Вся невидимая миру водка
источник
Твой папа родился, допустим, в 1952 году, а умер - в 1996. Ему было 44 года, тебе - двадцать, и ты не могла осознать, какой он был еще молодой, молодой. Молодой, красивый мужчина. Служил гражданским летчиком, имел высшую профессиональную категорию, министр авиации подарил ему памятный знак и часы. Или он работал хирургом, был признан городом и страной, благодарные пациенты не знали удержу в подношении даров, в этом случае министр будет здравоохранительным. Или он возглавлял «убойный отдел» в районной милиции, тогда полиция еще называлась так, и был уважаем даже и отрядами заключенных в колониях страны. Твой отец был хороший человек, очень умный. Он все время читал. Даже в распивочной по соседству он читал «Проклятых королей» Дрюона. Это он убедил тебя в том, что деньги - это самое простое и самое неглавное. У тебя и у всех твоих детей его глаза и эти ресницы, удерживающие пять спичек. Когда ты выходила замуж, он сказал: невозможно научить человека быть счастливым, как невозможно научить ходить по канату. Просто надо натягивать канат, и тренироваться, ломая иногда ноги. И ты пошла по канату.
В финале у вас были плохие отношения, страшно плохие, тебе стыдно, но это так. Когда его хоронили, ты говорила, конечно «прости меня, прости меня», но это было совсем не то. Все детство (о, это ты узнала не так давно, начитавшись трактатов пяти тысяч психологов мира) ты прожила в формате «ребенок алкоголика». Ребенок алкоголика - это тип личности. Это, например, ты.
Ребенок алкоголика - это не очень счастливый ребенок, но преисполненной значительности своего присутствия. Такой ребенок проживает жизнь разведчика в тылу врага. Тыл врага у него везде - в семье тыл врага, в детском саду тыл, в школе, в кружке мягкой игрушки, компании подруг и спортивной секции. Потому что человек, который обязан быть твоей скалой и гаванью и чем угодно - он ненадежный, как фальшивая монета, и опасный как отравляющее вещество иприт. Он в любой момент может нарушить твои планы, он может заснуть в коридоре, и ты стоишь в форме с фартуком и ранцем до пяти вечера на лестнице, ждешь. И да, еще галстук, ты же пионер.
Ты боишься его разбудить, потому что его храп - это некая (призрачная) гарантия, что не будет кошмара с драками, криком и рукоприкладством. Он может прийти в твою школу и нагло разговаривать с учителем вообще ни о чем, о песнях Джона Леннона или ядерной угрозе. Ты стоишь и краснеешь так, что так сильно и не бывает. Но так бывает. Он выгоняет тебя пинком из дому и оплеухами гонит куда-то (за квасом? за колбасой?), ты рыдаешь на своей улице, люди прячут глаза. Он за сутки пропивает свою немаленькую зарплату, и вы целый месяц едите картошку с капустой. Он что-то еще делает такое, и твоя прекрасная мама, забыв испугаться, колотит его по щекам и ужасно ругается, мама никогда не произносит таких слов, тебе страшно. Никому нельзя говорить обо всем этом.
Нужно скрывать. Про папу в запое нужно сказать: болеет. Про маму с синяком надо сказать: упала. Про себя с трясущимися пальцами нужно сказать: не знаю. Это тебе простят, ты же маленькая. Ты маленькая, но у тебя важная роль. Ты должна спасать маму, конечно. Ты небольшая помеха на пути разъяренного пьяного мужчины, но хоть какая-то. Это ты лезешь под тяжелую руку своими двадцатью, скажем, килограммами, но это ничтожно малый вес, конечно, для. Поэтому ты выбегаешь на лестничную клетку и колотишь ногами в соседнюю дверь. Это ты, только что овладев произношением сложного звука «р», кричишь на весь подъезд: «Откройте, откройте же!»
