"Другие берега"

[teftela]

В приливе из "Других берегов" попалось удивительное: в интонации простеньких и бедных слов Тамары, обычных для восемнадцатилетней девушки - "Боже, где оно - это далекое, светлое, милое!" - наилучшим образом оказалась выражена вся тоска по прошлому, которую никогда впоследствии писателю не удалось "выразить лучше". Поразительно, как сила фонологии здесь замещает письмо, которым необыкновенно красочно, детально и вещественно выражалось невыразимое, невысказываемое: "Вот это - блаженство, и за блаженством этим есть нечто, не совсем поддающееся определению. Это вроде какой-то мгновенной физической пустоты, куда устремляется, чтобы заполнить ее все, что я люблю в мире. Это вроде мгновенного трепета умиления и благодарности, обращенной, как говорится... - не знаю, к кому и к чему, - гениальному ли контрапункту человеческой судьбы или благосклонным духам, балующим земного счастливца". Это необходимый апофатический элемент в диалоге Набокова то с пеной воспоминаний, но с приливом возвращения (узор разбитой на берегу итальянской вазы собирают мертые и живые), наконец, с "ты" (к концу "Берегов" - это неназванное, но ясное "ты": "Я отвез тебя в больницу на Байришер Платц")и память о "я" сменяется "мы" ("мы опять увидели море"). И как это совсем далеко от того "единственного живого и яркого", которое заключалось в том, что "вы жили в одно время со мной и меня знали" и "четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам, рисовала тушью в блокноте, немножко пела, развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела".
Любопытно, как идеи Набокова преломляются в героях, как уже Ганин реагировал на те простые письма из прошлого, с цитатами, вырванными из попавшего под руку отрывного календаря. И как Федор из "Дара" бесцельно по-одиссейски (улисски) бродил по Берлину, в то время как отец его - великий путешественник - ни разу в города не заходил (мимикрия под отца),а обман (как смысл искусства) преобразуется в обман женской пошлости и измены.