О двух основаниях национализма и об отношении его к разуму
Слова "национализм, нация, родина, патриотизм, величие" и т. п. всё больше стали слышны особенно в связи с недавними и ещё далеко не закончившимися событиями в Украине и в той реакции, которая последовала на них со стороны России. При этом доля людей, которых так или иначе можно отнести к националистам вне зависимости от того, используют ли они сами для себя это наименование, росла в России вне зависимости от событий в соседней стране. События в Украине, та роль, которую в них сыграли националисты и украинские с одной стороны, и русские -- с другой, а также то, какой вес приобрели достаточно маргинальные в прошлом идеи, закономерно вызывает у нас, людей, не вовлечённых в подобное движение, необходимость выработать какое-то своё отношение к происходящему.
Для начала, как всегда, надо определиться с понятиями. Национализм в своём словарном понимании есть признание верховенства "интересов нации" над интересами конкретных индивидов или социальных групп. Нация же есть существующая на определённой территории, объединённая общей культурой и историческим развитием, и/или разговаривающая на определённом языке общность людей. На практике же национализм проявляется в желании сохранить исключительные особенности данной нации, отличающие её от других. Именно поэтому мы называем националистом человека, желающего во что бы то ни стало сохранить язык и традиции своего народа, а также расширить сферу влияния нации, а не того, кто, скажем, просто заботится о благосостоянии населения. В национализме существенны также не индивидуальные различия во всзглядах людей, не экономические интересы определённых классов даже, а различия культурно-родовые -- те, существование которых, является "объективной данностью" для человека. Другими словами, сущностью национализма, общей всем его проявлениям, является стремление к сохранению в первую очередь культурных и языковых отличий данной нации ото всех других, в этом его отличие от расизма, который делает ставку не на культуру, а на врождённые физические различия между различными общностями человеческого вида. В отличие от объективных расовых различий, "объединяющим" фактором для нации всегда могут быть совершенно разные признаки, точно так же, как и исключаемые из существенных для данной нации факторы могут разниться: так, люди могут иметь один язык, но разные вероисповедания (сербы, хорваты) и относить себя к разным нациям, могут иметь разные религии и даже язык, но принадлежать к одной (украинцы) на основе общности традиций. Иные различия, прежде всего классовые, национализм считает вторичными по отношению к интересам "национальным", понимаемым его сторонниками как отстаивание, поддержание и возможное расширение количества людей, объединённых под тем отличительным признаком, который признан нациеобразующим.
Очень важным во всём сказанном о национализме для философа есть то, что национализм является принципиально антиуниверсалистским учением, выстроенным вокруг отличительного признака отдельного народа и до той или иной степени абсолютизирующим этот признак. О том, как это соотносится с философским исследованием мира, можно судить уже по первым потугам европейской мысли, которая с самого своего зарождения была нацелена на универсальность: универсальность разума и переживаемых людьми чувств. Именно в этом была особенность философствования Сократа, рассматривающего истинность или ложность того или иного отношения к миру вне зависимости от гражданства или происхождения собеседника. В дальнейшем представления о независимости блага человека от того, что теперь можно было бы назвать национальностью, всё более развивались и уяснялись, что очень показательно выражено формулой Диогена: "Я гражданин мира". Этими же мотивами в сочетании с идеей долга пропитана и философия стоиков, которые, несмотря на то, что они редко отвергали всякие национальные интересы вообще, тем не менее считали их вторичными по отношению ко всемирному и общему всем людям Разуму. Христианство, бывшее по сути синтезом древнегреческой философии с древнееврейским вероучением, прямо отвергло всякую идею богоизбранности какого-то народа и провозгласило равенство перед законом Бога представителей их всех, и постольку, поскольку именно исполнение этого закона и есть сущность понятия христианин, имело ярко выраженный универсалистский характер по крайней мере в рамках членов самой этой религии. Вскоре, однако, слившись с властью и всё более проникаясь её