(no subject)
Прошлогоднее. Кораблики рефлексировали, рефлексировали, но отрефлексировали.
***
Пальцы зябнут; на пульсе стрелка идёт к шести.
Спор погоды с сезонной нормой лишён азарта.
Грязь и снег испятнав следами, устав брести,
мы стоим посреди нигде во владеньях марта,
там, где числа его пока в основном просты
и чуть живы поля в свалявшейся бурой шкуре.
Я листаю потёртый том, ветер мнёт листы.
Мой язвительный гость, сощурясь, неспешно курит.
В горстку слов обращён остаток тепла внутри.
Чуть поодаль уходит в небо по рыжей глине
колея, вопреки фольклору, минуя Рим, -
примелькавшийся случай двух параллельных линий,
и, за них зацепившись взглядом поверх страниц:
так летит из седла при метком ударе всадник, -
под бессмысленной ношей прочной своей брони
я пытаюсь вдохнуть, а сердце привычно саднит.
Мысль бежит в колесе, по замкнутой в круг тропе
неразумным зверьком; в закутанном горле колко.
Всей беды не найти старей, не найти глупей,
только как ни тверди себе - наизусть: что толку
в сотый раз повторять одно, ни к чему гадать,
кроме времени нет ответа и нет лекарства, -
но, о чём ни начни, в итоге придёшь сюда,
и вести разговор - тоска, а молчать - лукавство.
- Знаешь, будь я тобой, я б выкинул этот хлам
из своей головы, - щелчком сбитый столбик пепла
тает в луже, - но из почтенья к законам драм
и свободе соваться и не соваться в пекло,
из-под нимба седин и бремени прошлых лет
я скажу тебе так: нет повода для волнений.
Даже если ложится память золой к золе
и могучий вчера колосс подвели колени,
даже если семь раз отмеренный вышел срок
всем надеждам, терзавшим ум неумолчным роем,
если, сколько ни ставь подряд, не идёт "зеро",
и увязший твой воз, увы, не спасут ни трое
обитателей пресных вод, ни святой Касьян,
если сердце - остывший камень на дне колодца, -
в перспективе, сомнений нет, как иной пасьянс,
как баланс у черты, всё сходится, всё сойдётся.
Сыро. Пауза виснет, длится за тактом такт;
ветер сипнет, простыв, меняется на восточный.
Шесть; в театре теней вершится последний акт.
В бесконечно далёкой, вечно незримой точке
всё, что кажется сущим глазу, имея цвет
или контур, сплетеньем нитей стянувшись в узел,
вновь расходится в веер следом. В льняной канве
ранних сумерек - только блёстки снежинок грузом.
2016
***
Пальцы зябнут; на пульсе стрелка идёт к шести.
Спор погоды с сезонной нормой лишён азарта.
Грязь и снег испятнав следами, устав брести,
мы стоим посреди нигде во владеньях марта,
там, где числа его пока в основном просты
и чуть живы поля в свалявшейся бурой шкуре.
Я листаю потёртый том, ветер мнёт листы.
Мой язвительный гость, сощурясь, неспешно курит.
В горстку слов обращён остаток тепла внутри.
Чуть поодаль уходит в небо по рыжей глине
колея, вопреки фольклору, минуя Рим, -
примелькавшийся случай двух параллельных линий,
и, за них зацепившись взглядом поверх страниц:
так летит из седла при метком ударе всадник, -
под бессмысленной ношей прочной своей брони
я пытаюсь вдохнуть, а сердце привычно саднит.
Мысль бежит в колесе, по замкнутой в круг тропе
неразумным зверьком; в закутанном горле колко.
Всей беды не найти старей, не найти глупей,
только как ни тверди себе - наизусть: что толку
в сотый раз повторять одно, ни к чему гадать,
кроме времени нет ответа и нет лекарства, -
но, о чём ни начни, в итоге придёшь сюда,
и вести разговор - тоска, а молчать - лукавство.
- Знаешь, будь я тобой, я б выкинул этот хлам
из своей головы, - щелчком сбитый столбик пепла
тает в луже, - но из почтенья к законам драм
и свободе соваться и не соваться в пекло,
из-под нимба седин и бремени прошлых лет
я скажу тебе так: нет повода для волнений.
Даже если ложится память золой к золе
и могучий вчера колосс подвели колени,
даже если семь раз отмеренный вышел срок
всем надеждам, терзавшим ум неумолчным роем,
если, сколько ни ставь подряд, не идёт "зеро",
и увязший твой воз, увы, не спасут ни трое
обитателей пресных вод, ни святой Касьян,
если сердце - остывший камень на дне колодца, -
в перспективе, сомнений нет, как иной пасьянс,
как баланс у черты, всё сходится, всё сойдётся.
Сыро. Пауза виснет, длится за тактом такт;
ветер сипнет, простыв, меняется на восточный.
Шесть; в театре теней вершится последний акт.
В бесконечно далёкой, вечно незримой точке
всё, что кажется сущим глазу, имея цвет
или контур, сплетеньем нитей стянувшись в узел,
вновь расходится в веер следом. В льняной канве
ранних сумерек - только блёстки снежинок грузом.
2016