"Почему каждый год мне задают одни и те же вопросы?!"
Один из последних дней этой недели получился для меня чрезвычайно насыщенным в информационном плане. Сначала я была на длинной и страшно интересной лекции учебного цикла, потом еще два часа на конференции, организованной в клинике для ординаторов и интернов нашими учителями. Несколько часов подряд я сидела и слушала этих замечательно умных и знающих людей, напряженно вглядываясь в экран проектора и ворочая мозгами, пытаясь уложить в голове поток поступающих сведений как можно надежнее и компактнее, как молекулу ДНК в хромосомах. И нам рассказывали такие вещи, от которых дух захватывает: о потрясающей сложности и симфонической слаженности микромира, об удивительном устройстве живого организма, о происходящих в нем биохимических катастрофах болезней, о том какие оптимистичные перспективы открываются перед нами благодаря открытиям все более тонких механизмов пато- и саногенеза. Я сидела и радостно удивлялась тому, что буквально за те годы, что я училась, то, что нам преподавали как незыблемые постулаты, уже опровергнуто, что те диагнозы, которые пару лет назад звучали как приговор, теперь оставляют обоснованную надежду вылечиться и выжить, пусть по-прежнему не всем, но многим и многим, кто раньше был обречен.
А ведь это именно то, что доставляет мне удовольствие в моей профессии: хоть одним глазком посмотреть на крошечный кусочек искаженной схемы бытия, которую составляет человечество благодаря науке. Я чувствую буквально трансцендентное удовольствие, когда думаю о том, что через эти обрывки знаний я прикасаюсь к чему-то несоизмеримо большему и сложному, чем даже нечто самое большое и сложное, что я только могу себе представить. Но при этом у меня все равно возникает ощущение, будто на какую-то долю секунды я увидела всю Вселенную разом, от центра до бесконечно простирающихся границ, от квантового мира до материи социума. Это длится мгновение, неуловимое мгновение, и сразу же ускользает. И тогда я возвращаюсь к рутине.
Мы знаем возможности и показания к лечению, но мы вынуждены выписывать тех пациентов, кому оно показано, потому что оно все равно не оплачивается, а стоит оно столько, что мало кто может себе его позволить - и уж точно не наши больные. Когда чьи-то показатели ухудшаются, зав. начинает деликатно кружить вокруг и цедить сквозь зубы: "Выписывай его". Тем, кому помочь можно, мы вынуждены окольными путями намекать, что помогать себе они должны сами, потому что в отделении остались только ранитидин с фуросемидом. Минимальное обследование растягивается на неделю-две, что-то чуть более сложное и нужное приходится выпрашивать у диагностических служб, будто они делают нам большое личное одолжение, или отправлять больных обследоваться за деньги. Я 4-5 часов в день работаю с бумагой, рисуя в историях то, за что платят страховые, и мы даже что-то получаем, но не для тех, кому это нужно - но так отделение получает хоть какие-то деньги.
Недостойная суетливая возня ради самоподдержания на грани выживания. Все, что мы знаем и можем хотя и востребованно, но не теми, кто может сделать так, чтобы эти возможности воплотились. И мгновенные прозрения сквозь пространство Вселенной и в глубину жизни остаются моими личными переживаниями, которыми с коллегами и даже друзьями делиться вроде и неудобно.
А кто может изменить ситуацию? Молодежь задает неудобные вопросы. Молодежь - вообще такие люди, что с ними иметь дела нельзя. Смеются, когда им смешно, недоумевают, когда чего-то не понимают, и искренне не осознают необходимости заискивать перед старшими. От маленького бунта в защиту дивана в ординаторской до мини-митинга на тему "Доколе?!" у этих людей один шаг. Так что в конце концов они спрашивают в лицо, отчего это годовые запасы лекарств в отделении заканчиваются в сентябре, единственный компьютер в отделении зависает, уничтожая сделанную работу, а медсестры не могут поделить мебель с ординаторами. Так кто же - тут прямой взгляд в глаза - может изменить ситуацию?