духом и коррупцией, христианство само по себе стало фактором разобщения, приводящим к бесконечным религиозным войнам, казням и мракобесию. Ответом на разобщение, вызванное церковным христианством, как и в прежние времена являлось апеллирование к разуму, к его универсальной способности анализировать, что привело к вскрытию необоснованности самих догм, расхождение в понимании которых и являлось во многих случаях формальным поводом к злодействам и обоснованием неслыханной жестокости. Именно в этом заключалась идея и миссия Просвещения, которое на место отвергнутых ещё в античности идей патриотизма, а также вставшего на их место религиозного догматизма, поставили научное знание и мораль, проистекающую из разума как такового. Так, Кант ставил себе целью найти основание поведения не только независимое от национальных традиций и религиозных догм, варьирующихся в зависимости от того или иного вероисповедания, но так же и отделённое от свойств и склонностей человеческой природы, присущее "чистому разуму", т. е. разуму как таковому. Идеи социализма, несмотря на то, что они в практической плоскости зачастую абсолютизируют классовую борьбу и антогонизм между выходцами из разных классов, тем не менее ставят себе целью изживание этого антогонизма, т. е. переход к новому обществу, в котором, с исчезновением классов исчезнет и борьба между ними, а жизнь будет устроена, опять-таки, согласно всеобщим законам разума. Именно поэтому социализм является в том или ином смысле продолжателем европейской мысли, перенявшим, на свой лад, конечно, её учение об универсальном характере разума.
Я привёл здесь небольшое извлечение из истории развития именно европейской мысли неспроста: национализм как таковой был порождением именно этой культуры, и для буддиста или индуиста в Азии вопрос о национализме в форме, знакомой нам, не стоял. Из всей этой истории совершенно недвусмысленно следует, что национализм как абсолютизация различия есть течение враждебное разуму как таковому и враждебное той традиции мысли, в которой он появился. Осознав это, можно заключить, что национализм есть течение мысли иррациональное, основа которому не может быть найдена ни в какой серьёзной метафизике, потому что метод последней, как и всякого разумного познания мира, есть поиск единства в различных явлениях, национализм же есть именно отвержение единства и утверждение различий. У национализма, таким образом, не может быть никакой рациональной базы, а потому основу для понимания его ответы следует искать не в философии, т. е. не вразумном познании, а в том, скорее, чему оно всегда противоречило.
Отдалённый базис национализма следует искать именно в иррациональной человеческой природе, нетронутой светом разума. Одним из его первоначальных основ является ксенофобия, которая есть не что иное, как страх примитивного человека перед неизвестным: точно так же, как древние боялись грома, как они боялись затмений, так же они боялись и чужаков. Страх этот, конечно, имеет определённый смысл: они пришли из неведомой нам культуры, кто знает, какие традиции они имеют и не приведёт ли наша беспечность к тому, что они используют во зло наше гостеприимство и терпимость; кроме того, они говорят на непонятном нам варварском языке, и мы не можем, слушая их речь, предугадать, что они на самом деле замышляют. Подобные настроения были свойственны многим народам на изначальных стадиях развития, в "дофилософскую" эру, начиная с которой шло постепенное изживание их из общественной мысли, но они вполне сохранялись в представлениях отдельных групп народа и бытуют среди многих и сегодня.
Другой важной основой национализма, пожалуй, ещё более важной, чем первая, является желание человека снять с себя ответственность за свою жизнь и слиться со своим народом, предоставить, в представлении его адептов, решение вопросов жизни не себе, а народу как таковому. Именно в этом лежит демонстративное почитание националистами самых смехотворных и давно утративших всякий смысл обычаев своего народа. Такое единение с ним даёт возможность избавиться от решения многих насущных вопросов, просто посчитав их решёнными "непостижимою для отдельного лица" мудростью нации, просто подчиниться этому "решению". Подчиняться же всегда намного легче, чем пробивать дорогу самому, потому что в этом случае нужно с необходимостью бороться против большинства, отбрасывать всё несогласное с разумом и наносное, и такая борьба зачастую бывает намного труднее и напряжённее, чем борьба в окопах за "интересы нации".
