Первые Родионовские чтения. Стенограмма. Часть I
19 октября в Барнауле, в краевой библиотеке им. В.Я. Шишкова, состоялись Первые Родионовские чтения. Данный текст - полная стенограмма чтений. (Запись - Артем Мандров, фото - Александр Волобуев).
Сергей Тепляков (ведущий):
- Не будем никого ждать. Вот сколько нас собралось, столько и собралось. Я сегодня утром подумал, что в принципе шукшинские чтения тоже начинались с малого количества энтузиастов, и наше мероприятие - это тоже Родионовские чтения. Мы собрались не на траурное мероприятие, а на мероприятие с позитивным смыслом. Мы хотим сказать, что Александр Михайлович просто уехал в архив. Он где-то сидит, перебирает папки… И наверняка он нам еще как-то о себе скажет, напомнит. А мы сейчас сами о нем вспомним - каким мы его видели, каким знаем, как он нас влиял.
Начало чтений
Сам я знаю Александра Михайловича с 1987 года. Я пришел из армии, был День газеты «Молодежь Алтая», и литературный клуб «Родник», которым Александр Михайлович тогда руководил, устраивал чтение стихов на крыльце краевого театра драмы. И когда все члены клуба прочитали свои стихи, Александр Михайлович говорит: «Ну а теперь кто из народа желает…» Из народа никто особенно не желал, но я вот желал… Вышел, почитал какие-то стихи… И я помню, он так внимательно как-то на меня посмотрел. И сказал: «Мы с этим парнем еще поговорим». И меня это так приободрило… Он мне книжку подарил свою «Колывань камнерезная» подписал, думаю, все знают этот его автограф - человечек с бородой - из которого Сергей Ужакин потом сделал факсимиле. Я по наивности положил книжку на стол и ее стырили тут же. Это, думаю, само по себе говорит о том, кто такой был Родионов в то время. Через много лет я ему сказал: «Саня, у меня же книжку твою стащили!». И он мне подписал другую, у него же «Колывань камнерезная» неоднократно переиздавалась, он даже мне говорил как-то, что она его кормила. Он подписал мне ее, снова нарисовал себя с бородой, так что она у меня все-таки есть.
Вот о таком Родионове, которого мы все знали, и хотелось бы поговорить. Хотелось бы начать с тех времен, когда большинство из нас были молодыми и впервые сталкивались с Александром Михайловичем. Вот Владимир Токмаков - он занимался у него в клубе «Родник». Расскажи, как это было, чему он вас учил, какие слова говорил про ваши первые стихи…
Владимир Токмаков (журналист, поэт, писатель):
- Серега - мастер провокаций, он никому не говорил, что надо будет выступать, чтобы мы не готовили речей в формате некролога. Так пришел - начинаешь испровизировать. Вот я и буду ипровизировать и вспоминать по ходу. Получается, что по времени я познакомился с Александром Михайловичем Родионовым сначала заочно. В 1987 году я служил в погранвойсках на острове Кунашир и послал оттуда письмо со своими стихами в газету «Молодежь Алтая». Выяснилось, что как раз в то время Александр Михайлович вел литературную студию при газете. Ну, или, может, был литературным консультантом - тогда были такие формы. При «Алтайской правде» литературным консультантом был Марк Иосифович Юдалевич, а при «Молодежи Алтая» - Александр Михайлович Родионов. И мои стихи попали к нему. Я продолжал служить. Однажды подходит ко мне замполит и говорит: «Выбирай: либо мы делаем тебя сержантом, либо ты едешь в отпуск домой». Я говорю - конечно, отпуск! Я приехал в Барнаул, ни сном, ни духом не зная, что Александр Михайлович выбрал один из вот этих моих совершенно сумасшедших, бредовых стихов, которые я тогда писал - а писал я тогда авангардные стихи в стиле «поток сознания», доказывал всем, что нужно писать как Поль Элюар. Для меня это была прекрасная школа безумия в стиле Артюра Рембо, Поля Верлена и прочая, прочая. Тогда этих поэтов стали у нас активно издавать. И я писал совершенно безумные стихи. Я сейчас думаю - как Александр Михайлович, будучи однозначно до мозга костей писателем-почвенником и деревенщиком, из-за чего с ним возникали у нас дискуссии и споры, это читал? На самом деле у него были энциклопедические знания. Я говорю это не потому, что пытаюсь говорить хорошо или никак, нет. На самом деле у него были энциклопедические знания. Знал он эту поэзию. У него была прекрасная библиотека. Знал он, и кто такой Поль Элюар, и кто такой Андре Бретон, кто такие экзистенциалисты, постмодернисты, Джем Джойс и прочее. Он все это знал, но это не его было. Он это знал, прочитал, переварил, понял, что это формальные поиски. Как он мог выбрать из этой кучи, которую я ему вывалил? Тогда перестройка началась и я написал, что вот перестройка началась, сейчас необходимо проявлять активность, мы должны вернуть литературе и слову их первозданные сущности, и пафосно закончил: «Не подумайте, что я сумасшедший, я отвечу за каждую строчку!» И он, выбрав мое стихотворение для подборки в «Молодежи Алтая», которую они делали раз в полгода или в год, озаглавил эту подборку «Отвечу за каждую строчку».