Каждый день ты напряженно ожидаешь вечера. Ты еще не улавливаешь календаря запойных периодов. Но ты учишься, быстро учишься. И вот уже умеешь высчитывать: так, рейс со сменой, после него трое суток гарантированного отдыха, тут все и начнется. Или: так, вторник - операционный день, и пятница - операционный, вот тут мы и улетим. Ты боишься уснуть. Ты сидишь в кровати, ты ждешь. И даже читать не можешь. Сердце так колотится. Ты мечтаешь, чтобы все изменилось.
Для этого ты предпринимаешь шаги. Это совершенно разные шаги: например, ты внезапно становишься адептом чистого пола, ползая на коленях с ведром и тряпкой. Ты выращиваешь из косточки лимонное дерево, одновременно изучая песню этого же названия. Ты вышиваешь безобразной гладью безобразную салфетку с отвратительной мережкой по неровным краям. Ты выпекаешь торт из книги Лемкуль «Праздничный стол» по безумно сложному рецепту (уложив профитроли конусовидной горкой на блюдо, осыпьте их рубленым миндалем и украсьте сеткой из карамельной глазури). Ты протираешь клеенку на кухонном столе сырым молоком для яркости. Ты цепляешь к портьере кружевной бант из собственного манжета. Вдруг новый уют заставит человека пересмотреть шкалу своих ценностей, задвинув алкоголь хотя бы на третье место?
Хотя бы на второе.
Ты идешь дальше, не боишься сложностей. Сочиняешь детективный рассказ. Учишь сложный стих про Лорелею на языке автора. Посещаешь театральную студию и что-то такое исполняешь на школьных вечерах, потому что дочь, которой можно гордиться, это тоже хороший повод для пересмотра ценностей. Ты говоришь себе: ничего-ничего, терпение и труд все перетрут, ты вообще по жизни останешься недалекой последовательницей этой пословицы (или поговорки, кто их разберет). Ты говоришь себе: если много работать и быть готовой ко всему, то всё получится. Ты занимаешься каким-нибудь нелепым видом спорта. Ты подбираешь на улице котенка и выводишь ему паразитов. Ты заканчиваешь четверть, последнюю страницу дневника украшает ровный столбец «пятерок».
Но ничего не получается. Тогда ты сломя голову кидаешься в крайность. Крайность от хорошей дочери - плохая дочь. Плохой дочерью быть, оказывается, куда веселее! Ты портновскими ножницами отстригаешь челку по самое олдмобильное «нехочу», ты выкрашиваешь одну ее половину в красный цвет, другую - в фиолетовый, а оставшиеся волосы неистово начесываешь специальной частой расческой. Ты рисуешь на румяном лице восьмиклассницы черные кляксы глаз, и знак бесконечности изменяет контуры рта до полной его неузнаваемости. Ты хочешь дружить с плохими мальчиками, но плохим мальчикам неинтересна толстенькая школьница, пусть даже с забавно разрисованным лицом. Ты худеешь. Плохие мальчики проявляют взрослое внимание. Кашляешь от первой и почти что последней сигареты. Пробуешь шампанское, пиво и полусладкое вино, именно в такой последовательности. Прижимаешь губы к чужим и учишься приоткрывать их. Чуть не сама расстегиваешь пуговицы своей нарядной блузки, перешитой из мужской рубашки. Черт, вот ведь как это бывает, оказывается.
Предпринимаешь попытки уехать автостопом в Сочи. Добираешься до промежуточного Тольятти, где знакомишься с первым бандитом сезона. «Пятерки» дневника хиреют и превращаются в тройки; но именно этого ты и хотела. Несмотря на весь жар желания стать совсем тупой, ты остаешься все-таки хорошо обученной девочкой и разного уровня экзамены как-то сдаешь. Плохие мальчики выставляют пиво и поздравляют удивленно.
