог замков литовские и прусские субсидии закончились быстро, а новых не предвиделось), провиантом и фуражом. В итоге часть из них, не получая обещанного, отказалась дальше нести службу и, по словам Хеннинга, «свернув знамена, разбрелась в разные стороны, добавляя несчастий к бедствиям, окружившим отечество (Ливонию - Thor)…». К тому же, по словам секретаря Кеттлера, и на оставшихся наемников было мало надежды - они могли взбунтоваться в любой момент (как это случилось, подчеркнул Хеннинг, потом в Феллине)...
Бытовая такая сценка из жизни ландкснехтов:
To be continued...