Александр Михайлович, разрешите представиться...
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Сегодня Ваш день рождения... Я, так не любящая ходить в гости, напросилась бы к Вам,Саша Чёрный, любимый поэт. Часто ли Вы получали подарки и вообще праздновали этот день? Думаю, что редко...
Родившись в 1880 году, Вы получили подарок в виде грядущих сумасшедших перемен, которые Ваш мудрый папа Михаил Гликберг предвидел и попытался хоть чуть-чуть смягчить, покрестив сына.
Но от Божьего дара нет спасения, от него не открестишься...
Вы - сплошной оксюморон:
добрейший злюка,
грустный весельчак,
нежнейший циник,
бездетный чадолюбец,
популярнейший отшельник,
любящий ненавистник,
скандальный тихоня,
всенародный одиночка,
жизнеутверждающий ниспровергатель,
лиричнейший ёрник...
В страшные годы 1908-1912, когда Россией овладело всеобщее безумие, когда самоубийства стали массовыми и обычными, когда что-то сломалось в самом сердце - в интеллигенции,- Вы надели уродливую маску обезумевшего современника и бросили в толпу её же уродство, заставив ошеломленно остановиться и задуматься. А потом встрепенуться и проснуться от сна разума, порождающего чудовищ...
Бессмертье? Вам, двуногие кроты,
Не стоящие дня земного срока?
Пожалуй, ящерицы, жабы и глисты
Того же захотят, обидевшись глубОко...
В противовес тем, кто оплакивал Россию, прикрыв нос надушенным платком, Вы не считали её ни отсталой, ни грязной, ни пропащей - Вы любили её страстно, как женщину... И смешили, смешили её до слёз, до здорового румянца...
***
Сбежались. Я тоже сбежался.
Кричали. Я тоже кричал...
***
Ревёт сынок. Побит за двойку с плюсом...
***
Я похож на родильницу,
Я готов скрежетать...
Проклинаю чернильницу
И чернильницы мать!...
***
Поэтому в 1914 на фронт - добровольцем, а как же иначе? А после революции, как Чацкий, "вон из Москвы"! В Париж. И там- навсегда глазами в сторону родины.
Пришла жена с эмалевым судком,
Увядшая и тихая подруга.
Смахнула шерсть с собачьего стола,
Газету распластала.
Друг другу старики передают
С изысканностью чинной
То нож, то соль…
Молчат,- давно наговорились.
И только кроткие глаза
Не отрываясь смотрят вдаль
На облака - седые корабли,
Плывущие над грязными домами…
И умерли Вы тихим героем: спасая чужой дом от пожара и разорвав сердце чужой болью.
Знаете, Александр Михайлович, я тоже не люблю осень... Вот сегодня увидела клён: он уронил свои золотые листья и стоит над ними, растерянный, как Чеховская Раневская над рассыпавшимися золотыми монетами...И всё для него потеряно, как и для неё...
Другой, тоже хороший поэт, надеялся, что в день его рождения "кто-то вспомнит и молча поставит свечу". Я и не забывала. И ставлю свечу.
Дальше всего три стихотворения. Всего три.
***
ОШИБКА.
Это было в провинции, в страшной глуши.
Я имел для души
Дантистку с телом белее известки и мела,
А для тела -
Модистку с удивительно нежной душой.
Десять лет пролетело.
Теперь я большой:
Так мне горько и стыдно
И жестоко обидно:
Ах, зачем прозевал я в дантистке
Прекрасное тело,
А в модистке
Удивительно нежную душу!
Так всегда:
Десять лет надо скучно прожить,
Чтоб понять иногда,
Что водой можно жажду свою утолить,
А прекрасные розы - для носа.
О, я продал бы книги свои и жилет
(Весною они не нужны)
И под свежим дыханьем весны
Купил бы билет
И поехал в провинцию, в страшную глушь:
Но, увы!
Ехидный рассудок уверенно каркает: Чушь!
Не спеши -
У дантистки твоей,
У модистки твоей
Нет ни тела уже, ни души.
***
ПОД СУРДИНКУ.
Хочу отдохнуть от сатиры...
У лиры моей
Есть тихо дрожащие, легкие звуки.
Усталые руки
На умные струны кладу,
Пою и в такт головою киваю...
Хочу быть незлобным ягненком,
Ребенком,
Которого взрослые люди дразнили и злили,
А жизнь за чьи-то чужие грехи
Лишила третьего блюда.
Васильевский остров прекрасен,
Как жаба в манжетах.
Отсюда, с балконца,
Омытый потоками солнца,
Он весел, и грязен, и ясен,
Как старый маркёр.
Над ним углубленная просинь
Зовет, и поет, и дрожит...
Задумчиво осень
Последние листья желтит,
Срывает,
Бросает под ноги людей на панель...
А в сердце не молкнет свирель:
Весна опять возвратится!
О зимняя спячка медведя,
Сосущего пальчики лап!
Твой девственный храп
Желанней лобзаний прекраснейшей леди.
Как молью изъеден я сплином...
Посыпьте меня нафталином,
Сложите в сундук и поставьте меня на чердак,
Пока не наступит весна.
***
Я конь, а колено - седельце.
Мой всадник всех всадников слаще...
Двухлетнее тёплое тельце
Играет как белочка в чаще.
Склоняюсь с застенчивой лаской
К остриженной круглой головке:
Ликуют серьёзные глазки,
И сдвинуты пухлые бровки.
Несётся... С доверчивым смехом
Взмахнёт вдруг ручонкой, как плёткой,-
Ответишь сочувственным эхом -
Такою же детскою ноткой...
Отходит, стыдясь, безнадежность,
Надежда растет и смелеет,
Вскипает безбрежная нежность
И бережно радость лелеет...
***
Ну, и ещё одно, для самых терпеливых и внимательных...
СТИЛИЗОВАННЫЙ ОСЕЛ
(Ария для безголосых)
Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,
И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.
Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,
У меня темперамент макаки и нервы как сталь.
Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется
И вопит: "Не поэзия - шваль!"
Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,
Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,
Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,
И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.
Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!
Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.
Кто не понял - невежда. К нечистому! Накося - выкуси.
Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...
Попишу животом, и ноздрёй, и ногами, и пятками,
Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,
Зарифмую все это для стиля яичными смятками
И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...