Незначительное событие...
Представь, что однажды настанет день, который уже не будет завтра. Это будет просто день и в нем будет «сейчас» и все. Этим вот «сейчас» все будет и начинаться, и заканчиваться, что делать тогда тебе, мне, нам?
Когда даже ложиться спать можно только сейчас и сейчас же просыпаться. Когда слово завтрак не существенно, потому что это будет просто прием пищи, да, так же как и ужин, и обед. Время остановится. И в этом времени будет самое страшное и тяжелое. Это вчера, прошлое, то, что было и то, что уже никогда не изменить. И жить придется только тем, что уже было. Раз нет завтра, то нет и нового - нечего познавать, память начнет цепляться за детали прошлого.
И с каждым таким «сейчас» деталей будет все больше, слова все громче, ошибки все горше, но нет возможности переписать прошлое, даже забыть его, застелив новым «завтра», будет нельзя. Мы будем спорить с собой, в начале, оправдывая себя и свои поступки, потом, с тем как все четче и острее в памяти будет оживать прошлое, мы начнем орать, нервничать и, возможно, бить посуду, ибо это не может не раздражать.
Не закрыть, не заткнуть дырку памяти, какой тогда выход? Я думаю, что все мы его знаем.
Сырым весенним утром, когда еще ранняя весна, когда серо-черные кучи снега, покрывшись волдырями, валяются, где и как попало, когда солнце светит, ветер несет запах перемен, тепла, света. Весны. Стояла на улице, вот просто так стояла и смотрела, казалось бы на дом, а на самом деле-никуда, красивая, одинокая и хорошо одетая женщина.
Была мода на шляпки с вуалетками, конечно, а как же без вуалетки - вся романтика исчезнет, не успев даже появится. Что было надето на женщине, хм, а важно ли это? Предположим, что это было темно-серое ниже колен пальто. Виден был небрежно, с очень серьезным намеком, повязанный то ли шарфик, то ли платок. На ногах сапожки из очень хорошей кожи ( можно было, закрыв глаза, представить насколько эта кожа хороша на ощупь, насколько она тонка, бархатиста. Прямо так и хотелось ощутить собственную ногу обутой в эту кожу.) на каблучке или без каблучка. Ножки были очень стройными, видно было, что чуть выше голенищ сапожек есть какой-то предмет женского гардероба- то ли чулки, то ли еще какие колготки.
Лица не было видно ( я же говорил-вуалетка). Видны были только ярко накрашенные губы, карминного оттенка, губы красивые, тонко сжатые, как - будто женщина сосредоточила в губах всю мыслительную волю. В раздумье или, пытаясь мысленно ухватиться за что-то, какой-то образ, которого ей не хватало в этой реальности. Нет,это не было воспоминанием или средоточием, а именно мысль, блуждающая в поисках чего- то недостающего.
Дом, на который смотрела госпожа, не был каким-то особенным домом. Не был он и не примечателен ничем, кроме того, что рядом была пожарная станция и на площадке перед той станцией развлекались в своей манере пожарные - бегали, матерились, усаживались в машины. В общем, где-то был пожар.
Женщина стояла, совершенно не двигаясь, как - будто замерев. Потянувшись куда-то вперед и вверх. Наверное, пытаясь рассмотреть какое-то из многочисленных окон дома, не твердо зная, какое именно окно ей необходимо. Ну да, если прошло много лет, много месяцев и дней. Пролетели тысячи километров. Промелькнуло много десятков лиц, морд, рож. Да мало ли чего может произойти да хоть, извольте, за год.
За год можно встретить любовь всей своей жизни, пройти романтический этап с мороженым, цветами и шампанским, целоваться в кино, ходить на танцы и бесцельно гулять ночи напролет, невзирая на холод и вечное желание спать на работе. Потом, после бессонной ночи, прогулок, бесчисленных разговоров ни о чем и в то же время о том, что есть самое важное, главное, серьезное - сама жизнь, думать о том, что по- настоящему счастлив именно теперь, впервые в жизни. Потом сделать предложение и получить отказ. Или согласие. И даже жениться. За это время может родиться ребенок - очаровашка с кудряшками, которая будет смущать молодого папашу неугомонным и таким беззащитным родничком на головке. Или такой матерый, краснощекий и вопиющий, серьезный пацан.
Потом можно несколько раз изменить своей любви, может изменить женщина, а может и мужчина, а могут вместе и одновременно. Могут тайком разрывать оставшиеся за спиной, но такие ненужные сейчас связи. Или наоборот, укрепить связи прошлого, имея намерение жениться именно сейчас и именно на той, что в кино и на танцах, но отношения укрепить в прошлом и как раз именно потому, что вот оно будущее - на всякий случай, мало ли.
За год можно, прожив бурную и романтическую жизнь, женившись и родив ребенка, настолько надоесть друг другу, что даже воспоминание о кино и мороженом будут казаться какой-то насмешкой. Можно развестись и даже получить в судебном порядке развод, если конечно все согласны с разделом имущества.