Потребность в единении со своим народом есть, таким образом, потребность отказаться от своей свободы как существа, наделённого разумом, а потому имеющего проверять всякий посыл, предлагаемый ему, на соответствие законам этого разума, есть потребность описать самого себя как часть явления внешнего мира -- нации, найти некий закон, которому можно было бы подчиниться как объективному закону, а значит отречься от свободы воли, которая так тяжела. И вся эта возня вокруг языка, вокруг традиций и церкви как части традиции есть не что иной, как попытка найти для себя отличительный признак, на основе которого можно было бы причислить себя к нации, а значит сделать законы нации обязательными для себя.
Таковы, как мне видится, психологические начала национализма. Кроме них, он, конечно, имеет ещё и социальную сущность. Национализм, как и церковность, есть в общем и целом желание отдельных людей стать частью стада. У стада же всегда есть пастухи, которым очень выгодно желание овец держаться вместе, выгодно для целей, имеющих очень мало общего с теми, во имя которых последние сбиваются в стадо. Имея общество, в котором проповедуется единство классов, перед лицом опасности со стороны другой нации, люди эти имеют все возможности для того, чтобы сохранять и преумножать свои богатства и власть, и им в первую очередь нужна идея нации, привитая народу. Сам национализм в нашем современном понимании был порождением 19 века, века, когда эпоха Просвещения разрушила царившее ранее представление о данном богом порядке устройства общества, когда стало ясно, что власть, передающаяся по рождению, не выдерживает ни малейшей критики разума. В это время нужно было найти новый объединяющий общество фактор, который помог бы держать людей в подчинении. Фактором этим явились некие отличительные черты народа, обладающие большей объективностью, чем отходившие в небытие церковные суеверия: вот мы один народ, имеем общую историю, традиции и язык; рядом с нами живёт такой же народ. При этом, как утверждается, нации находятся в постоянной борьбе друг с другом, а значит стоит нам начать задавать неудобные вопросы власти, "ослабнуть", как нас тут же приберут к рукам и лишат тех отличительных признаков, которыми мы так дорожим, которые дают нам противоядие против психологического одиночества и тяжести выбора. А потому мы должны, напротив, "объединиться и сплотиться" -- в худшем случае вокруг одного лидера, в лучшем, вокруг того олигархата, который имеет неограниченную власть над экономикой, а значит над почти всеми сферами жизни. Национальное государство -- это и есть пример второго варианта, сущность которого в контракте между классами: власть в обмен на кажимость психологической защищённости. Такова, социальная основа идеологии национализма. Необходимо сделать замечание здесь, что, разумеется, национализм не всегда поддаётся контролю со стороны правящих классов именно потому, что он имеет двоякую природу: и социальную и психологическую. Так возникают "эксцессы", убийства на почве национальной ненависти (редко, но иногда и представителей вожаков), затяжные войны, невыгодные в принципе элите. Но это та цена, которую она платит и согласна платить за годы контроля над обществом.
Заканчивая эту статью, нужно заметить следующее. Национализм, как и всякая идея, отталкивается от определённого опыта, пусть ложно трактуемого, но всё же имеющего характер данности. Культурные и языковые различия есть данность, как и физические различия между людьми. Точно так же, некоторые особые чувства, переживаемые человеком по отношению к ним не несут большего зла, чем привязанность человека к своим родителям. Но они тогда не будут злом и препятствием к духовному развитию, когда не переходят известной грани, не становятся основой мировоззрения, затмевая собой всё иное, как это происходит в национализме. Отрицание национализма не есть отрицание различий, что означало бы отрицание реальности, но лишь абсолютизации этих различий. Сами же эти различия в принципе могут использоваться для того, чтобы донести легче и понятнее до людей открытия разума, донести так, чтобы они были максимально ясными и яркими. В этом отношении народная культура имеет ценность, но не ценность саму по себе: цель её -- перевод на более понятный для данного конкретного человека язык достижений всемирной человеческой мысли. И поэтому, так же, как и в случае, когда говорящий хочет, чтобы его поняли, он должен перейти с языка, которым он мыслит, на язык слушателей, так и в случае со всеми иными национальными различиями людей: максимальный учёт их при передаче знания, всегда улучшает его восприятие. В этом -- значение народной культуры и языка для духовного развития человечества.