Уже потом, придя из армии, я пришел на «Родник», сказал: «Вот, это я, я вам присылал свои стихи». Это был где-то декабрь 1988 года. Он обрадовался - он же радушный был. Я, кстати, пока не забыл… Посмотрел выставку его книжек… Это из музейных фондов?
Александр Волобуев (фотохудожник):
- Из библиотечных.
- У вас нет такой книжки (показывает крошечную тоненькую книжку). Это книжка 1968 года, называется она «Молодые голоса». Здесь первая публикация стихов Александра Михайловича. 1968 год - как раз я родился. Она с автографами, но не Александра Михайловича, а его детей (на книжке росчерки детской рукой). Это, наверное, дочь старшая рисовала. Это специальный выпуск газеты «За кадры» Томского политехнического института, где он учился. И здесь опубликованы его первые стихи. Не знаю, остались ли еще у него экземпляры… Я хочу прочитать одно стихотворение, чтобы представить… В 1968 году Александру Михайловичу сколько лет было, двадцать? С 1945 года - 23 года. 1968 год - тогда была популярна эстрадная поэзия, была война т.н. «тихой» поэзии, которую представлял Николай Рубцов, и эстрадной поэзии, представленной Вознесенским, Евтушенко… Естественно, Александр Михайлович как раз был на стороне Рубцова. Но стихи-то у него! Под Вознесенского! И в свое время он подарил мне первое издание Вознесенского «Ахиллесова пята» с самыми знаменитыми стихами «Треугольных дел мастер», «Витражная груша»… Сейчас попробую… Сложный ритм… (Читает)
Мне было все дано: и перфоратор,
и шашка тола, и бикфордов шнур.
А камень возвышался ноздревато,
и я пробил для тола в камне шпур.
Я должен был взорвать его - хоть лопни,
Или прогрызть, но разобрать завал.
Иначе человека там прихлопнет -
Он только что меня на помощь звал.
И я крутил проклятое магнето,
Но искры не было и шнур никак не тлел…
Постойте, братцы… Выдумал я это,
И вовсе не об этом я хотел…
Но будет так: вдруг человека где-то
Придавит крепко диабаз беды.
Твоя душа чужой бедой задета -
Ужель ему помочь не сможешь ты?
И речь готова будет как взрывчатка,
И мысль в ней - шнур, и действия быстры…
Но малости не хватит для зачатка
Спасения: душа не даст искры…
Видишь, как у него сложно все, как он вырулил, вывернул… Кстати, здесь Василий Казанцев, томский поэт, который потом сделал карьеру в Москве, написал очень хорошее предисловие, и отметил Родионова как одного из лучших поэтов этой подборки…
Потом, после 1988 года, завязалась дружба. Я так понимаю, что для него это был не формальный повод общаться с молодежью, раз в неделю проводить этот «Родник», чтобы получать эту копеечку - ему действительно это было любопытно. Вот появилось новое поколение молодых поэтов. Они неизвестно откуда появились, читают безумные стихи, спорят… Я помню, он с Бреховым все время спорил. Брехов - он патетичный, эмоциональный человек. И у них постоянно происходили дискуссии. Александр Михайлович за глаза Брехова звал Пустобреховым. Для нас Брехов тогда был кумир - он постарше нас был. А Александр Михайлович говорил: «А сегодня Пустобрехов будет?»..
Я стал заходить к нему в гости. Он человек был радушный. Всегда рад гостям. Жил он тогда в двухэтажном деревянном доме за Полковой церковью. Как судьба его интересно связала: это же он впервые в 1989 году добился, чтобы на этой церкви появилась мемориальная доска…
Тепляков:
- Подожди. Раз Володя дошел до этого момента, я зачитаю бессмертный эпизод. Знает Володя или нет, но он попал в воспоминания.
