из старых текстов
про Сорокина.
Сорокин
Попался нам на глаза свежий номер журнала Афиша.
Номер как номер, однако обложка привлекает внимание: на ней вместо типичных девок изображен лохматый мужик с проседью, в черной пижаме, сидящий на болничной каталке, и держащий в руках прозрачное сердце, размером с большой арбуз (сердце не анатомическое, а как его принято рисовать в комиксах). Мужиком этим оказался ни кто иной, как Владимир Сорокин.
Понятное дело, одной обложкой дело не обошлось, Данилкин написал целый подвал с фотографиями, посвященный оному писателю. Подвал содержал всяческие дифирамбы по поводу гениальность Сорокина, восторги по поводу его талантливости и новых сторон русской души, открытых им, а так же хвалебные отзывы современников и братьев по перу. Ну и конечно, шли сравнения С. с Гоголем, Пушкиным, Достоевским, в пользу первого. По духу очень напомнило статьи в Огоньке, посвященные выходу "Малой земли" Брежнева.
В общем, если вы еще не поняли, Сорокин теперь - это наше все!
Главная фигура Второго Русского Авангарда, "могильщик литературы", "русский де Сад", Сорокин со временем вырос из всех этих определений и сделался просто великим литератором - масштаба Пушкина, Гоголя и Толстого, хотя и сочиняет он чаще про гной и сало, чем про "свеча горела", русский лес и прочую муть. Вот увидите, абитуриенты еще будут писать вступительные сочинения на тему "Гнилое бридо в раннем творчестве Сорокина" или "Категория обсосиума в романах "Норма" и "Очередь".
Правда, интервью с самим автором почему-то не прозвучало. Видимо, маэстро не смог связать и двух слов, как это уже было тогда, когда Сорокин посетил передачу "За Стеклом".
Однако, вернемся к "подвалу". Одна из вещей, которые нас поразили - так это то, что Сорокин позиционирует себя как чисто православного человека, соблюдающего пост, и носящего "гимнаста" на шее.
Даже фотки есть соответствующего содержания.
В тексте рефреном проскакивает Тезис о "смерти" автора. Однако, эта умная мысль принадлежит Ролану Барту, а отнюдь не Данилкину. Поясним же мысль о "смерти автора", поскольку Данилкин до этого не снисходит.
в "Смерти автора" Барт "отменяет" интенциональность автора: в "Мифологиях" было показано, что интенциональность языка - необходимый атрибут мифа, что она отражает "сделанность", "созданность" мифов, наконец, "ангажированность" автора, а, следовательно, произведения, в которых явно прослеживается авторская позиция, в той или иной мере мифологичны, ограничивают свободу читателя в создании собственного смысла текста. Далее, логичным кажется и переход от текстового анализа к апофеозу постструктурализма - к декларации "наслаждения текстом", так как, если текст в принципе имеет бесконечное множество смыслов, его анализ, даже с позиций выделения каждого из этих множественных смыслов - занятие неблагодарное: смысл - это поток, а не застывшая конструкция, каждый читатель волен находить в нем собственные смыслы. Эта позиция неизбежно ведет к субъективизму: если, согласно поструктуралистскому подходу, нельзя говорить о каком-либо единственном смысле текста, неоспоримыми остаются только личные впечатления от текста, сугубо интуитивные его толкования; причем эти толкования приобретают статус самостоятельного литературного произведения. И здесь круг замыкается: от интенциональности автора текста через все большее и большее приписывание активности читателю текста мы приходим к утверждению интенциональности читателя в качестве автора - субъекта впечатления от текста, субъекта, которому принадлежат комментарии к тексту. А если предположить активность читателя, почему бы не предположить и активность автора текста? Налицо логическое противоречие! Конечно, это последнее положение не содержится в работах Барта (хотя в некоторых из его поздних работ и содержатся положения о необходимости реабилитации автора). Тем не менее, и в философии культуры в целом, и в философии текста в последнее время заметен отход от постмодернизма - исследовательский акцент на личности читателя текста закономерно перешел в акцент на личности вообще - с ее собственными мотивами, потребностями, активностью.
