Такая работа
Раньше казалось, что мне не комфортно жить от того, что мне непременно нужно быть Центром. Не в центре событий, а именно Центром. Той густо напомаженной, харизматичной теткой, которая их создает, а не кружит в них. Просто хаотит и исчезает, повиливая бедрами аля Монро, на одном ровном и одном подпиленном каблучках, а все вокруг такие восхищенные: "Ах, Пресвятой Джигурда! Вы - безумно охуительны!". Раньше так было. Потом пришел период активной журналистской работы и я поняла, что никакая я не Анджела Дэвис, и даже не Валентина Терешкова. Мне крайне удобно и правильно быть наблюдателем. Я даже писать об увиденном не очень то люблю, рассказывать кому-то об этом. Потому что это тоже в некотором роде претензия на значимость собственного мнения. Просто наверное, важны мысли на этот счет, изменения которые внутри происходят, когда ты встречаешься с по-настоящему сильными, глубокими вещами в обычной жизни.
Работа у меня не весть какая. Так себе. Труд по превращению жизни в словесную форму. Вот некоторые, например, президентами работают, законопроекты одобряют, реформы придумывают. Моя реформа - в сердце, даже не в голове. Но есть люди, которые совсем в других профессиях живут. И не понимают насколько они крутые. Не только, когда против них митинги по всей стране, а каждый день. Причем, искренние не понимают. Я видела одну очень мощную и рвущую мои шаблоны историю.
Однажды в не очень солнечный и не очень холодный день, очень маленькая съемочная группа на очень маленькой потрепанной машинке, приехала снимать пафосное вручение подарков к одному из календарных праздников в весьма скромный приют для неизлечимо больных. Задергавшись и потерявшись в счете снимаемых мест, их значимости и уникальности, мыслей в голове не было никаких. Как затишье перед бурей. Местечко находилось в приятно пахнущей лесной зоне, с распевающимися во все тональности птичками. И в другой ситуации, производило бы впечатление неплохого загородного дома отдыха, вроде Переделкино. Только вот громоздких дач богатеев, и не очень - писателей там, конечно, не было. А стояло два деревянных сооружения. Одно занимали врачи и ухаживающий персонал, а другое - сами "отдыхающие". С виду все это было довольно симпатично, если бы не было так разбивающе сердце внутри. Санитарка обещала привести Главную, а нам разрешила поснимать внутри. Я до сих пор не помню, чтобы меня еще когда-нибудь охватывало такое отчаяние, страх и боль за других людей, с тех пор. У меня вообще к людям не очень много жалости. А тут...
Нет. Все было кристально чисто и мило, если бы не глаза и стены, пропитанные отчаянием. Эта оставленная родными умирать, бабушка в коридоре, в неестественном состоянии позитива. Этот тихий сумасшедший мужчина, загадочно и одновременно невыразимо жутко улыбающийся. Этот оглушающе кричащий от боли мужчина без ноги, в окружении плачущих навзрыд жены и дочери. Я всеми силами старалась построить стены вокруг своей души, чтобы все это девятым валом Айвазовского не проникло в меня и не накрыло на ближайшие сто лет. Честно говоря, я готовилась к худшему. Готовилась увидеть разбитого жизнью и потерявшего всякую эмоциональность заведующего всем этим катастрофическим местом.
Но на встречу вышла тридцатилетняя блондинка, в потрясающем расположении духа и роскошной фигуре, и стала спокойно, с улыбкой, рассказывать о своей работе, об этих людях. Я понимаю всё. Что худшее в такой ситуации скатиться в эту пропасть, что это нельзя делать. Но каким надо обладать мужеством и характером, чтобы ТАК держаться! И когда я не на камеру, а потом, спросила ее об этом, она мне кажется даже немного удивилась. "Такая у меня работа", - говорит. Ничего себе работенка. Лучше уж на рудники.
А потом я поняла всё. Когда увидела реакцию ее пациентов, у которых не осталось ничего кроме ожидания смерти, на ее появление. Она была их кусочком жизни. То, что держало их на плаву и то, что, наверное, давало смысл её существованию. Вот в такие моменты понимаешь, как мелко ты плаваешь. И какой из тебя на хер герой. Жизнь готов отдать за какую-то фигню, а ежедневно восемь часов, чтобы помочь вот таким вот людям - нет.
