Записки моего деда (1). О нем самом и нашей станице.
Итак, как я и обещал, начинаю публиковать записки моего деда о нашей семье. Так как наша семья принадлежит казачьему роду, то записки большей частью рассказывают об истории казачества и конкретно о событиях в жизни казаков, и станиц, городов, в которых история казачества отразилась в истории нашего рода.
Вначале пару слов о моем деде. Он прожил длинную жизнь. Воевал, растил детей. Притом не только своих, но и просто детей, так как все свою мирную жизнь посвятил педагогике. Он был начальником различных детских учреждений. В основном его воспитанниками были бывшие беспризорники. И соответственно, мой дед всю жизнь проходил в погонах.
Что касается его личных качеств, то тут я могу сказать немногое. Он умер, когда мне было два года, и я его не помню. Могу судить о нем, как о человеке, только по тому какими он вырастил своих детей: трех сыновей и дочь. Да еще по той памяти, которую он оставил среди тех, с кем я общался, уже встав взрослым.
В нашем городе его помнили. Как и мою бабушку, хотя семья деда приехала в Звенигород уже после войны, получив очередное назначение принять детскую исправительную колонию. Это не была колонией, в том смысле, в котором мы привыкли воспринимать это слово сегодня. Она не была местом заключения детей. Она была местом проживания для тех сирот и беспризорников, которых было много после войны.
Чтобы лучше понять, что это было за учреждение, надо сказать о том, что воспитатели и администрация жила вместе с детьми. Мне рассказывали такую историю. В это время хлеб воспитанникам колонии выдавали по норме. И, конечно же, после приема пиши не оставалось ни крошки. Глядя на своих детей, дед знал, что если кормят достаточно, то не может не быть остатков хлеба. И тогда он решил провести эксперимент. Он объявил, что с такого-то дня каждый может брать хлеба, сколько захочет, а не по норме. В первый день разобрали все что положено и все что докладывали на подносы по приказу деда, когда хлеб заканчивался. На второй день была примерно также картина. А вот, начиная с третьего дня, стало оставаться остатки. Не относительно того большего количества, которые администрация вынуждена была выкладывать дополнительно. А относительно данной нормы. Дети поняли, что хлеба всегда хватит всем и стали брать столько, сколько им реально было нужно. Конечно, по чьему-то сигналу приехала какая-то комиссия разбираться с расточительной политикой моего деда. Но разобравшись, оставила деда и колонию в покое.
Не знаю, сумел ли я правильно пересказать услышанную мной когда-то от моих родственников историю. И уж тем более не знаю, смог ли я создать хоть какое-то представлении о моем деде. Чтобы еще раз попытаться это сделать, скажу в завершении разговора об этом человеке то, что всего его дети получили высшее образование. Старший сын пошел по научной стезе и стал профессором, потом даже академиком (уже в послесоветское время) и всю жизнь посвятил атомной промышленности. Средний сын - мой отец - стал учителем и ушел на пенсию с должности начальника ГОРОНО нашего города. Младший в советское время трудился в закрытом НИИ. Единственная выжившая дочь стала врачом.
А теперь сами записки моего деда.
Несколько строк из Истории
и жизни прошлого донского казачества
Из архива моего деда Якова Андреевича Терентьева, а также его предков, с бумагами которого я с разрешения бабки своей, и его жены Терентьевой Надежды Петровны ознакомился довольно тщательно и изучил, будучи уже семинаристом учительской семинарии. Бумаг было много, целый сундук. В разговоре с дядей Андреем Яковлевичем Терентьевым, я узнал, что он ими интересовался, о многом уточнял из предания стариков и старух в годы его молодости. Он же мне порекомендовал познакомиться с архивом церкви, которая была построена еще до Царя Петра I-го. Церковный архив помог мне лучше разобраться, и впоследствии, когда я был председателем Задоно-Кагальницкого ревкома, обоснованно ставить вопрос о переименовании Задоно-Кагальницкой станицы на станицу - Степано-Разинскую.