Тепляков зачитывает воспоминания из книги Родионова
В книге Родионова «Одинокое дело мое» написано: «В Россию в 1986 году вернулось празднование Дня святых и равноапостольных Кирилла и Мефодия. В Барнауле этот праздник под знаком Дня славянской письменности впервые отмечался 24 мая 1987 года. Каждый год этот праздник оставлял свой след. В 1988 году на Алтае впервые за сто лет со дня смерти издали фольклорные записи нашего знаменитого, но забытого Степана Ивановича Гуляева, открыли его бюст в сквере подле университета, а в 1989 году оргкомитет празднования решил расширить и расшифровать понятие «культура», оглядываясь на его архитектурную составляющую в городах Алтая. В газете «Молодежь Алтая» подготовили и опубликовали архитектурный мартиролог. И выяснилось: по предварительным подсчетам церквей на Алтае было около четырехсот, а уцелело не более двух десятков. Но в каком виде?! Обезглавленные и поруганные. И тогда само собой созрело движение: нужно сделать макеты взорванных и обезображенных церквей Барнаула и пройти с ними на виду у горожан - пусть вспомнят, что утрачено! И вот в Доме архитектора присматривались к старым фотографиям, под руководством Петра Анисифорова группа студентов - филологов и журналистов - принялась за изготовление макетов. Группа - слово безликое. Это были Женя Михайлов, Игорь Копылов, Андрей Лушников, Жанна Рычкова. А собрал их всех в одну команду ныне известный поэт и журналист Володя Токмаков. А пока молодые трудились на подхвате, Петр Анисифоров заготовил на трубчатом картоне мемориальную доску. Утром 24 мая в библиотеке имени Шишкова на открытии выставки рукописных книг слово о создателях славянской азбуки, о солунских братьях Кирилле и Мефодии, сказал отец Михаил Капранов и благословил шествие участников праздника к Никольскому храму». Это такая ветвь событий, то, чем жил Александр Михайлович…
Токмаков:
- Да, да, то, чем жил и что стало историей. Мы уже понимаем, что это уже часть истории не только города, но и края. Человек именно так жил: создавал какие-то информационные поводы, культурные поводы. Как сейчас выясняется, это хроника города Барнаула. Тогда это было просто: ну, собрались, с макетами вышли, открыли эту мемориальную доску… Александр Михайлович говорил: «Осторожнее, если будут провокации»… Это же 1989 год, страшно было… Митинги и собрания по Конституции были, но реально - так же, как сейчас, все очень жестко контролировалось. 1989 год - были КПСС, ВЛКСМ, КГБ. Нужно было собрать кучу согласований, бумажек и он нам говорил, что возможно будут провокации какие-то…
Тепляков:
- То есть, вы даже тогда ожидали провокаций?
Токмаков:
- А как? А вдруг? Откуда мы знаем? Нам могли что-то крикнуть, мы, молодые и горячие, вступаем в конфликт, нас всех «винтят» и увозят. Скандал, хорошее дело в самом начале будет похерено. А вот Наташа Николенкова подошла - хронологически она должна рассказывать о «Роднике»… В те времена интернета не было, и люди, у которых были хорошие библиотеки, были наперечет. Александр Михайлович охотно давал читать книги из своей библиотеки, что очень важно.
Тепляков:
- Ты возвращал?
Токмаков:
- Я-то точно возвращал. Хотя он очень часто с огорчением говорил, что какие-то книги пропали - не вернули. Но не это важно. Важно то, что эти книги тоже формировали нас. Мы читали хорошие нужные книги, которые он нам рекомендовал и советовал. Все писатели были приписаны к книжным магазинам. Александр Михайлович был приписан к Дому книги…
Тепляков:
- Ныне обувной…
Токмаков:
- … и естественно он мог приходить, смотреть, что поступило. Если были интересные новые поступления, он выкупал. Естественно, он покупал весь дефицит. Я помню, что первое издание 1988 или 1989 года Анатолия Мариенгофа - «Роман без вранья», «Мой век», «Мои друзья и подруги», «Циники» - вышло, он естественно прочитал, говорит: «Роман без вранья», а наоборот ни слова правды нет!». Я говорю: «Ну давайте тогда оменяемся». И принес ему на обмен Николая Греча, знаменитого консерватора. Булгарин и Греч, которые третировали Пушкина всю его жизнь. Он говорит: «Давай!», и мы поменялись с ним этими книжками, у меня Мариенгоф до сих пор остался. А нам важно было - там же имажинисты, технологии проведения вечеров поэтических, как это проводить… И мы всем этим пользовались.
На самом деле я очень много могу рассказывать. Первое время я, может, раз в неделю к нему в гости забегал, потом раз в месяц, потом, когда дети появились, он, кстати, знаком был с моей женой, я у него бывать стал реже. Были алкогольные посиделки, которые выливались во что-то большее. Это целая культура. Ты приходишь, а там сидят, допустим, Кириллин, Башунов и Родионов. И они начинают что-то обсуждать, говорить. А ты сидишь и слушаешь. Это литература. Где ты еще в провинциальном городе это услышишь и увидишь? Имена, фамилии… «А что там Вознесенский?! А Ваня Жданов?» Для нашего творческого роста это было очень важно…
Тепляков:
- Спасибо, Володя. Володя уже начал читать стихи Александра Михайловича, и показал, что даже в самом простом стихотворении Александр Михайлович находил такой поворот, что стихотворение, начавшись с разговора о простых вещах, в конце буквально уходило в космос! Вот я тут, на выставке, открыл книжку и примерно такое же стихотворение нашел:
Рублю избу. До снега мало дней.
Рублю как повелось - окном к востоку.
Перезимую я надежно в ней,
Чтобы весной продолжить путь к истокам.
