Приблуды звукозаписи
Вспоминаю, прижавшись потным лбом к ледяному стеклу в тамбуре, как вчера с Другом смотрел фильм Classic Albums о группе The Doors. Седой клавишник на пару с высохшим барабанщиком трепещущими голосами рассказывали, как они полным составом начинающего музыкального коллектива жили в Лос-Анджелесе на побережье. Как играли на теплом песке под красным солнцем лучшие в мире песни. Показывали фотографии - небольшая построечка, эдакий "цивильный сарай", с прозрачными застекленными стенами метрах в двухстах от кромки воды, молодые и веселые музыканты и закатное солнце.
Фильм досмотреть до конца не успели. Вышли на улицу. Холодно, мокро, серо и пасмурно. Мы шли куда-то вглубь города, без повода и цели. Никакой повод (разве что только железобетонные обстоятельства) собаку в такую погоду не выгонит. Шли и мечтали, пока эти самые "обстоятельства" были далеко. Если бы мы жили на побережье, то играли самую прекрасную музыку на свете. А дождь, тем временем, окончательно превратился в снег. На черно-серый асфальт и грязно-зеленые проплешины зелени опускалась едва заметная снежная мука, которая тут же исчезала.
- Это, кстати, не первый снег, - сказал я ему, - Помнишь, по моему еще в середине октября нас засыпало? Ты тогда дома был или в Москве, как и я, все пропустил?
- А, точно, точно. Я дома сидел. Красиво было в тот день. Но и холод приличный был.
Слева от нас снежные крупинки плакали на свежее пепелище. Раньше, помню, лет семь - десять назад, здесь был обширный частный сектор. Этакие дачи академиков, которые со временем состарились и стали дачами обыкновенными, пенсионерскими. Давно уже этот "минипоселок" расчистили ковшами и утрамбовали колесами, построили четыре высотных дома, заасфальтировали два новых двора, лес по вырубали. Все оприходовали, кроме пары десятков домиков. А, кстати, прямо посреди соседнего двора, стоит, гордо огороженный гофрой, изрезанной граффити, старый одноэтажный дом, брутальный такой деревенский дом. Живет в нем старая, как и свое жилище, бабуля. Бабуля коз держит, пасет чуть ли ни ежедневно на клочке травы между гаражами и железной дорогой и с гордостью водит от загона к пастбищу и обратно по вымощенному плиткой тротуару. В общем, не в том месте живет бабушка. Но, как ни странно, ни риелторы, ни управдом, ни милиция, ни полиция, ни прочие прелести демократии согнать ее с этого места не смогли. И не смогут, я думаю.
Так вот, к чему я все это - жители притесняемых частных домов тоже не сдаются, вдохновленные подвигом бабули - козоводки. Строительная компания уже новый котлован рыть собралась, а землю от "селян" все никак освободить не могут. Говорят, жгли уже кого-то, еще когда первую стройку затевали. И вот, вчера крайний дом сгорел. Раньше, когда я там проходил, обращал внимание на низенький небогатый дом, окруженный невысоким зеленым заборчиком и пушистыми елками. Теперь на том месте вьются клубы дыма и пара, пожарники тяжелыми ботинками втаптывают в сырую землю осколки черных досок, а в центре всего этого возвышаются обглоданные кости несущих бревен, сморщенная кожа стен и иглы досок дверных косяков и оконных рам. А на заборе висит табличка с удручающей надписью.
Дом номер ноль.
Кстати, вчера вечером, когда лохмотья огня полыхали, сквозь жерло распахнутых ворот освещая заревом раскисшую землю, окруженные зрителями, как какой-нибудь праздничный салют, недалеко от места пожара я встретил (какое совпадение) пожарника, который устало брел по улице, светя себе фонарем под ноги (это при том, что уличные фонари работают исправно и вокруг довольно светло), он осведомился у меня насчет ближайшего канализационного люка.
И снова я вспомнил солнечный Лос-Анджелес и побережье, глотая открытым ртом опостылевшие еще с прошлых лет снежинки, сказал:
- Да, мэн, в каком месте они писали музыку, и в каком месте работают наши музыканты. Поэтому, русский рок...
