Интересное из ФБ:
Юрий Буйда.
Растабуирование запретного - вот что сейчас происходит в духовной жизни России. Хорошо это или плохо - понять пока трудно. Но, кажется, интеллигенция позвала черта - и он явился. Bonne hypocrisie, «хорошее лицемерие», основа т.н. политкорректности (и морали, что уж там), - отбрасывается. Псевдолиберальные публицисты самым омерзительным образом кричат о «православнутости», о «православии головного мозга», о недоброкачественности русского народа (прежде всего в политическом отношении), трактуют нашу историю самым дурацким образом (что уже было в 90-х: страна рабов), без оглядки, не зная этой истории вовсе и не желая знать, - и что же? В другом лагере поднимаются в ответ самые черные и самые жестокие силы, развязывается антисемитская кампания в социальных сетях, а заодно - и антилиберальная, что многим кажется естественной реакцией на бесовские крики, естественной, хотя и бесперспективной. Впрочем, и само понятие «либерализм» сегодня употребляется в каком-то пещерном смысле что теми, что этими. Дискредитация всех идей - явление вовсе не новое, но выражается это сегодня во все более мерзких формах. В мерзких и комичных, поскольку не было и нет у нас ни либерализма, ни либералов, а для «за веру, царя и отечества» сегодня и почвы-то нету.
Власти приписываются все смертные грехи, но власть сейчас - единственная сила, которая действительно слышит голос молчаливого большинства, а потому и противопоставить ей - нечего: ни людей, ни идей. Ситуация напоминает патовую, но не является таковой, потому что это история, а не шахматы: все меняется, хотя часто кажется, что это бег по кругу. Ну отчасти это так и есть. И этот круг не разорвать и не открыть двери в будущее, если валить вину за все на других. Только взяв вину за Смуту на себя, русские люди смогли совершить прорыв в будущее.
Однако интеллигенция пытается встать «между» - между властью и народом: вот пусть они, «те» и «эти», и берут всю вину на себя, потому что это их вина, а не наша. Горести не расширяют их сердца, но отравляют. И эти люди с отравленными сердцами сегодня пытаются указывать всем нам путь, хотя все идеи их - в лучшем случае из 90-х, это псевдоидеи, у которых нет будущего. Собственно, мы и являемся свидетелями смерти этих псевдоидей и их адептов. В 90-х они создали свой мир, в котором можно заработать большие деньги, создали «проекты» (которые начали выдыхаться уже в начале нулевых), и когда этот маленький мир столкнулся с большим, псевдоидеи породили псевдооппозицию и псевдореволюционные настроения в узком круге «людей с конфетной фабрики». Их газеты и журналы с маленькими тиражами, их маленькое телевидение «для своих», их «левизна на продажу» - их маленький мир начинает трещать по швам. Впрочем, это вовсе не значит, что он обречен: в нынешней безвоздушной цивилизации всегда найдется место для новых и новых маленьких миров, для новых «конфетных фабрик». Эти обессмысливаются - появятся другие. Это не хорошо и не плохо: это и есть новое Средневековье. Доброжелатель даже скажет, что сегодняшняя «конфетная фабрика» - это такой Соломенный переулок в средневековом Париже (студенты Сорбонны слушали профессоров, сидя в аудиториях на полу, устланном соломой). Но в те времена с чертом не шутили.
Позвали черта - и он явился.
Но так ли уж это плохо? Черно-белого ответа не существует. Обострились реальные проблемы общества - власти, оппозиции, Церкви, интеллигенции, они, эти проблемы, вываливаются из бездонной бочки, пугают своим ужасным видом (а как ему быть не ужасным?), пугает будущее, которое не пугает только дураков со спичками, пугает кризис, который уже «увольняет ненужных», вовсю - хотя многие не замечают этого - идет переформатирование русского капитализма, прощающегося с 90-ми и с его звездами, называющими себя оппозиционерами, но наверняка появятся новые, может быть, настоящие оппозиционеры, меняется власть, хотя видеть это многие отказываются наотрез (и это для них же и опасно)...