Рублю избу - рассудок начеку:
Должны на мох ложиться плотно бревна.
Колю на кровлю длинную щепу -
Должна щепа свисать карнизом ровным.
Пускай поет над желтой крышей дрозд,
Я о своем житье-бытье не горюсь.
Рублю избу. Дверь будет в полный рост -
Пусть человек войдет в избу не горбясь…
Вот такие стихи. И в принципе вся книга состоит из стихов, которые стартуют в небеса. У нас подошла Наталья Николенкова, которая по замыслу должна была рассказать о «Роднике»…
Наталья Николенкова (поэт):
- Да я не вспомню столько, сколько Володя… У меня файлы уже стерлись…Хотя я прекрасно помню… Сейчас небольшое отступление, чуточку, про книги, про книги. Когда мы работали в «Молодежи Алтая», там тогда разыгрывали подписку на собрания сочинений, я там какую-то фигню выиграла, а там еще был Булгаков…
Тепляков:
- Набоков. Четырехтомник.
Николенкова:
- А, Набоков! Сережа вытащил… вылетело… в общем, писателя второго ряда. А Набоков достался нашей машинистке. И Сережа ее долго уверял, что тот писатель, который достался ему, это суперписатель, и меняется с ней на Набокова. Я смотрела на это круглыми глазами - какая наглая сволочь! Ладно, это так, отступление…
Я думаю, то, что мы вспоминаем Александра Михайловича именно 19 октября, в этом что-то даже символическое, да? Лицейская годовщина, «друзья мои прекрасен наш союз!»… Я думаю, все мы чувствуем его своим другом. Это какой-то такой был человек… Солнечный. И почему-то даже когда его борода поседела, он воспринимался как с рыжей бородой. И его мультипликационная улыбка… Встреча с Родионовым на улице - это уже все. Это несколько остановок, пройденных вместе с какими-то ужасно интересными рассказами. В предпоследний раз мы шли - он получил фотографии питерские и какие-то стокгольмские, финские, показывал мне - они с женой путешествовали. Идем мимо этой мозаики на ФСБ, революционной. Александр Михайлович выдвигает конспирологическую версию: «Вот смотри - тут все непросто так. Если копье Георгия Победоносца мысленно продлить - продли, продли! - оно попадает прямо в Ленина!». Или: «А ты знаешь, кто эта девочка на памятнике Сеятелю? Это внучка Карлина»… И последний раз, когда я уже знала, что он серьезно болен, и вдруг вижу - он идет навстречу! живой! Идет бодрый Родионов! Я прямо даже опешила от неожиданности. «А я, - говорит, - из парикмахерской. Иду в Горную аптеку с Кочневой встречаться». И мы пошли вместе в Горную аптеку, он там выбирал подарки для своих питерских или московских друзей… Казалось, что…
А первый раз… Я почему-то студию как-то не помню. Может, потому, что Родионов был одним из наиболее лояльных руководителей. Он не занимался дурацким буквоедством, когда «А что вот это слово означает?! А почему тут вот это слово?!» Да хрен его знает, почему у меня тут эти слова! Он был мягок, он был демократичен, поэтому может я и не запомнила ничего такого сногсшибательного.
А когда я еще работала на кафедре иностранных языков в мединституте, а него там жена преподавала латынь, там были латинские машинки, и он мне носил печатать список литературы по «Колывани камнерезной». И он потом подарил мне «Портрет реки» с надписью «Наташа, спасибо за помощь с алтайскими камнями», подпись и его автопортрет с бородой, с улыбкой. И, кстати, когда мы прощались, люди все так недоуменно говорили - зачем ему сбрили бороду? Не знаю, может, так надо было. Но Родионов без бороды, это, извините…
Вероника Родионова (дочь Александра Родионова):
- Он сам попросил…
Николенкова:
- Сам попросил? Естественно, были какие-то причины. Но было непривычно его таким видеть. Ну поскольку в те далекие времена я еще не пила алкоголя, то, видимо, слышала меньше интересных рассказов, чем Владимир Токмаков…
Я всю дорогу думала - что рассказать? И с недоумением поняла: а мы не так часто и встречались. Как-то не было такого, чтобы каждый вечер к Александру Михайловичу пить чаи. Да, была я у него - и на Пушкина, в это чудесном доме, там хорошо было. И даже в том доме на Чкалова. Встречались нечасто, а все равно такое чувство, будто он постоянно в твоей жизни присутствует. Видишь его нечасто, но он есть, он существует. Он и сейчас существует, слава Богу. Я уж не говорю про Демидовский фонд - я на втором по-моему вручении премий получила премию по литературе, после.Башунова следующей. Это огромное было дело и очень жаль, что это так похерили и все заглохло. Печально.