Встречаешь свое семнадцатилетие студенткой. Через пару еще месяцев уходишь из дома: Ubi nil vales, ibi nil velis. Там, где ты ничего не можешь, ты ничего не должен хотеть. Вне дома ты можешь многое. Плохих мальчиков сменяют хорошие, потом наоборот, так по кругу. Вне зависимости от разряда собеседника, охотно глотаешь водку. Поскольку это начало девяностых, чаще - разведенный спирт ройаль, и это еще один шаг к изменению всего - ведь если выпить достаточно водки, можно не отвечать за свои поступки, так делают люди, платят сколько там рублей за 40-градусную индульгенцию, и с понтом дело. Ха! Сейчас никто уже не говорит «с понтом дело», это лексикон румяной отличницы с безобразной салфеткой, вышитой безобразной гладью. Ты давно похудела, бледная, волосы вдруг из условно волнистых превратились в залихватские кудри светлой копной.
Пропускаешь лекции, кладешь на учебный процесс с прибором. Не появляешься дома. Сидишь на продавленной кровати в чьей-то общежитской комнате. Закрываешь глаза. Не думаешь, конечно, что через двадцать с лишним лет будешь писать рассказ на тему «ребенок алкоголика» в ночные часы, обеспокоенная происходящим в твоей жизни. Что будешь вспоминать подслушанный разговор своей матери и бабушки о твоем отце: слабый мужчина. Хороший, но слабый. Он не виноват. Разумеется, он не виноват, он же болен. И слабый. Ты ненавидишь слабых. Ты не можешь понять, что заставляет хорошего (слабого) мужчину кидать через кухню тарелку с гречневой кашей и через колено ломать твои редкие карандаши «кохинор». Ты не веришь, что он не виноват. Ты хочешь видеть вокруг себя сильных мужчин.
Ты плохо отличаешь одних от других.
И это не лечится, вот что точно. Ты до сих пор, раз за разом, отыгрываешь свою излюбленную схему: хорошая я - плохая я - ах, не нравится? - пошел вон. Цикл может растягиваться на пятилетку, а может уложиться в десяток часов. Неплохо бы уметь по-другому, думаешь ты, но не умеешь. «Научите меня, как», пишешь на огромном круглом значке, значок цепляешь к верхней одежде, выходишь на улицу, а там обычное ничего.
Твой папа родился, допустим, в 1952 году, а умер - в 1996. Ему было 44 года, тебе - двадцать, и ты не могла осознать, какой он был еще молодой, молодой. Молодой, красивый мужчина. Служил гражданским летчиком, имел высшую профессиональную категорию, министр авиации подарил ему памятный знак и часы. Или он работал хирургом, был признан городом и страной, благодарные пациенты не знали удержу в подношении даров, в этом случае министр будет здравоохранительным. Или он возглавлял «убойный отдел» в районной милиции, тогда полиция еще называлась так, и был уважаем даже и отрядами заключенных в колониях страны. Твой отец был хороший человек, очень умный. Он все время читал. Даже в распивочной по соседству он читал «Проклятых королей» Дрюона. Это он убедил тебя в том, что деньги - это самое простое и самое неглавное. У тебя и у всех твоих детей его глаза и эти ресницы, удерживающие пять спичек. Когда ты выходила замуж, он сказал: невозможно научить человека быть счастливым, как невозможно научить ходить по канату. Просто надо натягивать канат, и тренироваться, ломая иногда ноги. И ты пошла по канату.
В финале у вас были плохие отношения, страшно плохие, тебе стыдно, но это так. Когда его хоронили, ты говорила, конечно «прости меня, прости меня», но это было совсем не то. Все детство (о, это ты узнала не так давно, начитавшись трактатов пяти тысяч психологов мира) ты прожила в формате «ребенок алкоголика». Ребенок алкоголика - это тип личности. Это, например, ты.
Ребенок алкоголика - это не очень счастливый ребенок, но преисполненной значительности своего присутствия. Такой ребенок проживает жизнь разведчика в тылу врага. Тыл врага у него везде - в семье тыл врага, в детском саду тыл, в школе, в кружке мягкой игрушки, компании подруг и спортивной секции. Потому что человек, который обязан быть твоей скалой и гаванью и чем угодно - он ненадежный, как фальшивая монета, и опасный как отравляющее вещество иприт. Он в любой момент может нарушить твои планы, он может заснуть в коридоре, и ты стоишь в форме с фартуком и ранцем до пяти вечера на лестнице, ждешь. И да, еще галстук, ты же пионер.