"Почему каждый год ординаторы мне задают одни и те же вопросы?!" - удивляется этот бледный, мягкий, как моллюск без раковины, человек. И рассказывает нам печальную историю о том, как 10 лет назад вернувшийся со стажировки в Германии аспирант пошел на прием к главврачу с целым бизнес-планом по совершенствованию организации работы клиники. Купить и содержать за свой счет пейджер для дежурного врача ему позволили, а вот все остальные предложения завернули. Защититься на кафедре аспиранту не дали, а пейджер после его ухода никто не стал поддерживать (главным образом, материально), так что прошло еще несколько лет, прежде чем для дежурного врача завели отдельный телефон. И это все? Это все. Так может, именно поэтому каждый год молодые врачи задают старшим коллегам одни и те же вопросы? Потому что ничего не меняется? Потому что кроме единственного смелого аспиранта никто так и не почесался и не пошевелился?
Люди, вы что? Я вас не понимаю. Я проведу в этом отделении полгода и, по большому счету, мне все равно, что станется с тем чертовым диваном, с тем несчастным компьютером и откуда в ящиках столов в ординаторской будет появляться писчая бумага. Если сильно повезет, я окажусь тем из пятерых ординаторов, кто займет единственное место в аспирантуре и задержится в клинике еще на несколько лет - но рано или поздно я оттуда уйду, потому что все городские ставки заняты - так что, в принципе, мне все равно и то, появится ли когда-нибудь внутрибольничная сеть, перестанут ли медсестры ходить с бумажками с этажа на этаж и будут ли врачи узнавать результаты исследований сразу, а не через сутки после того, как они были получены, и то, будет ли в отделениях в декабре элементарный преднизолон или на него нужно будет по-прежнему скидываться на всякий экстренный случай. Но вы-то, вы-то здесь работаете годами, вы здесь почти что живете - неужели вам все равно?! И почему вы предпочитаете просто уходить от одних и тех же вопросов, которые вам каждый год задают недоумевающие ординаторы, вместо того чтобы решить их уже наконец? Тогда не удивляйтесь, что вам будут задавать их снова и снова - каждый год одно и то же, с недоумением в голосе и взгляде.
Я не хочу так работать. Я, возможно, тоже неправа, не пытаясь ничего изменить и укоряя при этом тех, кто поступает, по сути, так же. Я не хочу плевать против ветра, я не хочу тратить силы на что-то, не имеющее ясной перспективы. Мне жалко тратить время своей жизни - его так мало! - на борьбу с ветряными мельницами, так что единственная мысль, которая вертится у меня в голове - просто сбежать куда-нибудь, где меня не будут расстраивать свежие исследования по причине своей невоплотимости в моей реальности и где я смогу витать в облаках в свое удовольствие, не возвращаясь на землю. Но меня все же гложут сомнения и в том, не чересчур ли я наивна, надеясь найти хоть где-то такое счастье, и в том, а не должен ли кто-то продолжать борьбу с мельницами до самого победного конца. Наверное, это просто еще один риторический вопрос, на который я пока что не смогу найти ответа. А может, и нет его совсем. Но хотя бы в рамках потока сознания я могу себе позволить задавать такие вопросы.
Ладно. Как говорила одна симпатичная и своенравная молодая особа, я подумаю об этом завтра.
А ведь это именно то, что доставляет мне удовольствие в моей профессии: хоть одним глазком посмотреть на крошечный кусочек искаженной схемы бытия, которую составляет человечество благодаря науке. Я чувствую буквально трансцендентное удовольствие, когда думаю о том, что через эти обрывки знаний я прикасаюсь к чему-то несоизмеримо большему и сложному, чем даже нечто самое большое и сложное, что я только могу себе представить. Но при этом у меня все равно возникает ощущение, будто на какую-то долю секунды я увидела всю Вселенную разом, от центра до бесконечно простирающихся границ, от квантового мира до материи социума. Это длится мгновение, неуловимое мгновение, и сразу же ускользает. И тогда я возвращаюсь к рутине.
Мы знаем возможности и показания к лечению, но мы вынуждены выписывать тех пациентов, кому оно показано, потому что оно все равно не оплачивается, а стоит оно столько, что мало кто может себе его позволить - и уж точно не наши больные. Когда чьи-то показатели ухудшаются, зав. начинает деликатно кружить вокруг и цедить сквозь зубы: "Выписывай его". Тем, кому помочь можно, мы вынуждены окольными путями намекать, что помогать себе они должны сами, потому что в отделении остались только ранитидин с фуросемидом. Минимальное обследование растягивается на неделю-две, что-то чуть более сложное и нужное приходится выпрашивать у диагностических служб, будто они делают нам большое личное одолжение, или отправлять больных обследоваться за деньги. Я 4-5 часов в день работаю с бумагой, рисуя в историях то, за что платят страховые, и мы даже что-то получаем, но не для тех, кому это нужно - но так отделение получает хоть какие-то деньги.