Не знаю, можно ли сравнивать Родионова с Демидовым по уровню продвижения Алтая, Барнаула. Но я бы, пожалуй, сравнила. Если кому-то ставить на Алтае и в Барнауле памятник, то это конечно не градоначальникам, а Родионову было бы очень уместно поставить памятник. Может, наши друзья меценаты и скульпторы найдутся…
(продолжение стенограммы - в следующем посте)
Сергей Тепляков (ведущий):
- Не будем никого ждать. Вот сколько нас собралось, столько и собралось. Я сегодня утром подумал, что в принципе шукшинские чтения тоже начинались с малого количества энтузиастов, и наше мероприятие - это тоже Родионовские чтения. Мы собрались не на траурное мероприятие, а на мероприятие с позитивным смыслом. Мы хотим сказать, что Александр Михайлович просто уехал в архив. Он где-то сидит, перебирает папки… И наверняка он нам еще как-то о себе скажет, напомнит. А мы сейчас сами о нем вспомним - каким мы его видели, каким знаем, как он нас влиял.
Начало чтений
Сам я знаю Александра Михайловича с 1987 года. Я пришел из армии, был День газеты «Молодежь Алтая», и литературный клуб «Родник», которым Александр Михайлович тогда руководил, устраивал чтение стихов на крыльце краевого театра драмы. И когда все члены клуба прочитали свои стихи, Александр Михайлович говорит: «Ну а теперь кто из народа желает…» Из народа никто особенно не желал, но я вот желал… Вышел, почитал какие-то стихи… И я помню, он так внимательно как-то на меня посмотрел. И сказал: «Мы с этим парнем еще поговорим». И меня это так приободрило… Он мне книжку подарил свою «Колывань камнерезная» подписал, думаю, все знают этот его автограф - человечек с бородой - из которого Сергей Ужакин потом сделал факсимиле. Я по наивности положил книжку на стол и ее стырили тут же. Это, думаю, само по себе говорит о том, кто такой был Родионов в то время. Через много лет я ему сказал: «Саня, у меня же книжку твою стащили!». И он мне подписал другую, у него же «Колывань камнерезная» неоднократно переиздавалась, он даже мне говорил как-то, что она его кормила. Он подписал мне ее, снова нарисовал себя с бородой, так что она у меня все-таки есть.
Вот о таком Родионове, которого мы все знали, и хотелось бы поговорить. Хотелось бы начать с тех времен, когда большинство из нас были молодыми и впервые сталкивались с Александром Михайловичем. Вот Владимир Токмаков - он занимался у него в клубе «Родник». Расскажи, как это было, чему он вас учил, какие слова говорил про ваши первые стихи…
Владимир Токмаков (журналист, поэт, писатель):
- Серега - мастер провокаций, он никому не говорил, что надо будет выступать, чтобы мы не готовили речей в формате некролога. Так пришел - начинаешь испровизировать. Вот я и буду ипровизировать и вспоминать по ходу. Получается, что по времени я познакомился с Александром Михайловичем Родионовым сначала заочно. В 1987 году я служил в погранвойсках на острове Кунашир и послал оттуда письмо со своими стихами в газету «Молодежь Алтая». Выяснилось, что как раз в то время Александр Михайлович вел литературную студию при газете. Ну, или, может, был литературным консультантом - тогда были такие формы. При «Алтайской правде» литературным консультантом был Марк Иосифович Юдалевич, а при «Молодежи Алтая» - Александр Михайлович Родионов. И мои стихи попали к нему. Я продолжал служить. Однажды подходит ко мне замполит и говорит: «Выбирай: либо мы делаем тебя сержантом, либо ты едешь в отпуск домой». Я говорю - конечно, отпуск! Я приехал в Барнаул, ни сном, ни духом не зная, что Александр Михайлович выбрал один из вот этих моих совершенно сумасшедших, бредовых стихов, которые я тогда писал - а писал я тогда авангардные стихи в стиле «поток сознания», доказывал всем, что нужно писать как Поль Элюар. Для меня это была прекрасная школа безумия в стиле Артюра Рембо, Поля Верлена и прочая, прочая. Тогда этих поэтов стали у нас активно издавать. И я писал совершенно безумные стихи. Я сейчас думаю - как Александр Михайлович, будучи однозначно до мозга костей писателем-почвенником и деревенщиком, из-за чего с ним возникали у нас дискуссии и споры, это читал? На самом деле у него были энциклопедические знания. Я говорю это не потому, что пытаюсь говорить хорошо или никак, нет. На самом деле у него были энциклопедические знания. Знал он эту поэзию. У него была прекрасная библиотека. Знал он, и кто такой Поль Элюар, и кто такой Андре Бретон, кто такие экзистенциалисты, постмодернисты, Джем Джойс и прочее. Он все это знал, но это не его было. Он это знал, прочитал, переварил, понял, что это формальные поиски. Как он мог выбрать из этой кучи, которую я ему вывалил? Тогда перестройка началась и я написал, что вот перестройка началась, сейчас необходимо проявлять активность, мы должны вернуть литературе и слову их первозданные сущности, и пафосно закончил: «Не подумайте, что я сумасшедший, я отвечу за каждую строчку!» И он, выбрав мое стихотворение для подборки в «Молодежи Алтая», которую они делали раз в полгода или в год, озаглавил эту подборку «Отвечу за каждую строчку».
