Читательский дневник: М.А. Булгаков, Белая гвардия. (Сезонное/номерное переосмысление.)
Спонтанно перечитала "Белую гвардию". (Как будто мне мало булгаковщины в виде МиМ)
Традиционно умиляет сцена, в которой Тальберг просит Николку и прочих присмотреть за Еленой. Это практически к вопросу об ответственности мужчин за своих женщин. Не социализм, не феминизм их развратили и отучили быть защитниками, а сами женщины. Еленка сама Тальберга защищает, мне кажется. И в этом есть нечто противоестественное. Если это не эволюция, то девиация, а если это не девиация, то почему так странно выглядит?)
***
Дивный булгаковский язык, ставший за годы моих исследований если уж не моим, то родным и интуитивно понятным, - о, как я его люблю, со всей ритмичностью, напевностью, силой изобразительности и силой вовлечения читателя внутрь повествования! Это то, чем пять лет назад меня в процессе работы над курсовым проектом настолько поразила до того читанная с полсотни раз бездумно МиМ, что я влипла в нее со всей страстью, изо всех сил, отчаянно и глубоко, и исследую по сей день переводы, оригинал и всякие лингвистические вещи, обывателю в них незаметные.
Смотрите, какой он - язык великого Булгакова! Вот, например, в описаниях, данных теми скупыми штрихами, которые в полстроки дают полноценный портрет, какой в толстовской эпопее пишется пятью страницами:
"Елена, которой не дали опомниться после отъезда Тальберга... от белого вина не пропадает боль совсем, а только тупеет, Елена на председательском месте, на узком конце стола, в кресле. На противоположном - Мышлаевский, мохнат, бел, в халате и лицо в пятнах от водки и бешеной усталости. Глаза его в красных кольцах - стужа, пережитый страх, водка, злоба."
Или вот:
"Как многоярусные соты, дымился и шумел и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром. Целыми днями винтами шел из бесчисленных труб дым к небу. Улицы курились дымкой, и скрипел сбитый гигантский снег. И в пять, и в шесть, и в семь этажей громоздились дома. Днем их окна были черны, а ночью горели рядами в темно-синей выси. Цепочками, сколько хватало глаз, как драгоценные камни, сияли электрические шары, высоко подвешенные на закорючках серых длинных столбов. Днем с приятным ровным гудением бегали трамваи с желтыми соломенными пухлыми сиденьями, по образцу заграничных. Со ската на скат, покрикивая, ехали извозчики, и темные воротники - мех серебристый и черный - делали женские лица загадочными и красивыми.
Сады стояли безмолвные и спокойные, отягченные белым, нетронутым снегом. И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира. Они раскинулись повсюду огромными пятнами, с аллеями, каштанами, оврагами, кленами и липами."
Видите? И Город, и извозчиков в заиндевелых мехах, сады, и безмолвие, растекшиеся по тем садам, как пресловутое затишье перед бурей. Все видно, все видимо, все передано точь-в-точь таким, каким молодой врач Михаил Афанасьевич это увидел в смутный восемнадцатый год в том самом Городе, где, как сказал другой великий, оказался случайно в центре зимы и холода.
***
По ходу повествования разбегается один дивизион, умирает в соседнем эпизоде глупой смертью один еврей, доставший из кармана неудачный документ, и материализуется тут же один Петлюра. Пэтурра, как называли его организованно разбежавшиеся из Города немцы.
1918 год, каким его рисует Булгаков, смутен, весел и смертен. Кокаин, богоборчество, стихотворцы, богомольцы, интеллигенты и проститутки на фоне армий и войны всех со всеми. И это совсем не выглядит пошлым, как не выглядит пошлой Маргарита в 21 главе МиМ или, скажем, рассуждения о стальном горле, а даже и звездная сыпь, давшая имя целому рассказу и неудобную проблему - не одному поколению. Потому что таков авторский стиль, видимо. Как говорится, "прокуратор тонко понимает вопрос".
Кстати, Николка-то списан с небезызвестного Николая Афанасьевича Булгакова, того самого, который философ, теолог и брат. И отсюда у меня логичный вопрос, с кого писали старшего Турбина. (Но я не хочу на него отвечать, чтобы не рушить себе интриги повествования, которая каждый раз внове, потому как каждый раз - новая. Люблю булгаковские скрытые смыслы и связанные с ними языковые многослойности).
***
Удивительный в Белой гвардии финал: открыто-закрытый. Вроде и смысловая развязка есть, и точка поставлена, а все равно остается недосказанность и скрытое предложение читателю - домыслите, уважаемый, проживите и доживите внутренне события и выведите их в логическое завершение по своему вкусу.
Почему "Дни Турбиных" (пьесу по Б.Г.) любил Сталин, ясно уже в дебютном прочтении (романа, пьесы, - здесь неважно) из последних глав: если такие сильные личности, как Турбины, сдались и, что важно, вслух признали, что красные лучше (!) всех прочих наличных альтернатив, то, значит, большевизм необорим (о реставрации монархии, замечу, речи не шло, а разговоры о необходимости прорыва "на Дон, к Деникину" тоже заглохли со временем, что весьма симптоматично.) Впрочем, у истории оказалось иное мнение, как известно, обо всем этом, а о необоримости - особенно.
***
Любопытства ради почитала возможные финалы "Белой гвардии", чего бежала много лет после неудачи с Алым и Синим финалами у Лукьяненко в той пресловутой книге, которую экранизировали да не доэкранизировали (и слава б-гу). Я, кстати, не за Алый. Смешно, конечно, ровнять Булгакова с Лукьяненко (хотя и того я весьма люблю и уважаю). Но это про воду и молоко, знаете ли. А так-то зря бежала, конечно.
Да, финал действительно частично открыт, судя по авторским вариациям на тему. Более всего понравился тот, что с елкой, смокингами и прекрасной Ириной Най (она прекрасна уже своей проницательностью, там читать надо, цитаты бессильны).