Ругайте наш рок. Не любите нашу музыку. В серо-черной стране зимы и елок можно играть только шансон и погребальный звон бутылок, поэтому я забираю назад все плохие слова, которые когда-либо говорил о российских рокерах. Ну... почти все.
Фильм досмотреть до конца не успели. Вышли на улицу. Холодно, мокро, серо и пасмурно. Мы шли куда-то вглубь города, без повода и цели. Никакой повод (разве что только железобетонные обстоятельства) собаку в такую погоду не выгонит. Шли и мечтали, пока эти самые "обстоятельства" были далеко. Если бы мы жили на побережье, то играли самую прекрасную музыку на свете. А дождь, тем временем, окончательно превратился в снег. На черно-серый асфальт и грязно-зеленые проплешины зелени опускалась едва заметная снежная мука, которая тут же исчезала.
- Это, кстати, не первый снег, - сказал я ему, - Помнишь, по моему еще в середине октября нас засыпало? Ты тогда дома был или в Москве, как и я, все пропустил?
- А, точно, точно. Я дома сидел. Красиво было в тот день. Но и холод приличный был.
Слева от нас снежные крупинки плакали на свежее пепелище. Раньше, помню, лет семь - десять назад, здесь был обширный частный сектор. Этакие дачи академиков, которые со временем состарились и стали дачами обыкновенными, пенсионерскими. Давно уже этот "минипоселок" расчистили ковшами и утрамбовали колесами, построили четыре высотных дома, заасфальтировали два новых двора, лес по вырубали. Все оприходовали, кроме пары десятков домиков. А, кстати, прямо посреди соседнего двора, стоит, гордо огороженный гофрой, изрезанной граффити, старый одноэтажный дом, брутальный такой деревенский дом. Живет в нем старая, как и свое жилище, бабуля. Бабуля коз держит, пасет чуть ли ни ежедневно на клочке травы между гаражами и железной дорогой и с гордостью водит от загона к пастбищу и обратно по вымощенному плиткой тротуару. В общем, не в том месте живет бабушка. Но, как ни странно, ни риелторы, ни управдом, ни милиция, ни полиция, ни прочие прелести демократии согнать ее с этого места не смогли. И не смогут, я думаю.
Так вот, к чему я все это - жители притесняемых частных домов тоже не сдаются, вдохновленные подвигом бабули - козоводки. Строительная компания уже новый котлован рыть собралась, а землю от "селян" все никак освободить не могут. Говорят, жгли уже кого-то, еще когда первую стройку затевали. И вот, вчера крайний дом сгорел. Раньше, когда я там проходил, обращал внимание на низенький небогатый дом, окруженный невысоким зеленым заборчиком и пушистыми елками. Теперь на том месте вьются клубы дыма и пара, пожарники тяжелыми ботинками втаптывают в сырую землю осколки черных досок, а в центре всего этого возвышаются обглоданные кости несущих бревен, сморщенная кожа стен и иглы досок дверных косяков и оконных рам. А на заборе висит табличка с удручающей надписью.
Дом номер ноль.
Кстати, вчера вечером, когда лохмотья огня полыхали, сквозь жерло распахнутых ворот освещая заревом раскисшую землю, окруженные зрителями, как какой-нибудь праздничный салют, недалеко от места пожара я встретил (какое совпадение) пожарника, который устало брел по улице, светя себе фонарем под ноги (это при том, что уличные фонари работают исправно и вокруг довольно светло), он осведомился у меня насчет ближайшего канализационного люка.
И снова я вспомнил солнечный Лос-Анджелес и побережье, глотая открытым ртом опостылевшие еще с прошлых лет снежинки, сказал:
- Да, мэн, в каком месте они писали музыку, и в каком месте работают наши музыканты. Поэтому, русский рок...
Ругайте наш рок. Не любите нашу музыку. В серо-черной стране зимы и елок можно играть только шансон и погребальный звон бутылок, поэтому я забираю назад все плохие слова, которые когда-либо говорил о российских рокерах. Ну... почти все.