Так, в частности, отказ от выдвинутого в свое время Бартом лозунга "смерти автора" в настоящее время становится все более общепризнанным. Чтение текста видится сейчас как бесконечный диалог с автором, циркуляция смысла между текстом и интерпретатором, а значит, с необходимостью предполагается и автор текста, второй субъект диалога. Если Барт признавал только чисто фиктивного автора, "фигурку в самой глубине литературной "сцены" , то "теперь вновь преобладает гуманистический взгляд и литературный текст видится не никем не контролируемым пространством языковой игры, а ответственным высказыванием определенного лица, вписанным в определенный исторический контекст".
Зенкин С. Французская теория: попытка подвести итоги. 13 апреля 2000 года. URL: http://www.russ.ru/ist_sovr/20000413_zen.html
Происходит своеобразное "возвращение автору" литературных произведений, в постструктурализме в 70-е-80-е годы называвшихся только объектом общедоступного, независимого от авторской воли культурного использования. По мнению С. Зенкина, такое "воскрешение автора" прямо связано с практикой истории литературы и с профессиональным самосознанием этой исторической дисциплины. Однако не исключено, что реабилитация личности автора в литературоведении - проявлении общей тенденции эволюции философской мысли в направлении ее гуманизации.
А у нас, получается, все на 20 лет позже...
Резюмируя мысль о "смерти автора", отраженную в статье Данилкиным в двух словах, то будет примерно следующее:
Автор и текст - это различные вещи. Анализируя текст, вы ничего не можете сказать об авторе.
Что тут сказать...
Конечно, время, когда автор проецировал себя на место главного героя, давно прошло, но, тем не менее, если текст существует, то он является продуктом сознания автора, а не обособленной реальностью, которая берется из ниоткуда.
Т.е. продукт сознания является зависимым оттого, что собственно в этом сознании находится. И в любом случае текст проективен.
К слову, продукты сознания вполне могут анализироваться, в частности, процедурой контент-анализа. С помощью комплексных методов анализа текста можно реконструировать личность автора и даже выявить его психологические травмы.
Хотя, возможно за Сорокина пишут. Такая версия иногда возникает у его поклонников.
Вернемся к тексту "подвала" вновь:
Другое дело, что во всем сорокинском окружении тех лет - Пригов, Монастырский, Кабаков, Булатов - было, конечно, что-то сумасшедшее. Про них без труда можно насобирать огромное количество разных историй, с ними постоянно что-то случалось. Впрочем, "в миру", в советском обществе все эти люди - которые устраивали "поездки за город", кикиморами орали на квартирах и осуществляли прочие коллективные действия - довольно успешно выдавали себя за нормальных людей (втайне, конечно, хихикая над этой "нормальностью"). Но только Сорокин, казалось, был им. Все признают, что в Сорокине не было и нет никакой психопатологии. Обычный книжный иллюстратор.
О, вы поняли? В Сорокине не было и нет никакой психопатологии!
Это признают ВСЕ!
(Наверное, в лице сонма субличностей Льва Данилкина)
Складывается впечатление, что автор попросту не читал других интервью с Сорокиным, как например вот это:
Т.В.: Владимир, а не могли бы вы подробнее остановиться на причинах особого акцента, подчеркнутой физиологичности, извращенности в ваших произведениях?
В.С.: О каких-то перверсиях? Мне об этом трудно говорить, потому что у меня нет понятия культурно допустимого и недопустимого у меня нет, как у людей традиционной культуры, такого резко очерченного культурного кода, за границами которого начинается культурно недопустимое. И насилие вообще, насилие над человеком - это феномен, который меня всегда притягивал и интересовал с детства, с тех пор, как я это испытал на себе и видел. Это меня завораживало и будило разные чувства: от отвращения до почти гипнотического возбуждения. Вот я помню, лет в девять, по-моему, отец меня впервые повез в Крым, мы там сняли милый домик с персиковым садом. В первое утро я вышел в этот сад, сорвал себе персик, начал есть и из-за забора услышал какие-то странные звуки. Я ел персик, а там - потом я понял - сосед бил своего тестя. Старик плакал, и я понял, что это происходит регулярно, потому что он спросил: "За что ты меня бьешь все время?", и сосед ответил: "Бью, потому что хочется". Это было первое впечатление от Крыма: этот персик, удары и всхлипы... Поэтому насилие всегда меня притягивало. Но это не значит, что я садист - скорее наоборот, я мазохист.