Но ведь и провинция оживает - пусть вовсе не так, как кажется многим из Москвы, из редакционных кабинетов. Там не «отстающая жизнь», которая пытается наверстать, не «параллельная жизнь», - там другая жизнь, которая тяжко ворочается в темноте, не узнанная пока и не названная, но она набирает силу - очень-очень медленно и очень-очень мучительно, и там не только желание «нажраться от пуза», не только «купить все»: в конце-то концов, те самые «последние люди», которые в «последние времена» меняют историю, - они там, их там больше, но мы их пока не видим или не хотим видеть. Они есть и в столицах, в больших городах, которые на 90 процентов - все еще та же провинция, просто переехавшая в город за лучшей жизнью. Молчаливое большинство всегда лучше нас знает, как обращаться с чертом, которого позвали...
А самое, пожалуй, страшное во всей этой истории заключается в том, что почти никто - я имею в виду интеллигенцию - не хочет Россию считать Россией. Например, самая «громкая» часть интеллигенции недовольна православием, которое считает безусловной истиной мысль о том, что существует нечто более значительное, чем отдельная личность и ее свобода, и эта личность достигает совершенства, лишь растворившись в том, что не только больше, но и выше ее. При этом православие понимает, что человеческого в человеке - щепоть, крошка, а тяга человека к злу - естественна, почти инстинктивна, потому что зло делает человека сильнее. Интеллигенция - «громкая» ее часть - даже не понимает, что это изменить трудно, а то и невозможно, а может быть, и не нужно, потому что это и есть тысячелетняя история России, сама Россия, не понимает и не пытается понять всей огромности этой проблемы. Она «всего-навсего» хочет протестантизма с его персонализмом, как будто это можно запросто купить в супермаркете. Да и хочет ли на самом деле? Вряд ли, потому что равнодушна к религии или враждебна к ней - часто только потому, что враждебна к власти (которая тоже не знает, «что делать» с этой иррациональной частью общественного сознания религией и Церковью).
В XIX веке интеллигенции было проще: она страдала за русский народ, была его частью - ну в той или иной степени. Советской интеллигенции было потруднее: ей приходилось страдать за все советские народы, а это невозможно. Да и страдание как-то обесценилось, обессмыслилось, распалось на дозволенное и недозволенное. А нынешняя интеллигенция и страдать-то не может, не хочет и не умеет. И за какой народ ей страдать, если что? За русский? Так ведь сразу обзовут нехорошими словами. За нерусский - тоже обзовут. И страдать - ну зачем именно страдать-то? В потребительском-то обществе нет такого товара.
И дело не в том, что народа нет или изменилось содержание этого понятия. Дело в том, что интеллигенции нет. Во всяком случае - в классическом понимании этого слова. Потому что врач-взяточник или пьющая сельская библиотекарша, которую больше заботит привес ее домашних свиней - иначе не выжить, это уже вроде и не интеллигенция. Но если считать и ее, а считать приходится и ее, то любой социологический опрос покажет, что 99 процентов из всей интеллигенции принадлежат к молчаливому большинству и ни за что не согласится с тем, что «громкое» меньшинство - это crème de la crème российского мыслящего сословия.
В общем, мало-помалу дело идет к тому, к чему оно давно пришло во многих странах: интеллектуалы живут сами по себе, рассуждая все больше о суффиксах в языке суахили, народы - сам по себе, и ни те, ни другие, как правило, друг о друге не вспоминают и друг дружку не трогают.
Но у нас до этого далековато. У нас все иначе. И пока многие люди по-прежнему считают себя частью интеллигенции, возникает вопрос об их месте в русской жизни.
«Среди кажущейся хаотичности нашего таинственного мира отдельная личность так крепко связана со всей общественной системой, а все системы - между собой и с окружающим миром, что, отступив в сторону хотя бы на мгновение, человек подвергает себя страшному риску навсегда потерять свое место в жизни. Подобно Уэйкфилду, он может оказаться, если позволено будет так выразиться, отверженным вселенной» - это из рассказа Готорна «Уэйкфилд», одного из самых странных и самых страшных в мировой литературе. Интеллигенция вполне может оказаться в роли такого вот Уэйкфилда, который однажды ни с того ни с сего ушел из дома, а потом ни с того ни с сего вернулся. Он не никто - он ничто. Готорн не рассказывает о том, что произошло с Уэйкфилдом потом, но мы-то знаем, что в XX веке его прирезали, как Йозефа К. «Как собаку».
