ожидание катастрофы
Когда мне плохо, я не могу есть. Это очень удобно, потому что кому же захочется быть и несчастливым, и жирным? Но к сожалению, есть все же надо. Обычно я сажусь перед тарелкой и сижу так час-полтора. Ем очень медленно и неохотно свою соленую горькую трапезу. Солоно мне, конечно же, от моих горьких-горьких слезок, которые, минуя уголки глаз, оказываются сразу в горле и сдабривают продукты на подступах в пищевод.
Еще от большого горя я люблю от чего-нибудь избавиться: это могут быть старые фотографии, предметы мебели, но чаще - содержимое жесткого диска и списка контактов. По всему выходит, что пустота меня успокаивает. Я люблю пустоту. Пустота - это ведь простор. Поэтому страдая хорошо идти гулять. Или кататься на велосипеде с порожним привычно шлепающим по спине рюкзаком. От катания в голове пусто-пусто, а тело становится легкое, будто без костей.
И вот когда и снаружи, и внутри пустота - голод и воздух, становится так хорошо, и наступает счастье, безбрежное, все вымещающее, монолитное счастье, в котором уже нет места ничему. И в этом счастии я растворяюсь.
Еще от большого горя я люблю от чего-нибудь избавиться: это могут быть старые фотографии, предметы мебели, но чаще - содержимое жесткого диска и списка контактов. По всему выходит, что пустота меня успокаивает. Я люблю пустоту. Пустота - это ведь простор. Поэтому страдая хорошо идти гулять. Или кататься на велосипеде с порожним привычно шлепающим по спине рюкзаком. От катания в голове пусто-пусто, а тело становится легкое, будто без костей.
И вот когда и снаружи, и внутри пустота - голод и воздух, становится так хорошо, и наступает счастье, безбрежное, все вымещающее, монолитное счастье, в котором уже нет места ничему. И в этом счастии я растворяюсь.