Края.
Снег за окном летит со скоростью света. Холодно там. А я, вмазаный галопередолом - подарок от доброй мед. сестры - сижу на своём шконаре и держусь двумя руками за края своей вселенной. Смирительную рубашку сняли, сквозняк надувает правый бок. Одни называют это дуркой, другие домом скорби, а третьи... Третьи здесь, со мной, в моём новом мире.
По щеке ещё недавно текла слеза - страх укола и нежность сестры. Дыхание холода и мухи путаются в паутине на потолке. Хочется мороженого и конца света. Но свет жив, свет убивает темноту.
Я рисую круги. Раз, два - они под глазами, большие, синие, безжизненные, едят мою кожу, оставляя следы смерти на лице. Три, четыре, пять. Я не иду искать. Я сижу, цепляясь за края вселенной, я не знаю, чего хочу. Не хочу боли укола, не хочу в рубашку. А руки тянутся к ней и несётся снег за окном.
Свет фонаря убивает мысли, чужое горе ломает связь с жизнью, собственные мысли предают. Холод надувает бок. Завтра будет болеть, ныть, завтра он будет простужен. Он, не я. Я - не он. Кто я?
Думаю, что думать не стоит, но даже галопередол не способен отучить меня от этой вредной привычки. Думаю о жизни, которой нет, о смысле, которого и ждать не стоит, о счастье. Мариенгоф писал, что счастья нужно просить у судьбы, как больной нищий просит подаяния: "Гражданочка, подай, а то плюну на тебя. У меня сифилис!"
Но счастья просить не у кого. Сижу, держусь двумя руками за края вселенной. Эх, не отцепится бы, а то придут опять санитары, скрутят. Нет, не боюсь я их. От рубашки мне не по себе. Хотя, иногда хочется, чтобы вот так, без движений, скованый, без воли.
Кровь медленно несёт по венам спокойствие. Снег за окном летит со скоростью света. Похоже, я здесь надолго.
По щеке ещё недавно текла слеза - страх укола и нежность сестры. Дыхание холода и мухи путаются в паутине на потолке. Хочется мороженого и конца света. Но свет жив, свет убивает темноту.
Я рисую круги. Раз, два - они под глазами, большие, синие, безжизненные, едят мою кожу, оставляя следы смерти на лице. Три, четыре, пять. Я не иду искать. Я сижу, цепляясь за края вселенной, я не знаю, чего хочу. Не хочу боли укола, не хочу в рубашку. А руки тянутся к ней и несётся снег за окном.
Свет фонаря убивает мысли, чужое горе ломает связь с жизнью, собственные мысли предают. Холод надувает бок. Завтра будет болеть, ныть, завтра он будет простужен. Он, не я. Я - не он. Кто я?
Думаю, что думать не стоит, но даже галопередол не способен отучить меня от этой вредной привычки. Думаю о жизни, которой нет, о смысле, которого и ждать не стоит, о счастье. Мариенгоф писал, что счастья нужно просить у судьбы, как больной нищий просит подаяния: "Гражданочка, подай, а то плюну на тебя. У меня сифилис!"
Но счастья просить не у кого. Сижу, держусь двумя руками за края вселенной. Эх, не отцепится бы, а то придут опять санитары, скрутят. Нет, не боюсь я их. От рубашки мне не по себе. Хотя, иногда хочется, чтобы вот так, без движений, скованый, без воли.
Кровь медленно несёт по венам спокойствие. Снег за окном летит со скоростью света. Похоже, я здесь надолго.