Зона любви.
"Когда человек вспоминает свою жизнь, он становится добрее.
Вам нужно быть добрее сейчас...
И тогда счастье, которое вы обретёте, не станет источником несчастья для других".
( "Сталкер". Стругацкие-Тарковский).
Мой папа был военным, и дома мы его видели редко. Да и домА меняли постоянно, догоняя кочующего папу безуспешно...
Но уж когда папа приезжал - это всегда был праздник. И появлялся Дом. Даже если мебель была казенная с металлическим царапучим инвентарным номером, а иногда вообще снарядные ящики взамен дивана.
Сначала дом наполнял зАпах: сильный, мужской, властный. Надежный.
Пахло кожаной портупеей, особенным запахом военной формы - горячим живым сукном и почему-то металлом -, дорогим одеколоном и табаком "Золотое руно". Как-то бодро, совсем не устало, а свежо.
И всё в доме будоражилось, подтягивалось, приосанивалось и прихорашивалось.
Эти дни в нашем доме всегда пахли пирогами...
Папа был до них большой охотник, особенно любил пирожки с мясом, которые мама подавала к крепкому и душистому бульону.
Обед обставлялся торжественно, как для настоящего праздника с дорогими гостями.
Мы с братом, счастливые до бестолковости советские дети, таких ритуалов избегали и кусочничали - таскали пироги с большого блюда.
Папа, намотавшись по "полям"с походными дымными кухнями, относился к обеду священно, любил процесс с тщательной подготовкой и безукоризненной сервировкой.
Как бы ни был голоден - не бросался на еду и терпеть не мог перекусов и жевания на ходу. Усаживался только за полностью накрытый стол, где всё соблюдено до тонкостей: салат украшен, закуски тонко порезаны, салфетки на месте, приборы по ранжиру.
Но это не было нам c братом примером, мы тяготились, ковырялись ложками, корчили рожи, оскверняли крошками хрусткую кипельно-белую скатерть и всячески портили обряд обеда, за что изгонялись с позором из-за стола, к нашему удовольствию.
Сердобольная мама приносила нам в комнату позора пирожки из кухни: это были неформатные, неудавшиеся, кривобокие или лопнувшие калеки, недостойные праздничного стола.
Но именно их-то мы и любили!
Ели мы как поросята: съедали сочную мясную серединку пирожка, а пустые острые "попки" бросали за диван или засовывали меж толстых боковых валиков.
Это было страшно весело, потому что опасно: если бы папа увидел это свинское варварство - нам бы не поздоровилось.
Но вот папа опять надолго уезжал, дом пустел и сиротел запахами: не пахло силой и защитой - пусть и немного опасной -, забывался изобильный пироговый дух.
Пахло маминой грустью и книгами, нашей застиранной , траченной уличными баталиями одеждой...
Пахло пожилыми соседками, приходившими развеять мамину безмужнюю печаль.
Пахло не весёлым малиновым борщом, а противным супом, заправленным манкой...брррр...
И вот, принимая разные позы за чтением книг на диване, я или брат вдруг ощущали под боком что-то твёрденькое.
Не отрываясь от любимой книжки, шарили руками, и - о чудо! - в ладошке оказывалась забытая "попка" от давних пирожков.
Конечно, без начинки, но...восхитительно пахнущая бывшим в пирожке мясом! И не оцененным вовремя тихим праздником единения семьи...
Так небрежно заброшенная счастливыми нами ТОГДА и так счастливо обретённая осиротевшими нами ТЕПЕРЬ!
Мы бросали книги и, толкаясь, сопя и ревниво кося друг на друга жадными глазками, бросались на поиски других "попок".
И мы дрались за эти радостные кусочки , ели их, хрустя и жмурясь от удовольствия, всё до крошечки...не разбрасываясь уже счастьем... И скучали по папе сладкой детской, не отягощенной опытом лет тоской.
Чувство вины не совсем понятно за что прибавляло странного удовольствия.
И каждому казалось - вот если всё съесть, то папа скорее приедет опять...
И уж тогда мы...
Никогда...
Приезжал папа. И счастье быстро стирало грустные воспоминания, выветривало неосознанную вину.
И всё повторялось.
И "попки", как ритуальные обрядовые атрибуты, опять заселяли большой диванный мир...
Как хорошо, что мама не была свирепой рабой стерильного порядка, где не осталось бы места особенному, неправильному, но такому прекрасному царству-государству детей...