Но не знаю, что произошло с этой женщиной за последний год или даже месяц, или день. Она стояла и пыталась увидеть что-то, глядя на дом, на угол дома, потому что именно угол дома выходил на ту сторону, где стояла, подавшись вперед, она. Если быть совсем точным, то это был угол двух строений, которое как бы каждое само по себе дом, но все же вместе выглядят как дом, посередине сложенный под прямым углом. Наверняка у каждой стороны угла был свой адрес, какие-нибудь строения или корпуса, но что-то именно в этом углу приковало внимание женщины.
На другом конце улицы в это время разворачивалась странная сцена. На мост, который проходил над железной дорогой, с той самой железной дороги, с железнодорожных путей, по пешеходной лестнице, поднимался странный субъект. Не то чтобы он был каким-то затертым субъектом с мешком, в котором гремят пустые бутылки или звенят алюминиевые банки. Не тот, что оброс бородой и передвигается по принципу - все свое ношу с собой. Нет. Субъект был одет во все чистое, даже там, где штанины светлых штанов закрывали голенища светлых же ботинок, как ни странно, не было ни единого темного пятнышка.
Хотя и весна, черные грязные кучи снега, талые лужи и вообще - мерзко. На голове субъекта не было головного убора, а голова была как-то странно и неровно острижена. Нет, скорее, она так неровно обросла после стрижки наголо. Или стригли клочьями, или росло клочьями. Ступенями, лестницами. А может просто голова была такой неправильной.
Ну, на субъекте была надета какая-то светлая же (он вообще весь был светло одетым этот субъект, в цвет, близкий к песочному, но, поскольку у песка бывают сотни оттенков, то определить к какому именно относился конкретный нельзя, поэтому обойдемся определением Светлый) одежда. На плече, как-то неправильно впереди и сбоку висела сумка, довольно объемная, но при ходьбе светлого в ней ничего не звенело и не гремело. Он вообще шел так, будто и не шел вовсе, хоть и тяжело, но почти бесшумно. Причина была проста - толстая и мягкая подошва не новых, но очень качественных и возможно дорогих когда-то ботинок.
Странным, в этой сцене, было все. Во-первых, кот, который высунул голову из сумки на плече Светлого. Во- вторых, собака, которая бежала и молча смотрела не то на кота, не то на Светлого. Еще более странным был взгляд светлого человека. Блуждающий, как - будто он только что свалился с Луны, а не пришел с железнодорожных путей. Глаза какого-то светлого цвета, но со странным серебряным отливом, как - будто в бельмах, сквозь которые таки видны зрачки. Уж очень странные глаза. Лицо в многочисленных шрамах. Один из шрамов проходил через пол - головы, начинаясь у макушки и заканчиваясь в углу рта, пересекая всю щеку. Шрам красный, даже багровый. Еще, странным во взгляде человека было то, что он ничего не выражал, только демонстрировал необычность цвета глаз и наличие самого взгляда и не более.
Субъект шел ровно, твердой походкой, что опять же не давало никаких прав записывать его в маргиналы, бомжи или еще в какого бродягу. Был он худ, роста среднего, очень сутул, практически, согбен, если можно так сказать. В общем - субъект шел, не выражая никакой цели, кошачья голова выглядывала из сумки и вертелась по сторонам, обозревая окрестности и демонстрируя абсолютное презрение к бежавшей рядом собаке, которая, открыв рот, высунув язык, смотрела на человека, на кота, снова на человека и снова на кота.
Человек шел прямо к тому месту у угла дома, где стояла уже кое- как описанная мной дама. Или не дама, а просто женщина в дорогих сапожках. И как мне кажется - в не менее дорогих чулках - колготках над ними, в не менее дорогом плаще или пальто, в дорогой, опять же, шляпке, с не менее дорогой вуалеткой. И странно, на улице стояла полная тишина, тихо- тихо, будто даже весенний ветер выключил звук собственной трансляции. Будто все собаки, машины, троллейбусы, люди - все смолкло, как в тяжелом ртутном тумане. Только пожарные продолжали бегать, орать и материться, что же взять с пожарных - они такие, им аномальные явления нипочем - они сами аномальные. Кому ж еще придет в голову - ездить на красной машине с лестницей.
Не доходя нескольких метров до стоящей женщины, человек - субъект, немаргинал, небомж остановился. Остановился как-то вдруг, сразу, будто споткнулся сразу двумя ногами обо что-то невидимое, но тяжелое. Будто столкнулся со стеклянной стеной. Даже будто бы прозвучал некий звук, но каким он был, глухим или звонким, сейчас уже не сказать. Тут же и вдруг совершенно странно изменился взгляд Светлого. Нет, он не стал осмысленным, наоборот, будто уже настоящие белые бельма закрыли глаза целиком. Взгляд стал абсолютно невидящим, каким-то кукольно-идольным. А по лицу, которое казалось вообще не способно на выражение, промелькнула тень не то улыбки, не то гримасы боли. Что-то такое, что остановило бы и вновь запустило любое сердце.