Недостойная суетливая возня ради самоподдержания на грани выживания. Все, что мы знаем и можем хотя и востребованно, но не теми, кто может сделать так, чтобы эти возможности воплотились. И мгновенные прозрения сквозь пространство Вселенной и в глубину жизни остаются моими личными переживаниями, которыми с коллегами и даже друзьями делиться вроде и неудобно.
А кто может изменить ситуацию? Молодежь задает неудобные вопросы. Молодежь - вообще такие люди, что с ними иметь дела нельзя. Смеются, когда им смешно, недоумевают, когда чего-то не понимают, и искренне не осознают необходимости заискивать перед старшими. От маленького бунта в защиту дивана в ординаторской до мини-митинга на тему "Доколе?!" у этих людей один шаг. Так что в конце концов они спрашивают в лицо, отчего это годовые запасы лекарств в отделении заканчиваются в сентябре, единственный компьютер в отделении зависает, уничтожая сделанную работу, а медсестры не могут поделить мебель с ординаторами. Так кто же - тут прямой взгляд в глаза - может изменить ситуацию?
"Почему каждый год ординаторы мне задают одни и те же вопросы?!" - удивляется этот бледный, мягкий, как моллюск без раковины, человек. И рассказывает нам печальную историю о том, как 10 лет назад вернувшийся со стажировки в Германии аспирант пошел на прием к главврачу с целым бизнес-планом по совершенствованию организации работы клиники. Купить и содержать за свой счет пейджер для дежурного врача ему позволили, а вот все остальные предложения завернули. Защититься на кафедре аспиранту не дали, а пейджер после его ухода никто не стал поддерживать (главным образом, материально), так что прошло еще несколько лет, прежде чем для дежурного врача завели отдельный телефон. И это все? Это все. Так может, именно поэтому каждый год молодые врачи задают старшим коллегам одни и те же вопросы? Потому что ничего не меняется? Потому что кроме единственного смелого аспиранта никто так и не почесался и не пошевелился?
Люди, вы что? Я вас не понимаю. Я проведу в этом отделении полгода и, по большому счету, мне все равно, что станется с тем чертовым диваном, с тем несчастным компьютером и откуда в ящиках столов в ординаторской будет появляться писчая бумага. Если сильно повезет, я окажусь тем из пятерых ординаторов, кто займет единственное место в аспирантуре и задержится в клинике еще на несколько лет - но рано или поздно я оттуда уйду, потому что все городские ставки заняты - так что, в принципе, мне все равно и то, появится ли когда-нибудь внутрибольничная сеть, перестанут ли медсестры ходить с бумажками с этажа на этаж и будут ли врачи узнавать результаты исследований сразу, а не через сутки после того, как они были получены, и то, будет ли в отделениях в декабре элементарный преднизолон или на него нужно будет по-прежнему скидываться на всякий экстренный случай. Но вы-то, вы-то здесь работаете годами, вы здесь почти что живете - неужели вам все равно?! И почему вы предпочитаете просто уходить от одних и тех же вопросов, которые вам каждый год задают недоумевающие ординаторы, вместо того чтобы решить их уже наконец? Тогда не удивляйтесь, что вам будут задавать их снова и снова - каждый год одно и то же, с недоумением в голосе и взгляде.
Я не хочу так работать. Я, возможно, тоже неправа, не пытаясь ничего изменить и укоряя при этом тех, кто поступает, по сути, так же. Я не хочу плевать против ветра, я не хочу тратить силы на что-то, не имеющее ясной перспективы. Мне жалко тратить время своей жизни - его так мало! - на борьбу с ветряными мельницами, так что единственная мысль, которая вертится у меня в голове - просто сбежать куда-нибудь, где меня не будут расстраивать свежие исследования по причине своей невоплотимости в моей реальности и где я смогу витать в облаках в свое удовольствие, не возвращаясь на землю. Но меня все же гложут сомнения и в том, не чересчур ли я наивна, надеясь найти хоть где-то такое счастье, и в том, а не должен ли кто-то продолжать борьбу с мельницами до самого победного конца. Наверное, это просто еще один риторический вопрос, на который я пока что не смогу найти ответа. А может, и нет его совсем. Но хотя бы в рамках потока сознания я могу себе позволить задавать такие вопросы.
Ладно. Как говорила одна симпатичная и своенравная молодая особа, я подумаю об этом завтра.