Ссылка на ФБ: http://www.facebook.com/yuri.buida/posts/413596512036407
Растабуирование запретного - вот что сейчас происходит в духовной жизни России. Хорошо это или плохо - понять пока трудно. Но, кажется, интеллигенция позвала черта - и он явился. Bonne hypocrisie, «хорошее лицемерие», основа т.н. политкорректности (и морали, что уж там), - отбрасывается. Псевдолиберальные публицисты самым омерзительным образом кричат о «православнутости», о «православии головного мозга», о недоброкачественности русского народа (прежде всего в политическом отношении), трактуют нашу историю самым дурацким образом (что уже было в 90-х: страна рабов), без оглядки, не зная этой истории вовсе и не желая знать, - и что же? В другом лагере поднимаются в ответ самые черные и самые жестокие силы, развязывается антисемитская кампания в социальных сетях, а заодно - и антилиберальная, что многим кажется естественной реакцией на бесовские крики, естественной, хотя и бесперспективной. Впрочем, и само понятие «либерализм» сегодня употребляется в каком-то пещерном смысле что теми, что этими. Дискредитация всех идей - явление вовсе не новое, но выражается это сегодня во все более мерзких формах. В мерзких и комичных, поскольку не было и нет у нас ни либерализма, ни либералов, а для «за веру, царя и отечества» сегодня и почвы-то нету.
Власти приписываются все смертные грехи, но власть сейчас - единственная сила, которая действительно слышит голос молчаливого большинства, а потому и противопоставить ей - нечего: ни людей, ни идей. Ситуация напоминает патовую, но не является таковой, потому что это история, а не шахматы: все меняется, хотя часто кажется, что это бег по кругу. Ну отчасти это так и есть. И этот круг не разорвать и не открыть двери в будущее, если валить вину за все на других. Только взяв вину за Смуту на себя, русские люди смогли совершить прорыв в будущее.
Однако интеллигенция пытается встать «между» - между властью и народом: вот пусть они, «те» и «эти», и берут всю вину на себя, потому что это их вина, а не наша. Горести не расширяют их сердца, но отравляют. И эти люди с отравленными сердцами сегодня пытаются указывать всем нам путь, хотя все идеи их - в лучшем случае из 90-х, это псевдоидеи, у которых нет будущего. Собственно, мы и являемся свидетелями смерти этих псевдоидей и их адептов. В 90-х они создали свой мир, в котором можно заработать большие деньги, создали «проекты» (которые начали выдыхаться уже в начале нулевых), и когда этот маленький мир столкнулся с большим, псевдоидеи породили псевдооппозицию и псевдореволюционные настроения в узком круге «людей с конфетной фабрики». Их газеты и журналы с маленькими тиражами, их маленькое телевидение «для своих», их «левизна на продажу» - их маленький мир начинает трещать по швам. Впрочем, это вовсе не значит, что он обречен: в нынешней безвоздушной цивилизации всегда найдется место для новых и новых маленьких миров, для новых «конфетных фабрик». Эти обессмысливаются - появятся другие. Это не хорошо и не плохо: это и есть новое Средневековье. Доброжелатель даже скажет, что сегодняшняя «конфетная фабрика» - это такой Соломенный переулок в средневековом Париже (студенты Сорбонны слушали профессоров, сидя в аудиториях на полу, устланном соломой). Но в те времена с чертом не шутили.
Позвали черта - и он явился.
Но так ли уж это плохо? Черно-белого ответа не существует. Обострились реальные проблемы общества - власти, оппозиции, Церкви, интеллигенции, они, эти проблемы, вываливаются из бездонной бочки, пугают своим ужасным видом (а как ему быть не ужасным?), пугает будущее, которое не пугает только дураков со спичками, пугает кризис, который уже «увольняет ненужных», вовсю - хотя многие не замечают этого - идет переформатирование русского капитализма, прощающегося с 90-ми и с его звездами, называющими себя оппозиционерами, но наверняка появятся новые, может быть, настоящие оппозиционеры, меняется власть, хотя видеть это многие отказываются наотрез (и это для них же и опасно)...