Ты боишься его разбудить, потому что его храп - это некая (призрачная) гарантия, что не будет кошмара с драками, криком и рукоприкладством. Он может прийти в твою школу и нагло разговаривать с учителем вообще ни о чем, о песнях Джона Леннона или ядерной угрозе. Ты стоишь и краснеешь так, что так сильно и не бывает. Но так бывает. Он выгоняет тебя пинком из дому и оплеухами гонит куда-то (за квасом? за колбасой?), ты рыдаешь на своей улице, люди прячут глаза. Он за сутки пропивает свою немаленькую зарплату, и вы целый месяц едите картошку с капустой. Он что-то еще делает такое, и твоя прекрасная мама, забыв испугаться, колотит его по щекам и ужасно ругается, мама никогда не произносит таких слов, тебе страшно. Никому нельзя говорить обо всем этом.
Нужно скрывать. Про папу в запое нужно сказать: болеет. Про маму с синяком надо сказать: упала. Про себя с трясущимися пальцами нужно сказать: не знаю. Это тебе простят, ты же маленькая. Ты маленькая, но у тебя важная роль. Ты должна спасать маму, конечно. Ты небольшая помеха на пути разъяренного пьяного мужчины, но хоть какая-то. Это ты лезешь под тяжелую руку своими двадцатью, скажем, килограммами, но это ничтожно малый вес, конечно, для. Поэтому ты выбегаешь на лестничную клетку и колотишь ногами в соседнюю дверь. Это ты, только что овладев произношением сложного звука «р», кричишь на весь подъезд: «Откройте, откройте же!»
Каждый день ты напряженно ожидаешь вечера. Ты еще не улавливаешь календаря запойных периодов. Но ты учишься, быстро учишься. И вот уже умеешь высчитывать: так, рейс со сменой, после него трое суток гарантированного отдыха, тут все и начнется. Или: так, вторник - операционный день, и пятница - операционный, вот тут мы и улетим. Ты боишься уснуть. Ты сидишь в кровати, ты ждешь. И даже читать не можешь. Сердце так колотится. Ты мечтаешь, чтобы все изменилось.
Для этого ты предпринимаешь шаги. Это совершенно разные шаги: например, ты внезапно становишься адептом чистого пола, ползая на коленях с ведром и тряпкой. Ты выращиваешь из косточки лимонное дерево, одновременно изучая песню этого же названия. Ты вышиваешь безобразной гладью безобразную салфетку с отвратительной мережкой по неровным краям. Ты выпекаешь торт из книги Лемкуль «Праздничный стол» по безумно сложному рецепту (уложив профитроли конусовидной горкой на блюдо, осыпьте их рубленым миндалем и украсьте сеткой из карамельной глазури). Ты протираешь клеенку на кухонном столе сырым молоком для яркости. Ты цепляешь к портьере кружевной бант из собственного манжета. Вдруг новый уют заставит человека пересмотреть шкалу своих ценностей, задвинув алкоголь хотя бы на третье место?
Хотя бы на второе.
Ты идешь дальше, не боишься сложностей. Сочиняешь детективный рассказ. Учишь сложный стих про Лорелею на языке автора. Посещаешь театральную студию и что-то такое исполняешь на школьных вечерах, потому что дочь, которой можно гордиться, это тоже хороший повод для пересмотра ценностей. Ты говоришь себе: ничего-ничего, терпение и труд все перетрут, ты вообще по жизни останешься недалекой последовательницей этой пословицы (или поговорки, кто их разберет). Ты говоришь себе: если много работать и быть готовой ко всему, то всё получится. Ты занимаешься каким-нибудь нелепым видом спорта. Ты подбираешь на улице котенка и выводишь ему паразитов. Ты заканчиваешь четверть, последнюю страницу дневника украшает ровный столбец «пятерок».
