Обсуждение книги Энгельса «Происхождение…» 3-3
Окончание публикации эссе Владимира Т. по книге Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства».
***
Человек, даже пусть в представлении больного животного - уже совсем не животное. Между «почти уже человеком» и уже «не совсем животным» огромная, можно сказать, сущностная пропасть. И преодолев эту пропасть, если верить эволюционистам, Человек не мог перенести через нее все свои стадные инстинкты с собой. Социум, какой бы он не был примитивный, назвать стадом не решится ни один эволюционист. И потому утверждение о неизбежности группового брака для всех очагов цивилизации выглядит крайне не убедительным.
В том числе и в силу спорности еще одного утверждения, что все племена и народы прошли одни и те же стадии развития. Это блестяще отмечает тот же Честертон. Он спрашивает: если все должны были пройти через, например, кочевой образ жизни, то почему некоторые из него так и не вышли? А раз такие племена есть, то можно предположить и то, что кто-то в него и не входил. Одним словом, запихивание «доисторической истории» в узкие рамки схем, разъясняющие нечто одно, нужное авторам и при этом создающие некие парадоксы, вызывают недоумение.
И кстати, я вслед за Честертоном не могу удержаться от улыбки, встречая сам термин «доисторическая история». Применяя такое словосочетание, если уж кто решается на это, надо, имея чувство меры, сопровождать свои заключения и выводы эпитетами - «гипотеза», «предположение» и т.д. К чести автора книги, он часто так и делает. Но практически тут же следуют и «несомненно», «однозначно» и прочие категорические утверждения.
И последнее из оспариваемых пунктов - роль духовности и религиозности в истории Человечества. Тут опять я встречаю у авторов - Энгельса, который опирается на денные Моргана - странности. С одной стороны, утверждается, что в том или ином очаге цивилизации религиозность не имела сколь-нибудь заметного значения. А с другой стороны фиксируется, что религиозность лежит в основе самоопределения социальных групп, при разделении больших на меньшие. Утверждать, как это делают американские индейцы, что ты принадлежишь роду «Медведя», невозможно, без определенного предмета веры, в том, что ты с этим медведем как-то сущностно связан. А ведь речь идет о своей самоидентификации, то есть для Человека и социума важнейшем акте.
Или, в разговоре о средиземноморской цивилизации опять же утверждается о малой значимости религиозности для племен, образовавших греческий очаг. Но, во-первых, «греки» это переселенцы и притом довольно поздние. Об их ранней религиозности мы окончательно судить не можем. Лишь в той мере, как это делается в работе Кургиняна «Судьба гуманизма». И тогда мы приходим к выводу, что даже их остывшая религиозность, носила довольно яркий характер, имеющий большое значение для «греков», да и не только для них. А так же для всех племен и народов, окружавшей древнегреческий очаг цивилизации: Египта и других народов северной Африки, ближнего и дальнего Востока, Индии.
Еще одним аргументом может служить свидетельство, приводимое самим автором книги. Религиозность была одной из трех областей ответственности, которые были переданы первым лицам, выделенным из рода/племени - басилеям. О значимости жреческой функции можно судить, по остальному составу полномочий этого толи выборного, толи нет лица. Он отвечал еще за военную сторону жизни рода/племени и за судейскую. Если верить Энгельсу, с ростом значимости собственности, эти две функции становились важнейших в самоорганизации жизни социума. А почему мы не должны верить Энгельсу? Он логично в заключительной главе своей книги утверждает, что с отмиранием родового строя, ростом объемов и форм собственности - богатства - росло и количество желающих силой перераспределить его в свою пользу. И вызвало и необходимость защиты прав собственности, как во внутренних конфликтах, так и от внешних притязаний. Это, в конце концов, и породило государство. Конечно, сахемы у индейцев или баселеи и греков, не есть прямые предшественники чиновников и царей. Они были явлены в период родового строя, когда традиции для члена рода были гораздо значимей всяких внешних принудительных мотиваций. Но, тем не менее, с усложнением жизни внутри рода и появлением необходимости появления надзирающего лица/органа в число предаваемых ему важнейших функций входит и жреческая.
Учитывая все приведенные возражения в адрес на пренебрежительное отношение к религиозности в жизни рода, племени, отдельного Человека, можно только в недоумении развести руками. И сделать вывод, что это пренебрежение вытекает из предубежденности Моргана и Энгельса против любого разговора о духовных и религиозных аспектах в жизни человека и их роли в истории Человечества.
Человек отличается от животных в том числе, а может и главным образом, осознанием своей смертности. Это знание не может не переживаться. И вся история Человечества показывает, что такое переживание порождает религиозность. Нет ни одного из известных нам племен, которые описаны на стадии варварства, которое разделяло бы атеистическое мировоззрение. Стало быть, низводить этот аспект развития Человека до уровня, заслуживающего только сарказма и нападок, что мы и видим в обсуждаемой книге, значит идти против своего же метода описания исторического процесса. Когда говориться о диалектике семьи, то на основании повторяемости чего-либо у нескольких племен, очагов цивилизации делается вывод о неизбежности этого везде и у всех. А феномен всеобщей религиозности, пронесенный через десятки тысяч лет с самых древнейших времен, при этом отбрасывается, как не заслуживающий внимания.
Кстати, это не единственный пример пренебрежения простым здравым смыслом со стороны Энгельса. Утверждая о неизбежности вытекания из моногамии гетеризма и проституции, Энгельс тем самым ставит под сомнение возможность существования классического для нашего времени традиционного брака, основанного на просто любви. Энгельс, употребляя слово любовь, каждый раз прибавляет к нему термин «половая». Возникает вопрос о том, как бы он оценил свою семейную жизнь, семью Маркса, Лафарга, находясь на подобной позиции? Надо быть очень несчастным человеком или неспособным выйти за пределы идейных предустановок, чтобы не заметить в жизни людей феномена просто Любви, без всяких приставок! Не заметить вокруг себя или в исторических свидетельствах, которые с самых первых своих образчиков рассказывают о Любви, как неотрывной от Человека части его бытия.
Я не хочу более детально останавливаться на прочих мелких «странностях», которые встретил в обсуждаемой книге. Могу лишь сказать, что с той же степенью доверия, с которым я читал историю возникновения государства, сообразно усложнения имущественных и вообще социальных отношений, ровно с таким же недоверием и неприятием я читал о диалектике понятия семьи.
Я убежден, что Человек и его история не может быть рассмотрена с позиции или в рамках схем, предполагающие применения только страдательных глаголов. Семья, как и вообще любая социальная группа, еще более сложные феномены, чем Человек. Применение к ним подходов, используемых при изучении тем более мертвой материи - абсурдно и нелепо.
И выходит, что с одной стороны, книга «Происхождение семьи, частной собственности и государства» блестяще показывает некоторые фазы и особенности развития общественных институтов и самого государства. А с другой стороны вызывает много вопросов, когда речь заходит об описании не отчужденных от Человека вещей и понятий, типа собственности и государства, а самого Человека, форм его сосуществования с себе подобными, миром Идей, и, в конечном пределе, Богом.
Добавить в друзья в: ЖЖ | ВК | твиттер | фейсбук | одноклассники