Полностью:
http://www.lib.ru/SOROKIN/interv01.txt
"насилие над человеком" выделено нами не случайно. На наш взгляд, очевидно, что эта короткая строчка из интервью отвечает на большее количесиво вопросов о творчестве Сорокина, чем хвалебные дифирамбы, написаные Львом Данилкиным. Студенты, пишущие на психфаке психологические портреты испытуемых (в рамках общего практикума) могут предложить свои услуги Данилкину и Сорокину.
И науке польза, и Сорокин немного бесплатной терапии получит.
Что же касается популярности Сорокина, то тут можно отметить следующее:
Бесспорно, Сорокин человек талантливый.
Так же, правда и то, что отечественной литературы для интеллектуалов сейчас мало.
В частности, Пелевин перестал писать, и целая ниша освободилась. Но, к сожалению, многие талантливые писатели, как, например Татьяна Толстая, пока до уровня Пелевина не дотягивают. А Акунин немного из другой сферы, и Фандориным сыт не будешь.
Ну а пустой эта ниша быть не может, вот и прочит Лев Данилкин Сорокина на место "Нашего всего...". Но ведь из этого не следует, что мы должны читать всю эту "Духовную экскрецию" © Филипп Фармер
Тем, кому интересно - могут посмотреть интернет-версию этого безобразия на сайте Афиши: http://www.afisha.ru/special_project?id=768046
Вот.
А на последок - цитата из книги
"Белый хрен в конопляном поле" М. Успенского:
Потом возник и первый прозаик.
Ироня как-то пожаловался, что государственные дела слишком часто отвлекают его от дел собствен-но шутовских и нужен ему хотя бы один напарник. Такой напарник нашелся в самом Столенграде. Был он тихий, бледный, неприметный. Прозвище ему дали - Сороня, Ироне в рифму.
Сороня не умел ни кувыркаться, ни жонглировать деревянными ложками, ни играть на гуслях посконские веселые песни. Он вообще не умел делать ничего хорошего.
Зато он как никто умел испохабить посконские народные сказки. Начинал он сказку обычно, как от пращуров заведено, многие даже скучали. Зато конец присобачивал уж такой...
Курочка-ряба у него, например, в утешение деду и бабе снесла простое яичко, но в яичке заместо белка и желтка оказалось обыкновенное дерьмо, и оно поползло из скорлупы, затопляя избу, а дед с бабой его ели большими ложками да похваливали.
Три богатыря в его переложении начали вдруг убивать совершенно посторонних и невинных людей самыми зверскими и тошнотворными способами, и делали это долго-долго, после чего с помощью чудесного устройства превращались в три козьих катышка, что и было их конечной и высшей целью.
Колобок, вместо того чтобы быть ему съедену лисой, вострым ножом выпускал этой самой лисе кишки и развешивал их по всему лесу, а вволю натешившись, начал успешно уничтожать волка, медведя, зайца, дедушку, бабушку и всю их деревню, причем деревня была большая, и ни один ее житель не был обойден вниманием круглого убийцы.
Иван-царевич и Серый Волк, проголодавшись после всех своих похождений, недолго думая, зажарили доставшуюся им с таким трудом Елену Прекрасную на вертеле и долго, с подробностями и перечислением частей тела, кушали.
А еще он сочинил сказку про голубое мыло, которое варили сами понимаете из чего...
На счастье, посконичи научились к тому времени изготовлять из старого тряпья бумагу, и всем придворным, неосторожно пожелавшим послушать Соронины сказки, выдавался большой бумажный мешок, чтобы не губить и без того горбатый паркет. Пакеты обыкновенно переполнялись задолго до конца повествования.
И, о чудо, нашлись у Сорони преданные поклонники и почитатели, которые обходились вовсе без мешков, и утверждали они, что Сороня сказал о жизни нашей новое золотое слово, хоть и с нечистотами смешанное.
Более того, иноземных послов настолько Соронино творчество, что они начали наперебой приглашать его погостить в свои державы, поучить тамошних сочинителей уму-разуму, разъяснить:
миру загадочную посконскую душу. Стремглав его вояжам не препятствовал - хоть такая, а все державе известность получается. Сороня скоро сделался прославлен и на Ироню-то поглядывал свысока.
Но стали потихоньку появляться и настоящие сочинители...
Ссылки по теме:
(текст написан в соавторстве)
Сорокин
Попался нам на глаза свежий номер журнала Афиша.
