Големы слов
Иногда я думаю, как хорошо, что у меня нет друзей и (тем паче подруг) той степени близости, когда ты имеешь право придти и вывалить на другого свой сиюминутный эмоциональный мусор из гулкого нутра головы.
Сомнения, опасения, жалость к себе и гнев, брезгливость, страхи и страшочки маленького размера, но противные, они все - туман, пока я о них молчу, и все готовы ожить разрушительными големами, стоит только произнести магические слова вслух. А магические они тут все, потому что фиксируют реальность.
Человеческая психика причудна и удивительна, я восхищаюсь тем, как мы можем изменять реальность под себя, не только делами, но и памятью. Именно поэтому реальность фиксируется не навсегда, но на какое-то определённое настоящее, которое в свой собственный момент (переживаний) тянется вечность.
В 15 и даже в 19 я билась за близость, за слияние, за то, чтобы были те, с кем ты обнажён до каждого атома, откровенен, без секретов в шкафу, взаимопринят любым. В 13 так однажды бывало, закончилось обманом и оказалось крайне сложно принять, что люди задуманы не для того. Я даже помню ту ночь в неуютном кельнском метро, весной 2003, когда до меня это дошло. Дошло совсем и впиталась в кровь и суть.
Сейчас же я стойким оловянным солдатиком бьюсь за то, чтобы быть раздельной, а для внутренних сливов есть _инструменты_ и _специалисты_. И я крайне ценю тот факт, и даже прежде чем _слить_, я процежу и отфильтрую всю ту глину в воде, чтобы голем не вышел и не пошёл. Чтобы не опошлять?
Когда я писала сочинение в школе про нигилиста Базарова, я сделала открытие, очевидное взрослым, но поразившее детский ум, что-то про то, что циник - это романтик, которому больно. И теперь внимательно прислушиваюсь к себе: не для того ли я все это пишу, чтобы сыграть в двуслойный Диксит с тем, кто меня прочтёт?
Иногда я думаю, если я вдруг стану по-своему идеальной, я перестану писать. Не будет внутри гулких маятников сомнений, шершавой древесной стружки, щедрой на щепы заноз, шатких мостков, на которых ищешь обратной связи и чужих протянутых рук.
Сомнения, опасения, жалость к себе и гнев, брезгливость, страхи и страшочки маленького размера, но противные, они все - туман, пока я о них молчу, и все готовы ожить разрушительными големами, стоит только произнести магические слова вслух. А магические они тут все, потому что фиксируют реальность.
Человеческая психика причудна и удивительна, я восхищаюсь тем, как мы можем изменять реальность под себя, не только делами, но и памятью. Именно поэтому реальность фиксируется не навсегда, но на какое-то определённое настоящее, которое в свой собственный момент (переживаний) тянется вечность.
В 15 и даже в 19 я билась за близость, за слияние, за то, чтобы были те, с кем ты обнажён до каждого атома, откровенен, без секретов в шкафу, взаимопринят любым. В 13 так однажды бывало, закончилось обманом и оказалось крайне сложно принять, что люди задуманы не для того. Я даже помню ту ночь в неуютном кельнском метро, весной 2003, когда до меня это дошло. Дошло совсем и впиталась в кровь и суть.
Сейчас же я стойким оловянным солдатиком бьюсь за то, чтобы быть раздельной, а для внутренних сливов есть _инструменты_ и _специалисты_. И я крайне ценю тот факт, и даже прежде чем _слить_, я процежу и отфильтрую всю ту глину в воде, чтобы голем не вышел и не пошёл. Чтобы не опошлять?
Когда я писала сочинение в школе про нигилиста Базарова, я сделала открытие, очевидное взрослым, но поразившее детский ум, что-то про то, что циник - это романтик, которому больно. И теперь внимательно прислушиваюсь к себе: не для того ли я все это пишу, чтобы сыграть в двуслойный Диксит с тем, кто меня прочтёт?
Иногда я думаю, если я вдруг стану по-своему идеальной, я перестану писать. Не будет внутри гулких маятников сомнений, шершавой древесной стружки, щедрой на щепы заноз, шатких мостков, на которых ищешь обратной связи и чужих протянутых рук.