Для начала, как всегда, надо определиться с понятиями. Национализм в своём словарном понимании есть признание верховенства "интересов нации" над интересами конкретных индивидов или социальных групп. Нация же есть существующая на определённой территории, объединённая общей культурой и историческим развитием, и/или разговаривающая на определённом языке общность людей. На практике же национализм проявляется в желании сохранить исключительные особенности данной нации, отличающие её от других. Именно поэтому мы называем националистом человека, желающего во что бы то ни стало сохранить язык и традиции своего народа, а также расширить сферу влияния нации, а не того, кто, скажем, просто заботится о благосостоянии населения. В национализме существенны также не индивидуальные различия во всзглядах людей, не экономические интересы определённых классов даже, а различия культурно-родовые -- те, существование которых, является "объективной данностью" для человека. Другими словами, сущностью национализма, общей всем его проявлениям, является стремление к сохранению в первую очередь культурных и языковых отличий данной нации ото всех других, в этом его отличие от расизма, который делает ставку не на культуру, а на врождённые физические различия между различными общностями человеческого вида. В отличие от объективных расовых различий, "объединяющим" фактором для нации всегда могут быть совершенно разные признаки, точно так же, как и исключаемые из существенных для данной нации факторы могут разниться: так, люди могут иметь один язык, но разные вероисповедания (сербы, хорваты) и относить себя к разным нациям, могут иметь разные религии и даже язык, но принадлежать к одной (украинцы) на основе общности традиций. Иные различия, прежде всего классовые, национализм считает вторичными по отношению к интересам "национальным", понимаемым его сторонниками как отстаивание, поддержание и возможное расширение количества людей, объединённых под тем отличительным признаком, который признан нациеобразующим.
Очень важным во всём сказанном о национализме для философа есть то, что национализм является принципиально антиуниверсалистским учением, выстроенным вокруг отличительного признака отдельного народа и до той или иной степени абсолютизирующим этот признак. О том, как это соотносится с философским исследованием мира, можно судить уже по первым потугам европейской мысли, которая с самого своего зарождения была нацелена на универсальность: универсальность разума и переживаемых людьми чувств. Именно в этом была особенность философствования Сократа, рассматривающего истинность или ложность того или иного отношения к миру вне зависимости от гражданства или происхождения собеседника. В дальнейшем представления о независимости блага человека от того, что теперь можно было бы назвать национальностью, всё более развивались и уяснялись, что очень показательно выражено формулой Диогена: "Я гражданин мира". Этими же мотивами в сочетании с идеей долга пропитана и философия стоиков, которые, несмотря на то, что они редко отвергали всякие национальные интересы вообще, тем не менее считали их вторичными по отношению ко всемирному и общему всем людям Разуму. Христианство, бывшее по сути синтезом древнегреческой философии с древнееврейским вероучением, прямо отвергло всякую идею богоизбранности какого-то народа и провозгласило равенство перед законом Бога представителей их всех, и постольку, поскольку именно исполнение этого закона и есть сущность понятия христианин, имело ярко выраженный универсалистский характер по крайней мере в рамках членов самой этой религии. Вскоре, однако, слившись с властью и всё более проникаясь её духом и коррупцией, христианство само по себе стало фактором разобщения, приводящим к бесконечным религиозным войнам, казням и мракобесию. Ответом на разобщение, вызванное церковным христианством, как и в прежние времена являлось апеллирование к разуму, к его универсальной способности анализировать, что привело к вскрытию необоснованности самих догм, расхождение в понимании которых и являлось во многих случаях формальным поводом к злодействам и обоснованием неслыханной жестокости. Именно в этом заключалась идея и миссия Просвещения, которое на место отвергнутых ещё в античности идей патриотизма, а также вставшего на их место религиозного догматизма, поставили научное знание и мораль, проистекающую из разума как такового. Так, Кант ставил себе целью найти основание поведения не только независимое от национальных традиций и религиозных догм, варьирующихся в зависимости от того или иного вероисповедания, но так же и отделённое от свойств и склонностей человеческой природы, присущее "чистому разуму", т. е. разуму как таковому. Идеи социализма, несмотря на то, что они в практической плоскости зачастую абсолютизируют классовую борьбу и антогонизм между выходцами из разных классов, тем не менее ставят себе целью изживание этого антогонизма, т. е. переход к новому обществу, в котором, с исчезновением классов исчезнет и борьба между ними, а жизнь будет устроена, опять-таки, согласно всеобщим законам разума. Именно поэтому социализм является в том или ином смысле продолжателем европейской мысли, перенявшим, на свой лад, конечно, её учение об универсальном характере разума.