Номер как номер, однако обложка привлекает внимание: на ней вместо типичных девок изображен лохматый мужик с проседью, в черной пижаме, сидящий на болничной каталке, и держащий в руках прозрачное сердце, размером с большой арбуз (сердце не анатомическое, а как его принято рисовать в комиксах). Мужиком этим оказался ни кто иной, как Владимир Сорокин.
Понятное дело, одной обложкой дело не обошлось, Данилкин написал целый подвал с фотографиями, посвященный оному писателю. Подвал содержал всяческие дифирамбы по поводу гениальность Сорокина, восторги по поводу его талантливости и новых сторон русской души, открытых им, а так же хвалебные отзывы современников и братьев по перу. Ну и конечно, шли сравнения С. с Гоголем, Пушкиным, Достоевским, в пользу первого. По духу очень напомнило статьи в Огоньке, посвященные выходу "Малой земли" Брежнева.
В общем, если вы еще не поняли, Сорокин теперь - это наше все!
Главная фигура Второго Русского Авангарда, "могильщик литературы", "русский де Сад", Сорокин со временем вырос из всех этих определений и сделался просто великим литератором - масштаба Пушкина, Гоголя и Толстого, хотя и сочиняет он чаще про гной и сало, чем про "свеча горела", русский лес и прочую муть. Вот увидите, абитуриенты еще будут писать вступительные сочинения на тему "Гнилое бридо в раннем творчестве Сорокина" или "Категория обсосиума в романах "Норма" и "Очередь".
Правда, интервью с самим автором почему-то не прозвучало. Видимо, маэстро не смог связать и двух слов, как это уже было тогда, когда Сорокин посетил передачу "За Стеклом".
Однако, вернемся к "подвалу". Одна из вещей, которые нас поразили - так это то, что Сорокин позиционирует себя как чисто православного человека, соблюдающего пост, и носящего "гимнаста" на шее.
Даже фотки есть соответствующего содержания.
В тексте рефреном проскакивает Тезис о "смерти" автора. Однако, эта умная мысль принадлежит Ролану Барту, а отнюдь не Данилкину. Поясним же мысль о "смерти автора", поскольку Данилкин до этого не снисходит.
в "Смерти автора" Барт "отменяет" интенциональность автора: в "Мифологиях" было показано, что интенциональность языка - необходимый атрибут мифа, что она отражает "сделанность", "созданность" мифов, наконец, "ангажированность" автора, а, следовательно, произведения, в которых явно прослеживается авторская позиция, в той или иной мере мифологичны, ограничивают свободу читателя в создании собственного смысла текста. Далее, логичным кажется и переход от текстового анализа к апофеозу постструктурализма - к декларации "наслаждения текстом", так как, если текст в принципе имеет бесконечное множество смыслов, его анализ, даже с позиций выделения каждого из этих множественных смыслов - занятие неблагодарное: смысл - это поток, а не застывшая конструкция, каждый читатель волен находить в нем собственные смыслы. Эта позиция неизбежно ведет к субъективизму: если, согласно поструктуралистскому подходу, нельзя говорить о каком-либо единственном смысле текста, неоспоримыми остаются только личные впечатления от текста, сугубо интуитивные его толкования; причем эти толкования приобретают статус самостоятельного литературного произведения. И здесь круг замыкается: от интенциональности автора текста через все большее и большее приписывание активности читателю текста мы приходим к утверждению интенциональности читателя в качестве автора - субъекта впечатления от текста, субъекта, которому принадлежат комментарии к тексту. А если предположить активность читателя, почему бы не предположить и активность автора текста? Налицо логическое противоречие! Конечно, это последнее положение не содержится в работах Барта (хотя в некоторых из его поздних работ и содержатся положения о необходимости реабилитации автора). Тем не менее, и в философии культуры в целом, и в философии текста в последнее время заметен отход от постмодернизма - исследовательский акцент на личности читателя текста закономерно перешел в акцент на личности вообще - с ее собственными мотивами, потребностями, активностью.
Так, в частности, отказ от выдвинутого в свое время Бартом лозунга "смерти автора" в настоящее время становится все более общепризнанным. Чтение текста видится сейчас как бесконечный диалог с автором, циркуляция смысла между текстом и интерпретатором, а значит, с необходимостью предполагается и автор текста, второй субъект диалога. Если Барт признавал только чисто фиктивного автора, "фигурку в самой глубине литературной "сцены" , то "теперь вновь преобладает гуманистический взгляд и литературный текст видится не никем не контролируемым пространством языковой игры, а ответственным высказыванием определенного лица, вписанным в определенный исторический контекст".