Но ведь и провинция оживает - пусть вовсе не так, как кажется многим из Москвы, из редакционных кабинетов. Там не «отстающая жизнь», которая пытается наверстать, не «параллельная жизнь», - там другая жизнь, которая тяжко ворочается в темноте, не узнанная пока и не названная, но она набирает силу - очень-очень медленно и очень-очень мучительно, и там не только желание «нажраться от пуза», не только «купить все»: в конце-то концов, те самые «последние люди», которые в «последние времена» меняют историю, - они там, их там больше, но мы их пока не видим или не хотим видеть. Они есть и в столицах, в больших городах, которые на 90 процентов - все еще та же провинция, просто переехавшая в город за лучшей жизнью. Молчаливое большинство всегда лучше нас знает, как обращаться с чертом, которого позвали...
А самое, пожалуй, страшное во всей этой истории заключается в том, что почти никто - я имею в виду интеллигенцию - не хочет Россию считать Россией. Например, самая «громкая» часть интеллигенции недовольна православием, которое считает безусловной истиной мысль о том, что существует нечто более значительное, чем отдельная личность и ее свобода, и эта личность достигает совершенства, лишь растворившись в том, что не только больше, но и выше ее. При этом православие понимает, что человеческого в человеке - щепоть, крошка, а тяга человека к злу - естественна, почти инстинктивна, потому что зло делает человека сильнее. Интеллигенция - «громкая» ее часть - даже не понимает, что это изменить трудно, а то и невозможно, а может быть, и не нужно, потому что это и есть тысячелетняя история России, сама Россия, не понимает и не пытается понять всей огромности этой проблемы. Она «всего-навсего» хочет протестантизма с его персонализмом, как будто это можно запросто купить в супермаркете. Да и хочет ли на самом деле? Вряд ли, потому что равнодушна к религии или враждебна к ней - часто только потому, что враждебна к власти (которая тоже не знает, «что делать» с этой иррациональной частью общественного сознания религией и Церковью).
В XIX веке интеллигенции было проще: она страдала за русский народ, была его частью - ну в той или иной степени. Советской интеллигенции было потруднее: ей приходилось страдать за все советские народы, а это невозможно. Да и страдание как-то обесценилось, обессмыслилось, распалось на дозволенное и недозволенное. А нынешняя интеллигенция и страдать-то не может, не хочет и не умеет. И за какой народ ей страдать, если что? За русский? Так ведь сразу обзовут нехорошими словами. За нерусский - тоже обзовут. И страдать - ну зачем именно страдать-то? В потребительском-то обществе нет такого товара.
И дело не в том, что народа нет или изменилось содержание этого понятия. Дело в том, что интеллигенции нет. Во всяком случае - в классическом понимании этого слова. Потому что врач-взяточник или пьющая сельская библиотекарша, которую больше заботит привес ее домашних свиней - иначе не выжить, это уже вроде и не интеллигенция. Но если считать и ее, а считать приходится и ее, то любой социологический опрос покажет, что 99 процентов из всей интеллигенции принадлежат к молчаливому большинству и ни за что не согласится с тем, что «громкое» меньшинство - это crème de la crème российского мыслящего сословия.
В общем, мало-помалу дело идет к тому, к чему оно давно пришло во многих странах: интеллектуалы живут сами по себе, рассуждая все больше о суффиксах в языке суахили, народы - сам по себе, и ни те, ни другие, как правило, друг о друге не вспоминают и друг дружку не трогают.
Но у нас до этого далековато. У нас все иначе. И пока многие люди по-прежнему считают себя частью интеллигенции, возникает вопрос об их месте в русской жизни.
«Среди кажущейся хаотичности нашего таинственного мира отдельная личность так крепко связана со всей общественной системой, а все системы - между собой и с окружающим миром, что, отступив в сторону хотя бы на мгновение, человек подвергает себя страшному риску навсегда потерять свое место в жизни. Подобно Уэйкфилду, он может оказаться, если позволено будет так выразиться, отверженным вселенной» - это из рассказа Готорна «Уэйкфилд», одного из самых странных и самых страшных в мировой литературе. Интеллигенция вполне может оказаться в роли такого вот Уэйкфилда, который однажды ни с того ни с сего ушел из дома, а потом ни с того ни с сего вернулся. Он не никто - он ничто. Готорн не рассказывает о том, что произошло с Уэйкфилдом потом, но мы-то знаем, что в XX веке его прирезали, как Йозефа К. «Как собаку».
Ссылка на ФБ: http://www.facebook.com/yuri.buida/posts/413596512036407