Я привёл здесь небольшое извлечение из истории развития именно европейской мысли неспроста: национализм как таковой был порождением именно этой культуры, и для буддиста или индуиста в Азии вопрос о национализме в форме, знакомой нам, не стоял. Из всей этой истории совершенно недвусмысленно следует, что национализм как абсолютизация различия есть течение враждебное разуму как таковому и враждебное той традиции мысли, в которой он появился. Осознав это, можно заключить, что национализм есть течение мысли иррациональное, основа которому не может быть найдена ни в какой серьёзной метафизике, потому что метод последней, как и всякого разумного познания мира, есть поиск единства в различных явлениях, национализм же есть именно отвержение единства и утверждение различий. У национализма, таким образом, не может быть никакой рациональной базы, а потому основу для понимания его ответы следует искать не в философии, т. е. не вразумном познании, а в том, скорее, чему оно всегда противоречило.
Отдалённый базис национализма следует искать именно в иррациональной человеческой природе, нетронутой светом разума. Одним из его первоначальных основ является ксенофобия, которая есть не что иное, как страх примитивного человека перед неизвестным: точно так же, как древние боялись грома, как они боялись затмений, так же они боялись и чужаков. Страх этот, конечно, имеет определённый смысл: они пришли из неведомой нам культуры, кто знает, какие традиции они имеют и не приведёт ли наша беспечность к тому, что они используют во зло наше гостеприимство и терпимость; кроме того, они говорят на непонятном нам варварском языке, и мы не можем, слушая их речь, предугадать, что они на самом деле замышляют. Подобные настроения были свойственны многим народам на изначальных стадиях развития, в "дофилософскую" эру, начиная с которой шло постепенное изживание их из общественной мысли, но они вполне сохранялись в представлениях отдельных групп народа и бытуют среди многих и сегодня.
Другой важной основой национализма, пожалуй, ещё более важной, чем первая, является желание человека снять с себя ответственность за свою жизнь и слиться со своим народом, предоставить, в представлении его адептов, решение вопросов жизни не себе, а народу как таковому. Именно в этом лежит демонстративное почитание националистами самых смехотворных и давно утративших всякий смысл обычаев своего народа. Такое единение с ним даёт возможность избавиться от решения многих насущных вопросов, просто посчитав их решёнными "непостижимою для отдельного лица" мудростью нации, просто подчиниться этому "решению". Подчиняться же всегда намного легче, чем пробивать дорогу самому, потому что в этом случае нужно с необходимостью бороться против большинства, отбрасывать всё несогласное с разумом и наносное, и такая борьба зачастую бывает намного труднее и напряжённее, чем борьба в окопах за "интересы нации".