Но ничего не получается. Тогда ты сломя голову кидаешься в крайность. Крайность от хорошей дочери - плохая дочь. Плохой дочерью быть, оказывается, куда веселее! Ты портновскими ножницами отстригаешь челку по самое олдмобильное «нехочу», ты выкрашиваешь одну ее половину в красный цвет, другую - в фиолетовый, а оставшиеся волосы неистово начесываешь специальной частой расческой. Ты рисуешь на румяном лице восьмиклассницы черные кляксы глаз, и знак бесконечности изменяет контуры рта до полной его неузнаваемости. Ты хочешь дружить с плохими мальчиками, но плохим мальчикам неинтересна толстенькая школьница, пусть даже с забавно разрисованным лицом. Ты худеешь. Плохие мальчики проявляют взрослое внимание. Кашляешь от первой и почти что последней сигареты. Пробуешь шампанское, пиво и полусладкое вино, именно в такой последовательности. Прижимаешь губы к чужим и учишься приоткрывать их. Чуть не сама расстегиваешь пуговицы своей нарядной блузки, перешитой из мужской рубашки. Черт, вот ведь как это бывает, оказывается.
Предпринимаешь попытки уехать автостопом в Сочи. Добираешься до промежуточного Тольятти, где знакомишься с первым бандитом сезона. «Пятерки» дневника хиреют и превращаются в тройки; но именно этого ты и хотела. Несмотря на весь жар желания стать совсем тупой, ты остаешься все-таки хорошо обученной девочкой и разного уровня экзамены как-то сдаешь. Плохие мальчики выставляют пиво и поздравляют удивленно.
Встречаешь свое семнадцатилетие студенткой. Через пару еще месяцев уходишь из дома: Ubi nil vales, ibi nil velis. Там, где ты ничего не можешь, ты ничего не должен хотеть. Вне дома ты можешь многое. Плохих мальчиков сменяют хорошие, потом наоборот, так по кругу. Вне зависимости от разряда собеседника, охотно глотаешь водку. Поскольку это начало девяностых, чаще - разведенный спирт ройаль, и это еще один шаг к изменению всего - ведь если выпить достаточно водки, можно не отвечать за свои поступки, так делают люди, платят сколько там рублей за 40-градусную индульгенцию, и с понтом дело. Ха! Сейчас никто уже не говорит «с понтом дело», это лексикон румяной отличницы с безобразной салфеткой, вышитой безобразной гладью. Ты давно похудела, бледная, волосы вдруг из условно волнистых превратились в залихватские кудри светлой копной.
Пропускаешь лекции, кладешь на учебный процесс с прибором. Не появляешься дома. Сидишь на продавленной кровати в чьей-то общежитской комнате. Закрываешь глаза. Не думаешь, конечно, что через двадцать с лишним лет будешь писать рассказ на тему «ребенок алкоголика» в ночные часы, обеспокоенная происходящим в твоей жизни. Что будешь вспоминать подслушанный разговор своей матери и бабушки о твоем отце: слабый мужчина. Хороший, но слабый. Он не виноват. Разумеется, он не виноват, он же болен. И слабый. Ты ненавидишь слабых. Ты не можешь понять, что заставляет хорошего (слабого) мужчину кидать через кухню тарелку с гречневой кашей и через колено ломать твои редкие карандаши «кохинор». Ты не веришь, что он не виноват. Ты хочешь видеть вокруг себя сильных мужчин.
Ты плохо отличаешь одних от других.
И это не лечится, вот что точно. Ты до сих пор, раз за разом, отыгрываешь свою излюбленную схему: хорошая я - плохая я - ах, не нравится? - пошел вон. Цикл может растягиваться на пятилетку, а может уложиться в десяток часов. Неплохо бы уметь по-другому, думаешь ты, но не умеешь. «Научите меня, как», пишешь на огромном круглом значке, значок цепляешь к верхней одежде, выходишь на улицу, а там обычное ничего.