Элефантина
Зашел в Ашан и оказался в туннеле с пробелом на шоколадку. Звонил менеджер из Т-ка, и связь постоянно прерывалась, особенно после слов "я вас не беспокою?" Я выбежал с одним глазированным сырком и приготовился к наслаждению; о, боги! Менеджер рассказал, что все переводчики, кроме меня, беспокоятся, почему до сих пор не получили денег за выполненную работу, и он звонит; ждет отдельного беспокойства. Хотел предложить еще поработать, ведь "мы не мошенники!" - отличный ответ Августину, но от заурядных грешников из офиса на Павелецкой.
Но во всех этих долгих и интеллигентных звонках мне померещилось чуть ли не "женское" обаяние, "когда звонят, чтобы просить прощение" (такая прописка в личный контекст) . Забавное колдовство, игра во взрослое детство, каким и есть наш земной град; обмануть, приспособиться, использовать, переступить и надеяться на экскурсию в чистилище.
Во всей лексике последних дней меня интересует случайный или переживаемый дуализм. Фундаментализм и мракобесие "податливого гумуса" и высокие профессиональные и этические качества разобщенных одиночек. А.Л. вызвала на дуэль неизвестную мне, но, по всей видимости, влюбленную в ВАК тетку; обе выйдут к барьеру, опираясь на палки.
Здесь много иронии, но только ко мне, к импорту биографий в мое полусидение; у каждого члена семьи по креслу-кровати. Смешно и то, что А.Л. в теме моей едва разбиралась, но, кажется, считала долгом найти претензии, не вполне мне понятные; из ее жизни, из ее памятников, ради долга великим одиночкам. Но и теперь я сам понимаю, что темы своей не знал хорошо и могилевского монаха Ореста оживил в 18 в., и никто мне и слова не сказал. И готовы ли мы сознаться в преобладании незнания над знанием? А.Л. это делает очень охотно... манера скорее юродивого, чем человека открытого - и я напишу "глубокая ночь" и ее образ сейчас очень глупо тает.
Я очень уважаю А.Л., хотя теперь мы оба молчим до смерти. Ее высокие этические идеалы не принимают "личных историй". На даче я видел сожженное дерево, в больнице - какой-то толстый немецкий том про Полоцк; ее пятиэтажку готовят к сносу. Сын с высоким лбом моментально исчезает на кухне или ванне. В коридоре сиротливые домашние тапки, все чисто убрано, пурификация прихожей, только в ее комнате - ее комната. Мебель состоит из папок для бумаг и пакета Польского культурного центра. Кровать - такая же распухшая, как у Александра Т., давно не звонит, и сейчас я вдруг напишу, что "умер". Подлунный мир с надеждой на эманацию сверху, но и здесь бросают вызов и думают о прошлом. Археология памяти и ожидания.