Зенкин С. Французская теория: попытка подвести итоги. 13 апреля 2000 года. URL: http://www.russ.ru/ist_sovr/20000413_zen.html
Происходит своеобразное "возвращение автору" литературных произведений, в постструктурализме в 70-е-80-е годы называвшихся только объектом общедоступного, независимого от авторской воли культурного использования. По мнению С. Зенкина, такое "воскрешение автора" прямо связано с практикой истории литературы и с профессиональным самосознанием этой исторической дисциплины. Однако не исключено, что реабилитация личности автора в литературоведении - проявлении общей тенденции эволюции философской мысли в направлении ее гуманизации.
А у нас, получается, все на 20 лет позже...
Резюмируя мысль о "смерти автора", отраженную в статье Данилкиным в двух словах, то будет примерно следующее:
Автор и текст - это различные вещи. Анализируя текст, вы ничего не можете сказать об авторе.
Что тут сказать...
Конечно, время, когда автор проецировал себя на место главного героя, давно прошло, но, тем не менее, если текст существует, то он является продуктом сознания автора, а не обособленной реальностью, которая берется из ниоткуда.
Т.е. продукт сознания является зависимым оттого, что собственно в этом сознании находится. И в любом случае текст проективен.
К слову, продукты сознания вполне могут анализироваться, в частности, процедурой контент-анализа. С помощью комплексных методов анализа текста можно реконструировать личность автора и даже выявить его психологические травмы.
Хотя, возможно за Сорокина пишут. Такая версия иногда возникает у его поклонников.
Вернемся к тексту "подвала" вновь:
Другое дело, что во всем сорокинском окружении тех лет - Пригов, Монастырский, Кабаков, Булатов - было, конечно, что-то сумасшедшее. Про них без труда можно насобирать огромное количество разных историй, с ними постоянно что-то случалось. Впрочем, "в миру", в советском обществе все эти люди - которые устраивали "поездки за город", кикиморами орали на квартирах и осуществляли прочие коллективные действия - довольно успешно выдавали себя за нормальных людей (втайне, конечно, хихикая над этой "нормальностью"). Но только Сорокин, казалось, был им. Все признают, что в Сорокине не было и нет никакой психопатологии. Обычный книжный иллюстратор.
О, вы поняли? В Сорокине не было и нет никакой психопатологии!
Это признают ВСЕ!
(Наверное, в лице сонма субличностей Льва Данилкина)
Складывается впечатление, что автор попросту не читал других интервью с Сорокиным, как например вот это:
Т.В.: Владимир, а не могли бы вы подробнее остановиться на причинах особого акцента, подчеркнутой физиологичности, извращенности в ваших произведениях?
В.С.: О каких-то перверсиях? Мне об этом трудно говорить, потому что у меня нет понятия культурно допустимого и недопустимого у меня нет, как у людей традиционной культуры, такого резко очерченного культурного кода, за границами которого начинается культурно недопустимое. И насилие вообще, насилие над человеком - это феномен, который меня всегда притягивал и интересовал с детства, с тех пор, как я это испытал на себе и видел. Это меня завораживало и будило разные чувства: от отвращения до почти гипнотического возбуждения. Вот я помню, лет в девять, по-моему, отец меня впервые повез в Крым, мы там сняли милый домик с персиковым садом. В первое утро я вышел в этот сад, сорвал себе персик, начал есть и из-за забора услышал какие-то странные звуки. Я ел персик, а там - потом я понял - сосед бил своего тестя. Старик плакал, и я понял, что это происходит регулярно, потому что он спросил: "За что ты меня бьешь все время?", и сосед ответил: "Бью, потому что хочется". Это было первое впечатление от Крыма: этот персик, удары и всхлипы... Поэтому насилие всегда меня притягивало. Но это не значит, что я садист - скорее наоборот, я мазохист.
Полностью:
http://www.lib.ru/SOROKIN/interv01.txt
"насилие над человеком" выделено нами не случайно. На наш взгляд, очевидно, что эта короткая строчка из интервью отвечает на большее количесиво вопросов о творчестве Сорокина, чем хвалебные дифирамбы, написаные Львом Данилкиным. Студенты, пишущие на психфаке психологические портреты испытуемых (в рамках общего практикума) могут предложить свои услуги Данилкину и Сорокину.