Человек остановился буквально как вкопанный. Молча. Собака, попытавшись остановиться так же внезапно, пролетела по инерции еще пару метров и наступила себе на уши обеими передними лапами, проехав на брюхе еще некоторое расстояние, уперлась своим мокрым носом в те самые сапожки дорогой кожи, принадлежавшие женщине. Тогда дама, потревоженная такой бесцеремонностью, бросила на невоспитанного пса взгляд, из - под вуалетки (могу предположить, что был тот взгляд испепеляющим), а потом посмотрела на того, кто стоял поодаль - на Светлого. И тут. Женщина как-то сразу сникла и сжалась.
- Ты? Привет. А это я,- сказала она субъекту.
Субъект смотрел (или не смотрел - как можно сказать смотрел, если на глазах бельма?) на даму и что-то пытался сказать, издать какой- либо звук. Видно было, что губы шевелятся, на лице отражается мука и усилие, но слов нет. Ну, конечно, если вокруг ртутная тишина, которую нарушают только невосприимчивые к ртутной тишине пожарники.
Наконец субъекту удалось догадаться, что нужно кивнуть головой. Он и кивнул. Но после этого вдруг замотал головой отрицательно, как бы желая сказать- нет, это не я. Но сказать ничего он не мог. Хотя бельмоватый взгляд прямо- таки умолял:
- Нет, госпожа, это не я, Вы обознались и вообще - чур меня чур.
А женщина оказалась решительной и настолько, что, невзирая на дорогую кожу сапожек, на дорогие чулки - колготки и дорогие плащ и шляпку, кинулась на шею субъекту, который еще больше ссутулился, стараясь как - будто скрыться и спрятаться. Но руки человек для объятий вытянул и даже обнял даму в дорогих сапожках. А та, бросилась осыпать лицо немаргинала и небомжа поцелуями, что-то приговаривая, будто только что нашла что-то, что очень долго и безуспешно искала.
И в этот момент кто-то будто включил звук, свет и цвет. Троллейбусы стали стучать рогами и греметь железом, проезжавшие мимо автомобили стали издавать все характерные для них звуки, собаки стали гавкать, деревья шуметь ветвями. Только кот (ну или же, наконец, кошка) в сумке молча тянул мордочку, пытаясь обнюхать то хозяина, то женщину, ничего не понимая. Потерянный, не знающий что происходит. Сквозь вздохи, всхлипы и отдельные слова женщины можно было услышать и голос субъекта, глаза которого вдруг обрели цвет и форму, став блекло- голубыми, в цвет стен больничных палат.
Шрам, проходящий через голову Светлого, побледнел. Стали видны и черты лица, на которые до того никто бы и внимания не обратил. Острый кривой нос, острые скулы, острый подбородок. Все было каким-то странно острым, заостренным, как - будто отесанным под острыми углами не очень острым топором.
Единственное, что удавалось расслышать сквозь поток всхлипываний и бормотание женщины, одна единственная фраза:
- Простите, не помню.
Женщина называла субъекта по имени, говорила как долго она его искала, как спрашивала и не находила ответа, как мучилась. Как строила свою новую жизнь. Как пыталась устроить все, чтобы потом найти его. Ведь нужно было обустроить быт - квартира, какая-то семья, доход и доходы, устойчивость, стабильность (гласность, перестройка и демократия - из другой песни). А он все твердил:
- Простите, не помню.
Только кошачья голова вертелась от дамы к хозяину и обратно, видно кот был куда более горазд на воспоминания и ему даже, было дело, хотелось вспрыгнуть на руки даме, но он постеснялся.
Наступил весенний вечер, сумерки. Под деревом продолжался "диалог", сколько часов он длился, никто теперь не вспомнит. Известно только, что уходили они все вместе: женщина, субъект с котом - кошкой в сумке и следом, почему-то прихрамывая на обе передние лапы, плелась собака.
А утром, серебристый самолет уносил одинокую плачущую женщину, сидящую в салоне первого класса, далеко- далеко и, видимо, навсегда. Поскольку еще никто не помнит случая, чтобы у субъектов, которые поднимаются по мостам с железнодорожных путей, были хоть когда- либо какие- либо документы, по которым их можно было бы сажать в самолеты. И уж точно никогда у них не было денег на салоны первого класса.
Не видел я больше никогда того субъекта. А может и никто не видел, потому что его не было, ибо невозможно ходить по железнодорожным путям весной и не запачкать штанин и светлой обуви. Кто знает. Был ли ртутный туман порождением моей контузии или это был кусок потустороннего мира, который пришел вместе со светлым субъектом, у которого в сумке сидел кошка - кот, а рядом бежала неуклюжая лопоухая собака.
И вот только один весенний день, у которого нет ни начала, ни конца. Ни логики, ни сюжета. Один только день, даже не моей жизни и, вообще, ничьей жизни, потому что живые люди не передвигаются в ртутном молчащем тумане. Да и пожарники доказали нереальность события как вампиры не отбрасывают теней, так и пожарники никогда не поддаются мистике. Их всегда слышно и видно, они всегда суетятся, моргают мигалками, гремят красными машинами, матерятся и всегда реальны, как сама реальность.