Уже потом, придя из армии, я пришел на «Родник», сказал: «Вот, это я, я вам присылал свои стихи». Это был где-то декабрь 1988 года. Он обрадовался - он же радушный был. Я, кстати, пока не забыл… Посмотрел выставку его книжек… Это из музейных фондов?
Александр Волобуев (фотохудожник):
- Из библиотечных.
- У вас нет такой книжки (показывает крошечную тоненькую книжку). Это книжка 1968 года, называется она «Молодые голоса». Здесь первая публикация стихов Александра Михайловича. 1968 год - как раз я родился. Она с автографами, но не Александра Михайловича, а его детей (на книжке росчерки детской рукой). Это, наверное, дочь старшая рисовала. Это специальный выпуск газеты «За кадры» Томского политехнического института, где он учился. И здесь опубликованы его первые стихи. Не знаю, остались ли еще у него экземпляры… Я хочу прочитать одно стихотворение, чтобы представить… В 1968 году Александру Михайловичу сколько лет было, двадцать? С 1945 года - 23 года. 1968 год - тогда была популярна эстрадная поэзия, была война т.н. «тихой» поэзии, которую представлял Николай Рубцов, и эстрадной поэзии, представленной Вознесенским, Евтушенко… Естественно, Александр Михайлович как раз был на стороне Рубцова. Но стихи-то у него! Под Вознесенского! И в свое время он подарил мне первое издание Вознесенского «Ахиллесова пята» с самыми знаменитыми стихами «Треугольных дел мастер», «Витражная груша»… Сейчас попробую… Сложный ритм… (Читает)
Мне было все дано: и перфоратор,
и шашка тола, и бикфордов шнур.
А камень возвышался ноздревато,
и я пробил для тола в камне шпур.
Я должен был взорвать его - хоть лопни,
Или прогрызть, но разобрать завал.
Иначе человека там прихлопнет -
Он только что меня на помощь звал.
И я крутил проклятое магнето,
Но искры не было и шнур никак не тлел…
Постойте, братцы… Выдумал я это,
И вовсе не об этом я хотел…
Но будет так: вдруг человека где-то
Придавит крепко диабаз беды.
Твоя душа чужой бедой задета -
Ужель ему помочь не сможешь ты?
И речь готова будет как взрывчатка,
И мысль в ней - шнур, и действия быстры…
Но малости не хватит для зачатка
Спасения: душа не даст искры…
Видишь, как у него сложно все, как он вырулил, вывернул… Кстати, здесь Василий Казанцев, томский поэт, который потом сделал карьеру в Москве, написал очень хорошее предисловие, и отметил Родионова как одного из лучших поэтов этой подборки…
Потом, после 1988 года, завязалась дружба. Я так понимаю, что для него это был не формальный повод общаться с молодежью, раз в неделю проводить этот «Родник», чтобы получать эту копеечку - ему действительно это было любопытно. Вот появилось новое поколение молодых поэтов. Они неизвестно откуда появились, читают безумные стихи, спорят… Я помню, он с Бреховым все время спорил. Брехов - он патетичный, эмоциональный человек. И у них постоянно происходили дискуссии. Александр Михайлович за глаза Брехова звал Пустобреховым. Для нас Брехов тогда был кумир - он постарше нас был. А Александр Михайлович говорил: «А сегодня Пустобрехов будет?»..
Я стал заходить к нему в гости. Он человек был радушный. Всегда рад гостям. Жил он тогда в двухэтажном деревянном доме за Полковой церковью. Как судьба его интересно связала: это же он впервые в 1989 году добился, чтобы на этой церкви появилась мемориальная доска…
Тепляков:
- Подожди. Раз Володя дошел до этого момента, я зачитаю бессмертный эпизод. Знает Володя или нет, но он попал в воспоминания.