Вам нужно быть добрее сейчас...
И тогда счастье, которое вы обретёте, не станет источником несчастья для других".
( "Сталкер". Стругацкие-Тарковский).
Мой папа был военным, и дома мы его видели редко. Да и домА меняли постоянно, догоняя кочующего папу безуспешно...
Но уж когда папа приезжал - это всегда был праздник. И появлялся Дом. Даже если мебель была казенная с металлическим царапучим инвентарным номером, а иногда вообще снарядные ящики взамен дивана.
Сначала дом наполнял зАпах: сильный, мужской, властный. Надежный.
Пахло кожаной портупеей, особенным запахом военной формы - горячим живым сукном и почему-то металлом -, дорогим одеколоном и табаком "Золотое руно". Как-то бодро, совсем не устало, а свежо.
И всё в доме будоражилось, подтягивалось, приосанивалось и прихорашивалось.
Эти дни в нашем доме всегда пахли пирогами...
Папа был до них большой охотник, особенно любил пирожки с мясом, которые мама подавала к крепкому и душистому бульону.
Обед обставлялся торжественно, как для настоящего праздника с дорогими гостями.
Мы с братом, счастливые до бестолковости советские дети, таких ритуалов избегали и кусочничали - таскали пироги с большого блюда.
Папа, намотавшись по "полям"с походными дымными кухнями, относился к обеду священно, любил процесс с тщательной подготовкой и безукоризненной сервировкой.
Как бы ни был голоден - не бросался на еду и терпеть не мог перекусов и жевания на ходу. Усаживался только за полностью накрытый стол, где всё соблюдено до тонкостей: салат украшен, закуски тонко порезаны, салфетки на месте, приборы по ранжиру.
Но это не было нам c братом примером, мы тяготились, ковырялись ложками, корчили рожи, оскверняли крошками хрусткую кипельно-белую скатерть и всячески портили обряд обеда, за что изгонялись с позором из-за стола, к нашему удовольствию.
Сердобольная мама приносила нам в комнату позора пирожки из кухни: это были неформатные, неудавшиеся, кривобокие или лопнувшие калеки, недостойные праздничного стола.
Но именно их-то мы и любили!
Ели мы как поросята: съедали сочную мясную серединку пирожка, а пустые острые "попки" бросали за диван или засовывали меж толстых боковых валиков.
Это было страшно весело, потому что опасно: если бы папа увидел это свинское варварство - нам бы не поздоровилось.
Но вот папа опять надолго уезжал, дом пустел и сиротел запахами: не пахло силой и защитой - пусть и немного опасной -, забывался изобильный пироговый дух.
Пахло маминой грустью и книгами, нашей застиранной , траченной уличными баталиями одеждой...
Пахло пожилыми соседками, приходившими развеять мамину безмужнюю печаль.
Пахло не весёлым малиновым борщом, а противным супом, заправленным манкой...брррр...
И вот, принимая разные позы за чтением книг на диване, я или брат вдруг ощущали под боком что-то твёрденькое.
Не отрываясь от любимой книжки, шарили руками, и - о чудо! - в ладошке оказывалась забытая "попка" от давних пирожков.
Конечно, без начинки, но...восхитительно пахнущая бывшим в пирожке мясом! И не оцененным вовремя тихим праздником единения семьи...
Так небрежно заброшенная счастливыми нами ТОГДА и так счастливо обретённая осиротевшими нами ТЕПЕРЬ!
Мы бросали книги и, толкаясь, сопя и ревниво кося друг на друга жадными глазками, бросались на поиски других "попок".
И мы дрались за эти радостные кусочки , ели их, хрустя и жмурясь от удовольствия, всё до крошечки...не разбрасываясь уже счастьем... И скучали по папе сладкой детской, не отягощенной опытом лет тоской.
Чувство вины не совсем понятно за что прибавляло странного удовольствия.
И каждому казалось - вот если всё съесть, то папа скорее приедет опять...
И уж тогда мы...
Никогда...
Приезжал папа. И счастье быстро стирало грустные воспоминания, выветривало неосознанную вину.
И всё повторялось.
И "попки", как ритуальные обрядовые атрибуты, опять заселяли большой диванный мир...
Как хорошо, что мама не была свирепой рабой стерильного порядка, где не осталось бы места особенному, неправильному, но такому прекрасному царству-государству детей...