Через некоторое время, у одной моей коллеги муж - программист сошел с ума. Тихо так сошел. Сначала все время за компьютером сидел, а потом просто замолчал и всё. Я ее спрашиваю: "Ты не боишься его с детьми маленькими оставлять? Вдруг ему в голову что-нибудь втемяшится!". Она говорит: "Да нет. Он - тихий". Через какое-то время этот тихий обнаружился посреди ночи возле кровати одного из малышей с ножом. Улыбающийся. После чего было решено сдать его куда-нибудь на хранение. Потому что доктор сказал, что дурка этого парня будет только прогрессировать. Говорят, что он впервые за много лет заплакал, когда его привезли. Стало быть, все понимал. Что от него отказываются, что он приехал сюда навсегда. Он умер там очень быстро. Сгорел буквально за пол года. Однажды я справила у Г. куда она его сдала, а она сказала, что именно в тот самый приют для неизлечимо больных.
Е.К.
Работа у меня не весть какая. Так себе. Труд по превращению жизни в словесную форму. Вот некоторые, например, президентами работают, законопроекты одобряют, реформы придумывают. Моя реформа - в сердце, даже не в голове. Но есть люди, которые совсем в других профессиях живут. И не понимают насколько они крутые. Не только, когда против них митинги по всей стране, а каждый день. Причем, искренние не понимают. Я видела одну очень мощную и рвущую мои шаблоны историю.
Однажды в не очень солнечный и не очень холодный день, очень маленькая съемочная группа на очень маленькой потрепанной машинке, приехала снимать пафосное вручение подарков к одному из календарных праздников в весьма скромный приют для неизлечимо больных. Задергавшись и потерявшись в счете снимаемых мест, их значимости и уникальности, мыслей в голове не было никаких. Как затишье перед бурей. Местечко находилось в приятно пахнущей лесной зоне, с распевающимися во все тональности птичками. И в другой ситуации, производило бы впечатление неплохого загородного дома отдыха, вроде Переделкино. Только вот громоздких дач богатеев, и не очень - писателей там, конечно, не было. А стояло два деревянных сооружения. Одно занимали врачи и ухаживающий персонал, а другое - сами "отдыхающие". С виду все это было довольно симпатично, если бы не было так разбивающе сердце внутри. Санитарка обещала привести Главную, а нам разрешила поснимать внутри. Я до сих пор не помню, чтобы меня еще когда-нибудь охватывало такое отчаяние, страх и боль за других людей, с тех пор. У меня вообще к людям не очень много жалости. А тут...
Нет. Все было кристально чисто и мило, если бы не глаза и стены, пропитанные отчаянием. Эта оставленная родными умирать, бабушка в коридоре, в неестественном состоянии позитива. Этот тихий сумасшедший мужчина, загадочно и одновременно невыразимо жутко улыбающийся. Этот оглушающе кричащий от боли мужчина без ноги, в окружении плачущих навзрыд жены и дочери. Я всеми силами старалась построить стены вокруг своей души, чтобы все это девятым валом Айвазовского не проникло в меня и не накрыло на ближайшие сто лет. Честно говоря, я готовилась к худшему. Готовилась увидеть разбитого жизнью и потерявшего всякую эмоциональность заведующего всем этим катастрофическим местом.
Но на встречу вышла тридцатилетняя блондинка, в потрясающем расположении духа и роскошной фигуре, и стала спокойно, с улыбкой, рассказывать о своей работе, об этих людях. Я понимаю всё. Что худшее в такой ситуации скатиться в эту пропасть, что это нельзя делать. Но каким надо обладать мужеством и характером, чтобы ТАК держаться! И когда я не на камеру, а потом, спросила ее об этом, она мне кажется даже немного удивилась. "Такая у меня работа", - говорит. Ничего себе работенка. Лучше уж на рудники.
А потом я поняла всё. Когда увидела реакцию ее пациентов, у которых не осталось ничего кроме ожидания смерти, на ее появление. Она была их кусочком жизни. То, что держало их на плаву и то, что, наверное, давало смысл её существованию. Вот в такие моменты понимаешь, как мелко ты плаваешь. И какой из тебя на хер герой. Жизнь готов отдать за какую-то фигню, а ежедневно восемь часов, чтобы помочь вот таким вот людям - нет.
Через некоторое время, у одной моей коллеги муж - программист сошел с ума. Тихо так сошел. Сначала все время за компьютером сидел, а потом просто замолчал и всё. Я ее спрашиваю: "Ты не боишься его с детьми маленькими оставлять? Вдруг ему в голову что-нибудь втемяшится!". Она говорит: "Да нет. Он - тихий". Через какое-то время этот тихий обнаружился посреди ночи возле кровати одного из малышей с ножом. Улыбающийся. После чего было решено сдать его куда-нибудь на хранение. Потому что доктор сказал, что дурка этого парня будет только прогрессировать. Говорят, что он впервые за много лет заплакал, когда его привезли. Стало быть, все понимал. Что от него отказываются, что он приехал сюда навсегда. Он умер там очень быстро. Сгорел буквально за пол года. Однажды я справила у Г. куда она его сдала, а она сказала, что именно в тот самый приют для неизлечимо больных.
Е.К.