Тепляков зачитывает воспоминания из книги Родионова
В книге Родионова «Одинокое дело мое» написано: «В Россию в 1986 году вернулось празднование Дня святых и равноапостольных Кирилла и Мефодия. В Барнауле этот праздник под знаком Дня славянской письменности впервые отмечался 24 мая 1987 года. Каждый год этот праздник оставлял свой след. В 1988 году на Алтае впервые за сто лет со дня смерти издали фольклорные записи нашего знаменитого, но забытого Степана Ивановича Гуляева, открыли его бюст в сквере подле университета, а в 1989 году оргкомитет празднования решил расширить и расшифровать понятие «культура», оглядываясь на его архитектурную составляющую в городах Алтая. В газете «Молодежь Алтая» подготовили и опубликовали архитектурный мартиролог. И выяснилось: по предварительным подсчетам церквей на Алтае было около четырехсот, а уцелело не более двух десятков. Но в каком виде?! Обезглавленные и поруганные. И тогда само собой созрело движение: нужно сделать макеты взорванных и обезображенных церквей Барнаула и пройти с ними на виду у горожан - пусть вспомнят, что утрачено! И вот в Доме архитектора присматривались к старым фотографиям, под руководством Петра Анисифорова группа студентов - филологов и журналистов - принялась за изготовление макетов. Группа - слово безликое. Это были Женя Михайлов, Игорь Копылов, Андрей Лушников, Жанна Рычкова. А собрал их всех в одну команду ныне известный поэт и журналист Володя Токмаков. А пока молодые трудились на подхвате, Петр Анисифоров заготовил на трубчатом картоне мемориальную доску. Утром 24 мая в библиотеке имени Шишкова на открытии выставки рукописных книг слово о создателях славянской азбуки, о солунских братьях Кирилле и Мефодии, сказал отец Михаил Капранов и благословил шествие участников праздника к Никольскому храму». Это такая ветвь событий, то, чем жил Александр Михайлович…
Токмаков:
- Да, да, то, чем жил и что стало историей. Мы уже понимаем, что это уже часть истории не только города, но и края. Человек именно так жил: создавал какие-то информационные поводы, культурные поводы. Как сейчас выясняется, это хроника города Барнаула. Тогда это было просто: ну, собрались, с макетами вышли, открыли эту мемориальную доску… Александр Михайлович говорил: «Осторожнее, если будут провокации»… Это же 1989 год, страшно было… Митинги и собрания по Конституции были, но реально - так же, как сейчас, все очень жестко контролировалось. 1989 год - были КПСС, ВЛКСМ, КГБ. Нужно было собрать кучу согласований, бумажек и он нам говорил, что возможно будут провокации какие-то…
Тепляков:
- То есть, вы даже тогда ожидали провокаций?
Токмаков:
- А как? А вдруг? Откуда мы знаем? Нам могли что-то крикнуть, мы, молодые и горячие, вступаем в конфликт, нас всех «винтят» и увозят. Скандал, хорошее дело в самом начале будет похерено. А вот Наташа Николенкова подошла - хронологически она должна рассказывать о «Роднике»… В те времена интернета не было, и люди, у которых были хорошие библиотеки, были наперечет. Александр Михайлович охотно давал читать книги из своей библиотеки, что очень важно.
Тепляков:
- Ты возвращал?
Токмаков:
- Я-то точно возвращал. Хотя он очень часто с огорчением говорил, что какие-то книги пропали - не вернули. Но не это важно. Важно то, что эти книги тоже формировали нас. Мы читали хорошие нужные книги, которые он нам рекомендовал и советовал. Все писатели были приписаны к книжным магазинам. Александр Михайлович был приписан к Дому книги…
Тепляков:
- Ныне обувной…
Токмаков:
- … и естественно он мог приходить, смотреть, что поступило. Если были интересные новые поступления, он выкупал. Естественно, он покупал весь дефицит. Я помню, что первое издание 1988 или 1989 года Анатолия Мариенгофа - «Роман без вранья», «Мой век», «Мои друзья и подруги», «Циники» - вышло, он естественно прочитал, говорит: «Роман без вранья», а наоборот ни слова правды нет!». Я говорю: «Ну давайте тогда оменяемся». И принес ему на обмен Николая Греча, знаменитого консерватора. Булгарин и Греч, которые третировали Пушкина всю его жизнь. Он говорит: «Давай!», и мы поменялись с ним этими книжками, у меня Мариенгоф до сих пор остался. А нам важно было - там же имажинисты, технологии проведения вечеров поэтических, как это проводить… И мы всем этим пользовались.
На самом деле я очень много могу рассказывать. Первое время я, может, раз в неделю к нему в гости забегал, потом раз в месяц, потом, когда дети появились, он, кстати, знаком был с моей женой, я у него бывать стал реже. Были алкогольные посиделки, которые выливались во что-то большее. Это целая культура. Ты приходишь, а там сидят, допустим, Кириллин, Башунов и Родионов. И они начинают что-то обсуждать, говорить. А ты сидишь и слушаешь. Это литература. Где ты еще в провинциальном городе это услышишь и увидишь? Имена, фамилии… «А что там Вознесенский?! А Ваня Жданов?» Для нашего творческого роста это было очень важно…
Тепляков:
- Спасибо, Володя. Володя уже начал читать стихи Александра Михайловича, и показал, что даже в самом простом стихотворении Александр Михайлович находил такой поворот, что стихотворение, начавшись с разговора о простых вещах, в конце буквально уходило в космос! Вот я тут, на выставке, открыл книжку и примерно такое же стихотворение нашел:
Рублю избу. До снега мало дней.
Рублю как повелось - окном к востоку.
Перезимую я надежно в ней,
Чтобы весной продолжить путь к истокам.
Рублю избу - рассудок начеку:
Должны на мох ложиться плотно бревна.
Колю на кровлю длинную щепу -
Должна щепа свисать карнизом ровным.