Потребность в единении со своим народом есть, таким образом, потребность отказаться от своей свободы как существа, наделённого разумом, а потому имеющего проверять всякий посыл, предлагаемый ему, на соответствие законам этого разума, есть потребность описать самого себя как часть явления внешнего мира -- нации, найти некий закон, которому можно было бы подчиниться как объективному закону, а значит отречься от свободы воли, которая так тяжела. И вся эта возня вокруг языка, вокруг традиций и церкви как части традиции есть не что иной, как попытка найти для себя отличительный признак, на основе которого можно было бы причислить себя к нации, а значит сделать законы нации обязательными для себя.
Таковы, как мне видится, психологические начала национализма. Кроме них, он, конечно, имеет ещё и социальную сущность. Национализм, как и церковность, есть в общем и целом желание отдельных людей стать частью стада. У стада же всегда есть пастухи, которым очень выгодно желание овец держаться вместе, выгодно для целей, имеющих очень мало общего с теми, во имя которых последние сбиваются в стадо. Имея общество, в котором проповедуется единство классов, перед лицом опасности со стороны другой нации, люди эти имеют все возможности для того, чтобы сохранять и преумножать свои богатства и власть, и им в первую очередь нужна идея нации, привитая народу. Сам национализм в нашем современном понимании был порождением 19 века, века, когда эпоха Просвещения разрушила царившее ранее представление о данном богом порядке устройства общества, когда стало ясно, что власть, передающаяся по рождению, не выдерживает ни малейшей критики разума. В это время нужно было найти новый объединяющий общество фактор, который помог бы держать людей в подчинении. Фактором этим явились некие отличительные черты народа, обладающие большей объективностью, чем отходившие в небытие церковные суеверия: вот мы один народ, имеем общую историю, традиции и язык; рядом с нами живёт такой же народ. При этом, как утверждается, нации находятся в постоянной борьбе друг с другом, а значит стоит нам начать задавать неудобные вопросы власти, "ослабнуть", как нас тут же приберут к рукам и лишат тех отличительных признаков, которыми мы так дорожим, которые дают нам противоядие против психологического одиночества и тяжести выбора. А потому мы должны, напротив, "объединиться и сплотиться" -- в худшем случае вокруг одного лидера, в лучшем, вокруг того олигархата, который имеет неограниченную власть над экономикой, а значит над почти всеми сферами жизни. Национальное государство -- это и есть пример второго варианта, сущность которого в контракте между классами: власть в обмен на кажимость психологической защищённости. Такова, социальная основа идеологии национализма. Необходимо сделать замечание здесь, что, разумеется, национализм не всегда поддаётся контролю со стороны правящих классов именно потому, что он имеет двоякую природу: и социальную и психологическую. Так возникают "эксцессы", убийства на почве национальной ненависти (редко, но иногда и представителей вожаков), затяжные войны, невыгодные в принципе элите. Но это та цена, которую она платит и согласна платить за годы контроля над обществом.
Заканчивая эту статью, нужно заметить следующее. Национализм, как и всякая идея, отталкивается от определённого опыта, пусть ложно трактуемого, но всё же имеющего характер данности. Культурные и языковые различия есть данность, как и физические различия между людьми. Точно так же, некоторые особые чувства, переживаемые человеком по отношению к ним не несут большего зла, чем привязанность человека к своим родителям. Но они тогда не будут злом и препятствием к духовному развитию, когда не переходят известной грани, не становятся основой мировоззрения, затмевая собой всё иное, как это происходит в национализме. Отрицание национализма не есть отрицание различий, что означало бы отрицание реальности, но лишь абсолютизации этих различий. Сами же эти различия в принципе могут использоваться для того, чтобы донести легче и понятнее до людей открытия разума, донести так, чтобы они были максимально ясными и яркими. В этом отношении народная культура имеет ценность, но не ценность саму по себе: цель её -- перевод на более понятный для данного конкретного человека язык достижений всемирной человеческой мысли. И поэтому, так же, как и в случае, когда говорящий хочет, чтобы его поняли, он должен перейти с языка, которым он мыслит, на язык слушателей, так и в случае со всеми иными национальными различиями людей: максимальный учёт их при передаче знания, всегда улучшает его восприятие. В этом -- значение народной культуры и языка для духовного развития человечества.