Элегиачески-снобское (бродя по городу)
Да, не скрою, мне радостно промозглым декабрьским днем зайти в теплую библиотеку на Театральной (где впервые побывала с бабушкой лет в семь), выпросить ящик из рукописного каталога, который составил еще чиновник Дирекции императорских театров, получить через десять минут искомую пьеску и найти на титуле нужную цензорскую запись - живую, с росчерком.
А потом пройти через Аничков на Фонтанку - в другой старый дом (где класса с четвертого сиживала при свете зеленого абажура над какими-то путешествиями) и найти там нотный альбом с пометками издателя - высокородного стихоплета и меломана, давно забытого всеми, кроме меня, ну, и может быть еще одного придурка.
А наутро забрести на стрелку Васильевского, где еще в одном ампирном доме (эта дверь впервые отворена в студенческие годы) можно прочитать водевильчик из дурацкого старинного альманаха, почему-то сохранившегося в библиотеке Блока, а потом поискать его по театральным объявлениям в «Молве», по экземпляру, куда атрибуции вписаны карандашом Миши Лонгинова.
Но мне совсем не нравится, что во многих таких местах нельзя даже самому посмотреть каталог, не говоря уже о несуществующих базах данных и оцифрованных коллекциях. Что запросы с видимым трудом выполняют несчастные пожилые дамы с облезшей черной ваксой на седых головах, а молодые совсем не понимают, о чем ты им талдычишь.
И еще меньше мне нравится, что исчезает та овеществленная среда, которая предопределяла, формировала и хранила мою память. Что вот эти дома, где я сама, мои родичи и предки до пятого-шестого колена учились и учили, выступали, писали и читали, делали опыты, занимались наукой, лечили, - они уже заняты чем-то сиюминутным - банками, ресторанами и магазинами, а те, которые еще не, могут пойти тем же путем в самом недалеком будущем.
Разумеется tempus fugit, но при этом совсем не утешает, что aeternitas manet, ибо пресловутое жерло таки имеет место.
А потом пройти через Аничков на Фонтанку - в другой старый дом (где класса с четвертого сиживала при свете зеленого абажура над какими-то путешествиями) и найти там нотный альбом с пометками издателя - высокородного стихоплета и меломана, давно забытого всеми, кроме меня, ну, и может быть еще одного придурка.
А наутро забрести на стрелку Васильевского, где еще в одном ампирном доме (эта дверь впервые отворена в студенческие годы) можно прочитать водевильчик из дурацкого старинного альманаха, почему-то сохранившегося в библиотеке Блока, а потом поискать его по театральным объявлениям в «Молве», по экземпляру, куда атрибуции вписаны карандашом Миши Лонгинова.
Но мне совсем не нравится, что во многих таких местах нельзя даже самому посмотреть каталог, не говоря уже о несуществующих базах данных и оцифрованных коллекциях. Что запросы с видимым трудом выполняют несчастные пожилые дамы с облезшей черной ваксой на седых головах, а молодые совсем не понимают, о чем ты им талдычишь.
И еще меньше мне нравится, что исчезает та овеществленная среда, которая предопределяла, формировала и хранила мою память. Что вот эти дома, где я сама, мои родичи и предки до пятого-шестого колена учились и учили, выступали, писали и читали, делали опыты, занимались наукой, лечили, - они уже заняты чем-то сиюминутным - банками, ресторанами и магазинами, а те, которые еще не, могут пойти тем же путем в самом недалеком будущем.
Разумеется tempus fugit, но при этом совсем не утешает, что aeternitas manet, ибо пресловутое жерло таки имеет место.