Пускай поет над желтой крышей дрозд,
Я о своем житье-бытье не горюсь.
Рублю избу. Дверь будет в полный рост -
Пусть человек войдет в избу не горбясь…
Вот такие стихи. И в принципе вся книга состоит из стихов, которые стартуют в небеса. У нас подошла Наталья Николенкова, которая по замыслу должна была рассказать о «Роднике»…
Наталья Николенкова (поэт):
- Да я не вспомню столько, сколько Володя… У меня файлы уже стерлись…Хотя я прекрасно помню… Сейчас небольшое отступление, чуточку, про книги, про книги. Когда мы работали в «Молодежи Алтая», там тогда разыгрывали подписку на собрания сочинений, я там какую-то фигню выиграла, а там еще был Булгаков…
Тепляков:
- Набоков. Четырехтомник.
Николенкова:
- А, Набоков! Сережа вытащил… вылетело… в общем, писателя второго ряда. А Набоков достался нашей машинистке. И Сережа ее долго уверял, что тот писатель, который достался ему, это суперписатель, и меняется с ней на Набокова. Я смотрела на это круглыми глазами - какая наглая сволочь! Ладно, это так, отступление…
Я думаю, то, что мы вспоминаем Александра Михайловича именно 19 октября, в этом что-то даже символическое, да? Лицейская годовщина, «друзья мои прекрасен наш союз!»… Я думаю, все мы чувствуем его своим другом. Это какой-то такой был человек… Солнечный. И почему-то даже когда его борода поседела, он воспринимался как с рыжей бородой. И его мультипликационная улыбка… Встреча с Родионовым на улице - это уже все. Это несколько остановок, пройденных вместе с какими-то ужасно интересными рассказами. В предпоследний раз мы шли - он получил фотографии питерские и какие-то стокгольмские, финские, показывал мне - они с женой путешествовали. Идем мимо этой мозаики на ФСБ, революционной. Александр Михайлович выдвигает конспирологическую версию: «Вот смотри - тут все непросто так. Если копье Георгия Победоносца мысленно продлить - продли, продли! - оно попадает прямо в Ленина!». Или: «А ты знаешь, кто эта девочка на памятнике Сеятелю? Это внучка Карлина»… И последний раз, когда я уже знала, что он серьезно болен, и вдруг вижу - он идет навстречу! живой! Идет бодрый Родионов! Я прямо даже опешила от неожиданности. «А я, - говорит, - из парикмахерской. Иду в Горную аптеку с Кочневой встречаться». И мы пошли вместе в Горную аптеку, он там выбирал подарки для своих питерских или московских друзей… Казалось, что…
А первый раз… Я почему-то студию как-то не помню. Может, потому, что Родионов был одним из наиболее лояльных руководителей. Он не занимался дурацким буквоедством, когда «А что вот это слово означает?! А почему тут вот это слово?!» Да хрен его знает, почему у меня тут эти слова! Он был мягок, он был демократичен, поэтому может я и не запомнила ничего такого сногсшибательного.
А когда я еще работала на кафедре иностранных языков в мединституте, а него там жена преподавала латынь, там были латинские машинки, и он мне носил печатать список литературы по «Колывани камнерезной». И он потом подарил мне «Портрет реки» с надписью «Наташа, спасибо за помощь с алтайскими камнями», подпись и его автопортрет с бородой, с улыбкой. И, кстати, когда мы прощались, люди все так недоуменно говорили - зачем ему сбрили бороду? Не знаю, может, так надо было. Но Родионов без бороды, это, извините…
Вероника Родионова (дочь Александра Родионова):
- Он сам попросил…
Николенкова:
- Сам попросил? Естественно, были какие-то причины. Но было непривычно его таким видеть. Ну поскольку в те далекие времена я еще не пила алкоголя, то, видимо, слышала меньше интересных рассказов, чем Владимир Токмаков…
Я всю дорогу думала - что рассказать? И с недоумением поняла: а мы не так часто и встречались. Как-то не было такого, чтобы каждый вечер к Александру Михайловичу пить чаи. Да, была я у него - и на Пушкина, в это чудесном доме, там хорошо было. И даже в том доме на Чкалова. Встречались нечасто, а все равно такое чувство, будто он постоянно в твоей жизни присутствует. Видишь его нечасто, но он есть, он существует. Он и сейчас существует, слава Богу. Я уж не говорю про Демидовский фонд - я на втором по-моему вручении премий получила премию по литературе, после.Башунова следующей. Это огромное было дело и очень жаль, что это так похерили и все заглохло. Печально.
Не знаю, можно ли сравнивать Родионова с Демидовым по уровню продвижения Алтая, Барнаула. Но я бы, пожалуй, сравнила. Если кому-то ставить на Алтае и в Барнауле памятник, то это конечно не градоначальникам, а Родионову было бы очень уместно поставить памятник. Может, наши друзья меценаты и скульпторы найдутся…
(продолжение стенограммы - в следующем посте)