Итак, предки Терентьевых были казаками станицы Кагальницкой, расположенной на правом берегу реки Дон. Станица была большая, с большим количеством населения и по своему значению не уступала таким станицам, как Цымлянская (первая столица Дона), Раздорской (вторая столица Дона). Станица Константиновская значительно позже заняла подобающее ей место, так сказать, уже когда столица Дона была перенесена из Старо-Черкасска в Новочеркасск (при атамане графе Платове и царе Александре I), и в последствии стала нашей окружной станицей 1-го Донского округа.
Церковь хотя и принадлежала к Кагальницкой станице, но стояла в нескольких километрах от нея и обслуживала казаков вплоть до Кочутовской станицы вниз по Дону и Николаевской и Мариинской вверх по Дону.
Степан Разин замышлял свои набеги на Персию (Иран) и поход на помещечью Россию избрал своей резиденцией станицу Кагальницкую, а потом вблизи ее построил Кагальницкий укрепленный городок, откуда он и совершал свои походы. Это было очень удобное место: остров омывался рекой Солёной. Недалеко от Кагальницкого городка река Солёная впадала в Дон. Берега реки были зарощены с трех сторон густым непроходимым тёрном, а дно реки было настолько илисто и болотисто, что в летнее время конному переправиться было невозможно. Весною Дон разливался километров на 10-15, но этот остров никогда не затапливался.
Позднее, когда Степан-Разин был обманным путём взят своим крёстным отцом и был выдан Царю, то в Москве его целый год «допрашивали» и пытали и только после этого казнили.
Царские историки объясняли такой долгий срок «допроса» и пыток якобы тем, чтобы Степан сознался в своей вине. Вина его против Царя и бояр была настолько очевидной, что этого времени, безусловно, не требовалось.
Описание самой казни даёт ключ к открытию истины.
Степан Разин был приговорён царским судом к казни четвертованию, то есть прежде чем отрубить голову ему должны были отрубить правую руку, затем левую ногу, левую руку, правую ногу и только после этого отрубить голову.
Ближайших сподвижников его и в том числе брата его Фрола приговорили к казни и должны были на плахе отрубить голову. Когда Степану Разину отрубили на глазах его сподвижников и народа правую руку и левую ногу, то брат его Фролка, видя муки брата, крикнул: «Знаю Государево слово». Степан с эшафота крикнул: «Замолчи собака». Палач по распоряжению царя, не закончив четвертования, отсёк Степану голову. Сподвижники были также казнены, а Фролку взяли на новый допрос, и смертную казнь заменили вечной ссылкой в Соловецкий монастырь.
Чего же добивались царь и бояре, пытая Разина? Степан, совершив два набега на Персию, богатейшую восточную страну того времени, добыл несметные богатства в виде золота, золотых монет и украшений, а также жрагоценных камней. Богатство это оценивалось в миллиарды рублей. Степан Разин все это хранил для войска, предвидя расходы для будущих походов против царя и бояр. Возить такое богатство очень опасно, и он, взяв с собою четырех надежных и любимых своих есаулов, всё это уложил в железные бочонки и с этими есаулами тайно закопал в надежном месте. Когда Степан в своём Кагальницком городке был полуокружен, он ближайшим соратникам предложил бежать из городка, но никто не пожелал сделать этого. Степан Разин обязал 2-х есаулов покинуть городок, дабы в будущем они смогли бы продолжить осуществление намеченного Степаном. Два есаула бежали и пробрались в Турцию, где проживали несколько лет. Фролка, не зная, где зарыт клад Разина, но знал, с кем Степан это сделал. Он-то и назвал фамилии этих 4-х есаулов. Два из них были убиты, стараясь отбить Степана, а двое находились в Турции. Царь начал переговоры с султаном Турции о выдаче ему этих есаулов. Те узнали об этих переговорах бежали из Турции, пробрались в Италию, где и умерли. Где разинский клад никто не знает, но царское правительство несколько раз в различных местах острова, где был городок, а также рядом небольшом острове (блошной) производили раскопки, но поиски были безрезультатны. Фамилии есаулов я знал (после революции были напечатаны в Донском журнале), но теперь уже забыл.