И науке польза, и Сорокин немного бесплатной терапии получит.
Что же касается популярности Сорокина, то тут можно отметить следующее:
Бесспорно, Сорокин человек талантливый.
Так же, правда и то, что отечественной литературы для интеллектуалов сейчас мало.
В частности, Пелевин перестал писать, и целая ниша освободилась. Но, к сожалению, многие талантливые писатели, как, например Татьяна Толстая, пока до уровня Пелевина не дотягивают. А Акунин немного из другой сферы, и Фандориным сыт не будешь.
Ну а пустой эта ниша быть не может, вот и прочит Лев Данилкин Сорокина на место "Нашего всего...". Но ведь из этого не следует, что мы должны читать всю эту "Духовную экскрецию" © Филипп Фармер
Тем, кому интересно - могут посмотреть интернет-версию этого безобразия на сайте Афиши: http://www.afisha.ru/special_project?id=768046
Вот.
А на последок - цитата из книги
"Белый хрен в конопляном поле" М. Успенского:
Потом возник и первый прозаик.
Ироня как-то пожаловался, что государственные дела слишком часто отвлекают его от дел собствен-но шутовских и нужен ему хотя бы один напарник. Такой напарник нашелся в самом Столенграде. Был он тихий, бледный, неприметный. Прозвище ему дали - Сороня, Ироне в рифму.
Сороня не умел ни кувыркаться, ни жонглировать деревянными ложками, ни играть на гуслях посконские веселые песни. Он вообще не умел делать ничего хорошего.
Зато он как никто умел испохабить посконские народные сказки. Начинал он сказку обычно, как от пращуров заведено, многие даже скучали. Зато конец присобачивал уж такой...
Курочка-ряба у него, например, в утешение деду и бабе снесла простое яичко, но в яичке заместо белка и желтка оказалось обыкновенное дерьмо, и оно поползло из скорлупы, затопляя избу, а дед с бабой его ели большими ложками да похваливали.
Три богатыря в его переложении начали вдруг убивать совершенно посторонних и невинных людей самыми зверскими и тошнотворными способами, и делали это долго-долго, после чего с помощью чудесного устройства превращались в три козьих катышка, что и было их конечной и высшей целью.
Колобок, вместо того чтобы быть ему съедену лисой, вострым ножом выпускал этой самой лисе кишки и развешивал их по всему лесу, а вволю натешившись, начал успешно уничтожать волка, медведя, зайца, дедушку, бабушку и всю их деревню, причем деревня была большая, и ни один ее житель не был обойден вниманием круглого убийцы.
Иван-царевич и Серый Волк, проголодавшись после всех своих похождений, недолго думая, зажарили доставшуюся им с таким трудом Елену Прекрасную на вертеле и долго, с подробностями и перечислением частей тела, кушали.
А еще он сочинил сказку про голубое мыло, которое варили сами понимаете из чего...
На счастье, посконичи научились к тому времени изготовлять из старого тряпья бумагу, и всем придворным, неосторожно пожелавшим послушать Соронины сказки, выдавался большой бумажный мешок, чтобы не губить и без того горбатый паркет. Пакеты обыкновенно переполнялись задолго до конца повествования.
И, о чудо, нашлись у Сорони преданные поклонники и почитатели, которые обходились вовсе без мешков, и утверждали они, что Сороня сказал о жизни нашей новое золотое слово, хоть и с нечистотами смешанное.
Более того, иноземных послов настолько Соронино творчество, что они начали наперебой приглашать его погостить в свои державы, поучить тамошних сочинителей уму-разуму, разъяснить:
миру загадочную посконскую душу. Стремглав его вояжам не препятствовал - хоть такая, а все державе известность получается. Сороня скоро сделался прославлен и на Ироню-то поглядывал свысока.
Но стали потихоньку появляться и настоящие сочинители...
Ссылки по теме:
- Статья Льва Данилкина "Сердце Сорокина"
http://www.afisha.ru/special_project?id=768046 - Интервью с Сорокиным на сайте lib.ru
http://www.lib.ru/SOROKIN/interv01.txt - Зенкин С. "Французская теория: попытка подвести итоги."
http://www.russ.ru/ist_sovr/20000413_zen.html - Дмитрий Смирнов aka Spectator "Post-"
http://spectator.ru/issues/273
(текст написан в соавторстве)