Во время бунта казаков на Дону при Петре I-м Кагальницкая станица активно участвовала в нем, за что и была строго наказана, а именно: каждого десятого казака нашей станицы повесили, многих подвергали другим наказаниям (порка), а саму станицу Кагальницкую упразднили. Бывший хутор Ведерников переименовали в станицу Богоявленскую, населению Кагальницкой станицы предложили перейти в Богоявленскую. Кагальничане не пожелали и поселились в 2-х км от Богоявленской по реке Кагальник и вновь населенный пункт назвали Упраздненно-Кагальницкий. Остатки старой станицы были сожжены, следы существования уничтожены. Впоследствии большая часть населения перешла жить на левый берег Дона и образовала хутор Задоно-Кагальницкий, который по числу дворов (семей) и населению значительно превышал нашу станицу Богоявленскую. Остатки кагальничан позднее также расселились, образовав ближе к Дону с правой стороны хутор Кастарка (по небольшой реке Кастарка) и на правом берегу Дона вблизи Задоно-Кагальницкого хутора: Титов и Пирожок. Юрт станицы Богоявленской выглядел примерно так:
В мое время в Упраздненно-Кагальницком оставалось дворов 15-20. Бывшую Кагальницкую деревянную церковь решением станичного схода передали в хутор Задоно-Кагальницкий, где она находилась до ее ликвидации при Советской власти. Это было уже без меня.
Хутора Сальско-Кагальницкий и Траилин были населены значительно позже, когда казакам разрешили заниматься хлебопашеством, то есть с того времени когда часть донских казаков переселилась на Терек, образовав Терское казачество, и на Кубань - линейное кубанское казачество.
При Екатерине II-й часть украинского казачества, пожелавшая остаться казаками, было переселено на Кубань и вместе с донскими линейными казаками образовали Кубанское казачество.
Хутор Сальско-Кагальницкий назывался в народе (называется и сейчас) хутором «Калининым», по казаку Калинину, положившему организацию этого хутора.
Станица Задоно-Кагальницкая одной из первых поселилась на левом берегу Дона. К этому времени на левом берегу Дона выставлялись сторожевые посты на курганах, а в Задонских степях казачьи «секреты», по балкам и оврагам разъезжали конные разведки каждой из станиц Дона.
При обнаруживании группы противника, идущей в набег на донские станицы, населенные пункты и станицы левобережья Дона немедленно перегоняли весь скот в плавь на правую сторону Дона, туда же на баркасах (лодках) перевозили семьи, необходимые продукты и вещи, а всё ценное закапывали в приметных, укромных местах.
Сигналом о набеге противника (татары, чечены, черкесы, и др. степные кочевные племена и народы кавказских гор) ночью зажигались смолянные столбы на сторожевых курганах, огонь их был виден издалека в равнине, а в станице на сторожевой вышке, где днем и ночью дежурил сторожевой служивый казак.
Днем зажигались на курганах дымовые костры. Это был также сигнал бедствия: население убегало, а казаки способные носить оружие немедленно верхом на лучших лошадях при полном вооружении, скакали на сборный пункт станицы, откуда следовали на войсковые общестаничные пункты, и уже сотнями и полками, во главе своих командиров (ранее избранные на войсковом круге) шли на встречу к противнику, и если противник сумел незаметно и внезапно обрушиться на станицу и быстро уходит, угоняя скот, взятых в полон женщин и девушек, быстро неслись в догон, чтобы отбить полонянок казачек и примерно наказать, разбив и уничтожив противника.
Добавить в друзья в: ЖЖ | ВК | твиттер | фейсбук | одноклассники